Грише стало тяжело дышать и невыносимо захотелось хоть как-то оправдать в своем лице и современность, и власти города. Но он не нашелся с ответом… Он по-прежнему сам не понимал, почему нужно что-то менять на этой улице, в этом историческом центре, где в двух шагах располагаются музеи, театры, старинные храмы и каменная набережная, радовавшая глаз не одного поколения жителей С. Неужели другого места нет для нового строительства? И неужели никто не задумался, что потомкам тоже интересно знать, как выглядел этот город столетия назад?..

– Печально все это, – оборвав тишину, произнесла хозяйка задумчиво, – если бы хоть рядом стояли такие же именитые дома и здания… Я не преувеличиваю его значение, – вдруг осеклась она, – ведь вы это понимаете, Григорий?

Григорий кивнул:

– Более чем. Мне хочется помочь вам. Я ценю ваше желание сохранить этот дом для будущих поколений…

Глаза женщины моментально увлажнились… Она поверила Грише. Он почувствовал это.

– Нет… Ну, ведь они даже не предлагают мне оставить дом в качестве музея, если я перееду отсюда на эту, как же ее…

– «Красную землю», – подсказал Григорий.

– Будь она неладна! Я бы и вообще уехала тогда спокойно из области к родственникам. Только снос, и никак иначе, – обреченно, но резко проговорила женщина.

Григорий покачал головой.

– Нет! Я не смогу ничем вам помочь, Гриша! Я слишком много сил потратила на поддержание этого дома, слишком уже много энергии на борьбу с властями. Я не отступлюсь!

Гриша вздрогнул. Ему показалось, что на этой последней фразе она как бы захлопнула дверь для него в свой особенный мир… Мир старины и традиций, мир русской культуры и истории. И ему стало так одиноко и грустно от мысли, что вот сейчас он уйдет и никогда больше не войдет сюда. Не узнает, как жили Курагины, что сохранили они в стенах этого дома… И чем жила эта женщина все эти годы, где берет силы, чтобы противостоять людям, не умеющим ценить то, что ценит она?

Он заговорил уверенно, не узнавая собственный голос:

– Софья Ильинична, я прошу простить меня за то, что испортил вам настроение своим приходом! И я хотел бы просить вас о дружбе!

Она удивленно взглянула на него. Гриша продолжал, боясь не успеть сказать ей задуманного, прежде чем она попросит его уйти.

– Я не знаю, чем закончится эта история… Но я бы очень хотел приходить к вам просто так – без цели и без расчета, чтобы просто поговорить о жизни. Я уверен, что вы можете мне многое рассказать. Я буду благодарным слушателем и, может… Я еще толком не разобрался в этом деле, мы вместе найдем способ заставить их сохранить на этой улице хотя бы дом Курагиных…

Его заявления, конечно, выглядели наивно. Он это понимал. И понимал, что, может, не совсем к месту заговорил о дружбе…

«И с чего бы ей именно мне довериться, когда она знает, что меня послали люди, считающие ее взбалмошной настырной старухой, с маразматическим трепетом держащейся за свое добро?.. Почему она должна сейчас поверить, что я искренне сопереживаю ей?..»

Гриша почувствовал себя ужасно глупо и снова покраснел.

Может быть, именно эта физиологическая особенность – покрываться пунцовыми пятнами каждый раз при ощущении неловкости – и подкупила женщину. Взгляд ее смягчился, и она, чуть заметно улыбнувшись, произнесла:

– Давно никто не удивлял меня так приятно, как вы, Григорий Серов! – она специально опустила отчество в обращении, чтобы показать, что расположена к нему.

Он улыбнулся, и краска отлила от его лица.

– Вы просите меня о дружбе, заведомо зная, что вам бы влетело за такое поведение, если бы начальство слышало вас сейчас? – тихо спросила она.

– И наверняка влетит! – весело ответил он. – Потому что докладывать все равно придется, а врать я не умею. У меня все на лице написано, как вы уже заметили, наверное… – пошутил над собой он.

Она только улыбнулась в ответ.

– Но я переживу гнев начальства! – уверенно добавил молодой человек.

– Это по-мужски! – одобрительно произнесла Софья Ильинична.

