Необходимое зло.

Да, я верил это.

Я верил, что в жизни есть необходимое зло.

Например, избавляться от педофилов.

Тогда, можно назвать это судьбой.

Практически сразу же, как в моей голове сформировалась эта мысль, раздался шум.

И слышны были только крики людей.

«Отдел полиции Нью-Йорка. Лежать. Руки вверх, ублюдок. Теперь ты наш, Джи».

Я слышал, как они ходят по нижнему этажу, знал, что дальше они поднимутся наверх.

Я бросился на пол, отрывая половые доски, хватая рюкзак, который пришлось обновить до туристического, чтобы влезла вся наличка, засунул в него рюкзак, надел ремешки, схватил мобильник, кинулся через пожарный выход и поднялся наверх.

Потому что Джи был умён. Крыша располагалась на расстоянии прыжка в три шага от соседнего здания. А это здание было в четырёх шагах от следующего. И как только ты перепрыгиваешь два здания, можно там спуститься по пожарной лестнице и исчезнуть в заднем переулке.

Обо мне не было записей.

Я был домашним котом.

Никто не знал, кто я.

Я едва ли когда-то выходил на улицу.

Как только окажусь на улице, я буду в безопасности.

Я готовился перепрыгнуть на второе здание, когда уловил взглядом Джи на дороге внизу. Он смотрел на меня снизу вверх, его руки были скованы наручниками за спиной. Я замер от неуверенности, чувствуя себя предателем. Джи может и не был отцом, и даже не подходил на роль примерного старшего брата, но он дал мне способ выбраться, спас меня. Побег казался проявлением неверности.

Но он смотрел на меня долгую секунду, а затем на его лице появилась улыбка. Он ободряюще кивнул мне, прежде чем его увели.

Это смыло чувство вины.

Спустя шесть месяцев, когда я узнал, что Джи вынесли приговор и отправили — вам должна понравиться ирония — в Исправительное учреждение Адирондак, я взял свои новые фальшивые высококлассные документы и отправился к нему на посещение.

Я должен был ему хотя бы это.

— Наконец отрастил яйца, малой, — улыбнулся Джи, как только я сел.

Джи не был из тех, кто расстраивается из-за ареста. Потому что он провёл много юношеских лет в СИЗО и тюрьме. Для него это было практически возвращением домой.

Но на этот раз ему дали десятку, и всю его организацию прикрыли вместе с ним, так что я не был уверен, что Джи отнесётся к этому спокойно.

— Это была лажа, — сказал я, это был мой эмоционально-убогий способ выразить сочувствие и грусть от потери своеобразной семьи.

— Лажа, да. Может, неизбежность, — ответил он, пожимая плечами. — Я уже наладил здесь деятельность. Следующие десять лет всё будет комфортно и уютно. А у тебя что?

— Что у меня? — в замешательстве переспросил я. Он… переживал за меня?

— В последнее время ты задаёшь странные вопросы, — сказал он, многозначительно глядя на меня, потому что мы знали, что нас могут подслушивать. Я точно знал, о чём он говорит. Потому что большинство нормальных восемнадцатилетних парней не спрашивают о том, где в окрестностях купить щёлочь. И любой закоренелый преступник знает, для чего это.

— Пора некоторым людям… показать раскаяние.

На это он фыркнул.

— Я думал, ты справился с этим ещё в детстве.

— Два из восьми, — согласился я, кивая.

— Чёрт, — прошипел он с выражением отвращения на лице. — Восемь. Вот, что я тебе скажу, — произнёс он уже деловым тоном, заставляя меня слегка напрячься. — Я наладил деятельность, — сказал он, и я знал, что лучше не спрашивать, о чём это. — Но я хочу каждую неделю закупаться в магазине для заключённых, — говорил он, и у меня складывалось ощущение, что дальше будет что-то интересное. Джи не был из тех, кто просил что-то за бесплатно. Он не ждал, что я возьму деньги, которые заработал за все эти годы, и передам их ему через тюремный счёт. — Помнишь то место, где ты отдыхал каждое лето? — спросил он, очевидно подразумевая лачугу.

— Тяжело это забыть.

