Машинально отметив, что ребёнок прав, я огляделась.

Комната была просторной. Два окна, нежно-голубые шторы с серебряным рисунком, напоминающим иней на стёклах зимой, большой стол из простого дерева, на котором было навалено такое количество баночек с красками, что ими, пожалуй, можно было раскрасить всю эту комнату и вдоль, и поперёк. Пол простой, деревянный, похож на паркетный — доски лежали ёлочкой. В центре комнаты ковёр — тёмно-синий, со светлым орнаментом. Слева от двери — большой диван под цвет штор, справа — два больших тёмных (кажется, такой цвет называется «венге») гардероба и комод.

Было в этой комнате что-то очень спокойное, тёплое, душевное. Мне сразу стало понятно — Мика с Громдрейком счастливы.

И детей у них было целых трое! Мне о таком только мечтать. Мальчики — явные эльфы, вон ушки торчат из-под чёрных, как у отца, волос. И глазки чёрные. Уставились на меня с любопытством. Одному на вид лет десять, другому, наверное, шесть. Причём у старшего на лбу жёлтая звёздочка нарисована, а у младшего на щёчках — усы, как у кота.

А потом они заметили императора…

— Дядя Эд! — взвизгнул младший мальчик, тот, что был с усами, и, метнувшись вперёд, обнял его величество где-то в районе коленок.

Я изумлённо охнула. Надо же, дядя… Да ещё и Эд!

Девочка, которая, в отличие от братьев, эльфийкой не была, тоже подбежала к императору, и Эдигор моментально подхватил её на руки и подбросил в воздух, отчего она радостно завизжала.

Старший, видимо, решил подать пример, важно надулся, как индюк, и сказал:

— Ваше величество, здравствуйте! — А потом почесал под носом, оставив там пятно от тёмно-синей краски, которой были испачканы его пальцы. — А мы тут… рисуем…

«А мы тут плюшками балуемся», — захотелось добавить мне, но я побоялась, что меня никто не поймёт.

— Я вижу, — ответил Эдигор, ещё раз подкинув в воздух девочку. — А что ты такой официальный, Мирей? Не рад видеть дядю Эда?

— Рей строит из себя важного старшего брата, — ответил средний сын Грома и Мики, подпрыгивая от радости. — Он считает, мы должны называть тебя его величеством.

— На людях — обязательно, — кивнул император, поставив наконец девочку на пол. — Но сейчас не должны.

— А она? — спросил Мирей, ткнув в меня пальцем. — Она, что, не людь?

— Не «не людь», глупый, — важно сказал второй мальчик, посмотрев на брата со снисхождением. — А «не человек»!

— Какая разница!

— Большая!

— Подумаешь!..

Пока мальчишки препирались, ко мне подбежала младшая девочка и, дёрнув за юбку, сказала:

— Пливет! Я — Лилия, можно Лил. А ты?

— Линн, — ответила я, улыбнувшись. Мне безумно захотелось взять малышку на руки, даже пальцы зачесались.

— На самом деле её зовут Рилия, — Гром приветливо улыбнулся и, подойдя ко мне, сам взял дочь на руки. — Просто она пока не выговаривает букву «р», да, Рил?

— Мне больше нлавится — Лил! — ответила девочка, важно вздёрнув нос. Мы с Громом засмеялись.

— Рад, что ты всё-таки добралась до Лианора, — сказал эльф. — Ты уже виделась с Аравейном?

— Да, — я кивнула.

И тут Эдигор, услышав наш разговор, переспросил:

— С Аравейном? Вы шли в Лианор к нему, Линн?

— Да, — я опять кивнула, а император почему-то поджал губы, но ничего сказать не успел — средний сын Грома вдруг воскликнул:

— А я — Дрейк! — и протянул мне руку. — Очень приятно, леди Линн!

— Я вовсе не леди, — ответила, засмеявшись, и пожала его руку. — Ты можешь называть меня просто Линн.

Дрейк важно кивнул и улыбнулся. С этими нарисованными усами он был похож на сытого, довольного котёнка.

Какие замечательные дети. Жаль, что у меня никогда таких не будет.

Потом малышка Рил — или, как она сама предпочитала себя называть, Лил — предложила нам с императором присоединиться к рисованию «моля». Нет-нет, не моли — моря. Небо и солнце было уже почти готово, когда мы пришли, оставалась вода, кусочек берега и какой-нибудь корабль.

