— Нет.

— Это чёртов грех, — сказал он, сжимая меня и наклоняясь, чтобы поцеловать меня в шею. — Куда ты? — спросил он, хватаясь за меня, когда я потянулась за телефоном.

— Мне просто нужно проверить расписание рейсов.

— Спешишь убраться отсюда? — спросил он, странно осторожным голосом.

Не понимая этой реакции, я повернулась с телефоном лицом к нему.

— Я не хочу находиться в этой стране дольше необходимого после прошлой… после всего. Я не хочу натолкнуться на каких-то старых врагов своего от… Алехандро. Самое безопасное место — в США, там, где, насколько я знаю, у него не было особого бизнеса. Полагаю, ты знаешь об этом больше меня.

— В США он был осторожен, — согласился он, всё ещё с осторожностью, по причинам, которые я не могла понять. — Тяжело откупаться от людей, тем временем отравляя мужчин и насилуя женщин, — я почувствовала, как поморщилась, но не знала, что это было настолько заметно, пока лицо Люка не осунулось, пока он не вздохнул. — Чёрт. Прости. Я не хотел вести себя как придурок.

— Тогда почему ты ведёшь себя как придурок? — спросила я, без всякой злости в словах.

— Какой план, Эв? — странно спросил он.

— План? На сегодня?

— На тогда, когда мы сядем на самолёт, приземлимся в Джерси и приедем обратно в Нейвсинк Бэнк? Что потом?

— О боже, — сказала я, не в силах остановить улыбку, которая растянула мои губы. — Мы делаем это? — спросила я, слишком развеселённая тем, что оказалась в этой ситуации, чтобы помнить о деликатности.

— Это?

— Этот… разговор. Разговор об отношениях? Это оно?

Люк перевернулся на спину, проводя руками по лицу.

— Нет. Да. Чёрт возьми, я не знаю, Эван. Мне не нравится ни черта не знать. Это было отлично, но что это? Ты хотела приключений и запретного секса с каким-то парнем, который убивает людей и зарабатывает этим на жизнь, и который вообще не рассказывает тебе о своём прошлом?

— Люк…

— Скажи мне, — произнёс он, поворачивая голову на подушке, чтобы посмотреть на меня, будто замораживая меня этими глубокими глазами, и серьёзность этого взгляда я особо не понимала. — Ты вернёшься в Нейвсинк Бэнк и начнёшь жизнь заново, изо всех сил стараясь меня забыть?

— Я бы никогда не забыла о тебе, — честно ответила я. Это не являлось даже отдалённой возможностью. — Не важно, что происходит или не происходит, я никак не смогу забыть тебя. Или это, — сказал я, махая рукой на наше окружение.

— Я не говорю, что это произойдёт сегодня или завтра, или через неделю, я говорю…

— Что? Что ты хочешь сказать? Потому что прямо сейчас ты не говоришь практически ничего, Люк, — сказала я, садясь, от раздражения забывая о своей наготе.

Он поднял голову, чтобы посмотреть на меня, слегка дёрнувшиеся губы выдавали веселье, которое не касалось его глаз.

— Полагаю, я хочу сказать, что я чертовски плох для тебя, — он сделал паузу, но воздух вокруг нас был тяжёлым, и я поняла, что мне говорить ещё рано. — И что для тебя было бы умнее вернуться в штаты… и забыть всё о том времени, когда ты рванула с каким-то покрытым шрамами убийцей в Бразилию.

О, старое-доброе «это для твоего же блага». Обычно это был придурочный способ сказать «охлади пыл».

Только я не думала, что Люк говорит правду.

Я искренне верила, что он чувствует, что мне лучше без него, но он был такого низкого мнения о себе.

Но у меня ещё было ощущение, что ключом является фраза «покрытый шрамами убийца». Даже не столько часть про убийцу, потому что это всегда было очевидно, с самого начала.

Думаю, дело было в его шрамах.

Думаю, дело было в его прошлом.

Думаю, через что бы он ни прошёл, он стал чувствовать себя недостойным.

И это было нелепо.