— Может быть, я воспользовался твоим примером умной техники заначки, — он знал о тайнике под моей кроватью. Это меня не удивило. В его доме нельзя было даже посцать так, чтобы он не узнал. А меня давно там не было. Так что он говорил, что спрятал что-то под кроватью в лачуге в горах — деньги, травку или и то, и другое. — Посчитай. Верхний предел на моём счету — сто пятьдесят в неделю. В году пятьдесят две недели, десять лет.

Почти восемьдесят тысяч.

Может, эта цифра должна была шокировать. Но нужно было понимать, что каждый урожай травки в год обеспечивает Джи чистую прибыль в размере больше двух миллионов. И это была только часть его операции. Он ещё покупал у других людей и продавал.

— Остальное… — произнёс он, небрежно махая рукой. — Ты хорошо помог мне. Ты прошёл то ещё дерьмо. Я поддерживаю твои жизненные цели. Осуществи это.

— А когда ты выйдешь? — спросил я, не желая, чтобы этот человек, который дал мне шанс в жизни, остался ни с чем.

Но его улыбка была озорной.

— Ты не единственный, кто умеет копить, малой. У меня целая куча, чтобы подняться обратно на ноги. Не переживай. Занимайся своими делами. И не забудь про мой счёт. О, и, малой, — произнёс он, когда встал, оборачиваясь. — У Эдди на двадцать третьей, — на мой озадаченный взгляд он пожал плечами. — Ответ на один из тех странных вопросов, которые ты задавал. — Где взять щёлочь. Я почувствовал, что улыбаюсь, не в силах сдержаться. — Иметь наличку всегда умно, — с этими словами его повели к двери. — Не забудь про мой счёт.

Я никогда не забывал.

Джи выпустили за хорошее поведение через восемь лет.

Но каждую неделю я клал на счёт сто пятьдесят долларов. Пятьдесят две недели в год, без исключений. В конечном итоге получилось чуть больше шестидесяти двух тысяч.

Под лачугой в лесах, под самой хижиной, как оказалось, потому что под половыми досками не было ничего, кроме земли, было больше двухсот тысяч.

Это спонсировало мою миссию, пока я выслеживал и убивал людей, которые причиняли боль мне и неизвестно скольким ещё.

Затем, переживая, я на какое-то время улетел в Китай, поизучал немного ещё, провёл немного больше расследований.

Затем вернулся.

Я стал лучше.

Я стал так хорош, что больше не нужно было убегать.

Я стал так хорош, что мог заманивать их в Нейвсинк Бэнк, приводить их к себе домой, одного за одним, и ни один коп не мог пронюхать обо мне.

За это нужно было благодарить даркнет.

А за даркнет нужно было благодарить Джи и Микки.

Они стали моими первым и вторым контактами в системе пейджера. Я не часто что-то от них слышал, но время от времени они слышали о «детолюбах» — как говорил называть их Джи — зная, что это мой любимый тип ублюдков для расправ.

Джи освободился и начал в городе новую операцию. Пока его так и не поймали. Я не знал, и мне не нужно было знать, кого он нашёл для выращивания травки в горах, где я проводил так много времени. Я желал ему только всего самого лучшего, как бы это ни было странно, учитывая, что он был не совсем хорошим человеком.

Стоит отметить, как и я.

Я был таким же плохим, как и они.

Но я делал что-то хорошее, как и Джи и Микки.

В конце концов, я начал искать психотерапевта, когда после снов меня рвало, когда я не мог спать неделями. Большинство были шарлатанами, полной и крайней потерей времени и денег. Но было двое или трое тех, кто дал нужную информацию, кто помог мне преодолеть некоторый стыд.

Не весь.

Меня убедили, что целиком от этого не избавиться.

Была часть меня, которая навсегда останется тем маленьким мальчиком, уткнувшимся лицом в подушку, слегка повзрослевшим, но всё равном маленьким мальчиком, которого жестоко использовали шестеро мужчин, юным подростком, тело которого было изрезано мужчиной, который насиловал меня.

Я всегда буду тем ребёнком, где-то внутри.

Всегда будет это уродство, эти раны, которые не могут зажить по-настоящему.

И большую часть жизни я хорошо справлялся с задачей никогда не показывать этого никому, никогда не показывать то, что скрывается за личностью карателя. Я никогда не позволял людям видеть ущерб, одновременно физический в форме шрамов или психологический в форме воспоминаний.