Григорий шел по улице Петербургской, спускаясь к Волге, и был несказанно доволен собой. Нет, молодой человек, конечно, прекрасно осознавал, к чему может привести этот его «мужской» поступок. Но поступка никакого пока еще и не было. И он успокаивал себя этим. Он думал о том, что слишком молод, чтобы бояться потерять работу. И главное – он все-таки смог добиться расположения хозяйки дома. Кто знает, может, в дружеских разговорах с Софьей Ильиничной решение проблемы придет само собой.

Размышляя, Гриша спустился на набережную и уселся за столиком первого кафе, которое попалось ему на пути. Он заказал кофе и, глядя в небо над Волгой, вспоминал подробности их знакомства, вспоминал обстановку дома, его сумрачность и вместе с тем необъяснимую уютность… и глаза женщины, в которых светилось столько ума и природной доброты…

Недалеко от открытого шатра кафе мужчина услышал музыку… Это был саксофон. Гриша перевел взгляд сначала в одну, потом в другую сторону и увидел музыканта, стоявшего спиной к Волге. Лицо его имело одутловатый и несколько пропитый вид. Седые волосы небрежно были собраны в низкий хвост и стянуты резинкой. Но костюм был опрятен и чист. Он улыбался Грише так весело, словно именно его ждал на пустой набережной, чтобы поиграть на своем саксофоне. Инструмент в его руках светился. Было видно, как мужчина бережет свою, возможно, единственную ценность в жизни. Играл он хорошо и уверенно, как-то легко и с удовольствием.

Гриша заулыбался ему в ответ. И, показалось, в целом городе сейчас же исчезли все, кроме этих двоих, несмотря на суету рабочего дня… Только молодой человек и саксофонист на фоне Волги – убегающей вдаль реки, над которой снова стягивались облака – предшественники дождевых туч…

И где-то там – выше, был дом на улице Петербургской с балконом, колоннами и розами в каменных кашпо… с удивительной своей смотрительницей – Софьей Ильиничной Курагиной, наследницей старинного купеческого рода…

Как ни бился Григорий со Всемирной паутиной, ища хоть какие-то сведения о планах строительства на улице Петербургской, как ни старался он найти хоть намек, хоть строчку об этом в официальных заявлениях мэра города, все было бесполезно.

С момента первой встречи в доме Курагиных прошло два дня. Энтузиазма у Гриши поубавилось. А от восторженного настроения, которое было в день знакомства с Софьей Ильиничной, не осталось и следа. Его все больше беспокоило то, что он бессилен против указаний мэра. Он думал без остановки об одном и том же: можно ли хоть как-то сохранить удивительный дом?..

Теперь он ругал себя за наивность: «Попросил о дружбе… А дальше-то что?..» Приходить для распития чая и размеренных разговоров о прошлом семьи Курагиных – теперь казалось ему бесчестностью, а не «мужским» поступком. Живо представляя себе, как однажды, явившись в очередной раз в гости на улицу Петербургскую, он вместо здания с балконом и колоннами увидит временный забор и услышит звуки рабочей техники, он мрачнел все больше.

Гриша понимал, что информации мало. Но пойти и спросить напрямую у Анатолия Валентиновича или тем более у самого мэра о том, кто стал инициатором перестройки на старейшей улице города С., означало подписать себе приговор. Начать убеждать градоначальника в ценности здания?.. Вряд ли он прислушается. Скорее уволит тут же. Тогда уж он точно ничем не сможет помочь Софье Ильиничне…

«Значит, лучше пока действовать тайно…»

Григорий решился прибегнуть к помощи своего друга из отдела информационных технологий. Он знал, что то, о чем хочет просить его, – дело рискованное. Но другого выхода пока не видел и понимал, что в одиночку ему не справиться.

Вообще-то, Андрея он знал еще с детства. Они жили в одном дворе и ходили в один детский сад, потом в одну школу. Но после пятого класса обычной средней школы родители Гриши отдали его в Гимназию, заметив у мальчика тяготение к гуманитарным предметам. Гриша стал меньше выходить на улицу к ребятам. Нагрузка в гимназии была больше. Примерно в это же время родители Андрея подарили ему первый компьютер, и мальчик тоже стал мало появляться во дворе, часами просиживая за умной машиной. Тогда их пути немного разошлись.