Но он никогда бы не поверил, что я говорю это серьёзно, потому что знал, что я не знаю его прошлого.

Проблема в том, что я обещала никогда не спрашивать.

Я сделала глубокий, успокаивающий вдох, удерживая его, а затем выдохнула.

Я бросила телефон и протянула руку, чтобы коснуться центра гадкого слова на его груди.

— Я никогда не буду спрашивать, — повторила я. — И это не важно.

— Ты этого не знаешь.

Но я знала.

И когда он открыл рот, чтобы всё мне рассказать, это не доказало, что я ошибаюсь.

Это было ужасно.

Это было тошнотворно.

Но это было не важно.

Поверит он в это или нет.

Мне было двенадцать лет, когда на меня впервые накинулась толпа. Все шестеро были друзьями моего отца.

Это был не первый раз, когда меня изнасиловали.

Этой чести я удостоился в семь лет, от дорогого отца.

Мама напилась и отключилась в другой комнате. Но даже если бы она была трезвой — какой никогда не была — она не потрудилась бы это остановить.

Так что, когда начинаешь свою историю с этих конкретных фактов, что ж, можно понять, что дальше не будет белых частоколов, горячего какао или воскресных готовок пищи.

Я был ошибкой, просто и ясно.

Я не был сюрпризом.

Я не был незапланированным благословением.

Я был чёртовой ошибкой.

Я не должен был появиться на этом свете.

Моей матери было тридцать четыре, когда меня зачали после недельной попойки, во время которой, должно быть, она забыла принять противозачаточные. О попойке я слышал прямо от неё.

«Чёртова текила — единственная причина, по которой существует твой тощий, сопливый зад».

Мне было пять, когда я впервые это услышал, конечно же, ничего особо не понимая в тот момент.

Часть с таблетками я додумал сам, несколько лет спустя, когда понял эту концепцию.

Но, да, я был частью эпичной лажи, которую она совершенно не хотела. Почему она не сделала аборт было за гранью моего понимания. Когда ты так против иметь детей, как она, и посвящаешь свою жизнь погоне за обещаниями, спрятанными на дне бутылок, я не мог представить, что заставило её решить родить меня.

Если говорить совершенно честно, был шанс, что она ничего не знала, пока не стало слишком поздно.

Это было чёртово чудо, что я не родился с эмбриональным алкогольным синдромом. Хотя, если честно, можно было поспорить о том, какой после этого остался урон. Конкретно в плане моих социальных навыков — или отсутствия таковых — моего самоконтроля и какой-то сильной склонность в сторону навязчивого поведения.

Но, чтобы быть справедливым к женщине, которая не заслуживала вообще никакой справедливости, всё это могло быть последствием насилия в моей жизни, а не количества выпивки, которую она употребляла во время беременности.

Мой отец, ну, он был как и любой другой придурок, которого я уничтожил, став взрослым. Это значило, что он в основном, помимо всего прочего, был невероятным чёртовым актёром. Вся его жизнь была ложью. Каждая его улыбка, каждое слово подбадривания, каждый хлопок по спине — всё это было маской, которую он носил, чтобы никто никогда не заглядывал глубже и не видел зла, скрытого прямо у поверхности.

К счастью, я мало что от него видел, когда смотрелся в зеркало. Если бы видел, что ж, скорее всего я бы давно воспользовался лезвием.

Я был похож на мать — высокий и худой, одни руки, ноги и торс. У меня были её тёмные волосы, её тёмные глаза, её скулы. Но челюсть, кто ж знал, откуда взялась. От какого-нибудь деда пять поколений назад или ещё что.

Но да, я лучше буду выглядеть как моя мать, испорченная, трусливая, эгоистичная сука, чем как отец — извращённый, гадкий, аморальный растлитель детей.

Я никак не мог описать, каково было в ту первую ночь, когда я пришёл домой из младшей лиги, сияя, потому что впервые выбил другого ребёнка, и моё лицо всё ещё было липким от мороженого, которое мы съели по пути домой.

Может быть, это был высший момент моей юности.

А за ним последовал низший.

Потому что мой отец не вписывался в «образец».