Я всегда сносно рисовала. Не хорошо и не плохо — просто сносно. Особым талантом не блистала, но вполне могла изобразить что-нибудь, в том числе корабль. И вызвалась нарисовать на воде, которую раскрашивал Эдигор, какое-нибудь плавающее средство.

— Линн, — засмеялась Мика, увидев, какой корабль я нарисовала, — разве паруса бывают красными?

— Не красными, — я улыбнулась. — Алыми. На моей родине есть такая сказка — «Алые паруса». Хотите, расскажу?

Дети закивали, а я, усадив на колени Лил, прижалась подбородком к светлой макушке девочки и начала рассказывать.

Это была моя самая любимая сказка. Сказка о любви, верности и вере. Сказка о сотворённом собственными руками чуде. Я всегда мечтала написать такую же прекрасную сказку. А вместо этого наградила вечным проклятьем и саму себя, и маленькую Тень, и других людей…

Дети слушали с тихим благоговением, открыв рты, как птенцы, ожидающие, когда их покормят. И я кормила… кормила удивительной, доброй, живой сказкой, которую мне никогда не рассказать собственным детям.

— «Здравствуй, Ассоль! — скажет он. — Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в своё царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет всё, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слёз и печали».

Эти слова я помнила наизусть с самого детства. И теперь, когда я рассказывала сказку про Ассоль для Лил, Мирея и Дрейка, мне казалось, что я вернулась туда.

Закончив, я посмотрела на Эдигора. И вздрогнула всем телом, когда увидела выражение его глаз. Словно сама Ассоль вдруг выглянула из их глубины — Ассоль, встретившая наконец своего Грэя, которого она так долго ждала.

А ещё я поняла одну вещь.

Есть у нас такой прекрасный новогодний фильм — «Чародеи». Там герой, увидевший свою заколдованную невесту, которая из доброй и милой девушки превратилась в злую стерву, говорит: «Я только теперь понял, что я её люблю! Даже такую».

И со мной произошло то же самое.

Сказка про Ассоль помогла мне понять, что я по-прежнему люблю Игоря. Или Эдигора — это неважно. Неважно, как тебя зовут — в этом или другом мире, в обличье ты человека, орка или эльфа. Это всё неважно, потому что душа остаётся прежней.

А любят не телом — любят душой.

Прописные истины, скажете вы? И будете правы. Но одно дело — знать эти истины, как знаешь в детстве теоремы по геометрии, а совсем другое — изучить доказательства этих теорем, понять и осознать.

Знать и понимать — разные вещи.

И уходили мы от Мики, Грома и их детей, пребывая в смятенных чувствах. Мы оба. Я держалась за его локоть, грязными от краски пальцами пачкая венценосную рубашку, шагая по лестнице… куда?

Я так и не поняла, как мы очутились на каком-то балконе почти на самом верху башни. Далеко за горизонт уходило небо, внизу лежал город, заключённый в кольцо императорского парка, а за городом — лес, казавшийся сейчас бесконечным, бескрайним и живым.

Некоторое время мы просто стояли у перил, любуясь видом, а потом Эдигор развернул меня лицом к себе.

Глаза у него горели, и под этим взглядом я плавилась, словно маленькая свечка.

Одну руку император положил мне на талию, а другой с нескрываемой нежностью и каким-то нетерпением погладил по волосам.

— Знаешь, я всё время думал — что со мной не так, почему за всю жизнь я ни разу никого не полюбил? — прошептал Эдигор, наклоняясь к моему лицу. — И только теперь я понимаю, что ждал тебя. Всю жизнь ждал тебя, Линн.

Я больше не могла — бросилась в его объятия, обвила руками шею, прижалась всем телом, чувствуя, что под ногами больше нет опоры, что меня отрывают от земли, крепко-крепко обнимая и жадно целуя…

Это были губы моего мужа. Его мягкие волосы, его крепкая шея… Только сам он больше не пах свежеиспечёнными булочками. В этом мире не пах.

Я буду любить тебя всегда. Вечно. В любом мире. В этой и другой жизни. Потому что это — ты, твоя душа, такая родная и тёплая…