Кончики ушей ротмистра запунцовели от устроенного оснабом разноса, но он молчал, не в силах возразить оказавшемуся более искушенному во всех планах учителю. Те «приемы», которые князь продемонстрировал своему бывшему ученику во время недавнего противостояния, просто поражали! Ничего подобного Вревский и представить себе не мог. Поэтому он жадно ловил слова этого умудренного опытом Менталиста.

— Смотрите и учитесь, коллега, как нужно воспроизводить в Ментальном пространстве Божественное дыхание настоящее жизни! — И он вновь легонько прищелкнул пальцами.

Сумрак, окружающий столик бывших сослуживцев, начал стремительно отступать, открывая невидимые ранее детали. Они оказались за столиком одного знакомого бельгийского ресторанчика в Брюсселе, где после бегства из революционной России господа офицеры прожили в эмиграции несколько лет. Яркое солнце било сквозь деревянные решетчатые рамы, насыщая непередаваемым цветом налитый в стаканы коньяк. На маленькой сцене под «сонные» фортепианные переборы тапера что-то мурлыкала по-французски худосочная певичка, подстриженная «под каре». Слегка растрепанная прическа постоянно сползала ей на глаза и закрывала пол-лица. Возле старинной дубовой стойки, которая, наверное, помнила еще пра-пра-пра-прадеда нынешнего хозяина заведения, со скучающим лицом стоял дородный бармен и невозмутимо полировал и без того идеально чистые фужеры и стаканы.

Если признаться честно, Вревский не смог бы отличить созданный оснабом Ментальный слепок ресторанчика от того самого, реального, в котором они неоднократно и весьма «продуктивно» набирались с князем Головиным.

— Александр Дмитриевич, — не стал кривить душой бывший ротмистр, — вы как всегда бесподобны! Это… это действительно не отличить от настоящей реальности! Не перестаю удивляться вашему искусству! Готов хоть сейчас вновь к вам в подмастерья!

— Увы, Сереженька, — покачал головой Петров, — канули в Лету те благословенные времена!

— Так давайте же за них выпьем, Александр Дмитриевич? — предложил Вревский, поднимая стакан, наполненный жидкостью насыщенного янтарного цвета.

— Не чокаясь! — сурово произнес Петров. — Ибо те времена умерли и превратились в прах.

Они неторопливо выпили, смакуя каждый глоток выдержанного напитка. Подождали, пока он провалиться в пищевод и теплой волной разойдется по всему организму.

— Как вам это удается, Александр Дмитриевич? — Изумленно произнес Сергей Станиславович. — Это именно тот самый вкус… даже лучше! Ощущения… Я чувствую даже легкое опьянение… Вы бесподобны, князь! Браво!

— Ну что ж, — отодвинув в сторонку полупустую бутыль коньяка, произнес оснаб, — пора переходить ко второй части «Марлезонского балета» [1].

[1] Эта фраза стала крылатой благодаря фильму «Д’Артаньян и три мушкетёра». На моменте, когда во время бала церемониймейстер объявляет: «Вторая часть Марлезонского балета», д’Артаньян врывается в залу и сбивает его с ног. Так и стал с тех пор «Марлезонский балет» означать резкий поворот событий либо с комичным исходом, либо без. Естественно, что Петр Петрович мог «увидеть» этот момент только из памяти Хоттабыча, поскольку фильм был снят в реальном мире ГГ только в 1978-ом году.

— Согласен! — слегка напрягшись, ответил Вревский. — Карты на стол, господин оснаб! Похоже, что нам уже нечего скрывать друг от друга — все и так понятно…

— Ну, я бы поостерегся делать столь скоропалительные выводы, ротмистр… Или, какое вам там пожаловал звание Хитрый Лис [2]? — Естественно, что Петров не знал со стопроцентной точностью, на кого работает его бывший сослуживец и ученик, поэтому откровенно блефовал. — Хотя бы прежнее оставил? — И оснаб пренебрежительно поджал губы.

[2] Хитрый Лис — прозвище адмирала Канариса, Вильгельма Франца, начальника службы «Абвер» — военной разведки и контрразведки в нацистской Германии (1935–1944).

— Подполковник «Абвера»! — Обиженно выдохнул Вревский. — Немцы умеют ценить полезные кадры!

— Хм, какой стремительный карьерный рост, — ехидно произнес оснаб. — Вы меня знаете, Сергей Станиславович, я не буду темнить с тем, с кем когда-то пришлось сожрать целый пуд соли… Скажу честно — я был о вас куда более высокого мнения… Но вы стремительно упали в моих глазах…

— Отчего же, Александр Дмитриевич? Только лишь из-за того, что вы, якобы, считаете, что я продался немцам с потрохами?

— Увы мне, Сереженька, но это так! Похоже, что родина для вас, после всех злоключений, осталась лишь пустым звуком! Вернуться в родные пенаты под штандартами врага…

— Вы о чем, князь? — Удивленно уставился на оснаба Вревский. — Какая родина? Где она? Она умерла более двадцати лет назад! Но она еще может возродиться….

— Возродиться? — Оснаб, не скрываясь, хохотнул в голос. — Как одна из провинций Вековечного Рейха? И вас, русского… вернее уже бывшего русского офицера, — выделив максимальным презрением слово «бывшего», произнес оснаб, — не смущает подобная участь России? В вашем роду, если мне не изменяет память, не менее пяти поколений профессиональных военных. Военных, заметьте, а не наемников! Что вы скажете своему деду и прадеду, покрывших себя славой во имя России, когда встретитесь с ним там — за кромкой?

— Ой, да бросьте вы, господин оснаб! — С деланным пренебрежением отмахнулся от него ротмистр. Хотя оснаб прекрасно ощущал, что сумел взять его за живое. — Вы-то сами кому продались? Англичашкам или пронырливым янки, что привыкли во всех заварушках выходить сухими из воды? — Бывший ротмистр даже и подумать не мог, что высокородный аристократ, князь, с родословной, насчитывающей более тысячелетия, окажется на стороне революционной черни.

— Кому бы ни продался, но я не воюю на стороне врага со своей родиной! — невозмутимо ответил на оскорбление Петр Петрович. — И моя честь, в отличие от вашей, ротмистр, так и осталась незапятнанной!

— Хорошо, — нервно поиграв желваками на скулах, схавал ответное оскорбление оснаба Вревский, — считайте, как вам больше нравится. Мне же совершенно наплевать, с чьей помощью я раздавлю как клопов эту богопротивную власть красных еврейских комиссаров. Предлагаю лучше обсудить судьбу объекта, ставшего, как я понимаю, камнем преткновения для нас обоих…

Оснаб выдернул из воздуха жестяную коробку сигарет «Принц Монако» и положил её на стол. Рядом лег коробок спичек.

— Угощайтесь, Сергей Станиславович! — Радушно предложил Петров, открывая жестянку. — Насладитесь благоуханием уже подзабытого табака… — Он размял одну из сигарет пальцами, а затем втянул носом её аромат. — Таких больше не производят! — с сожалением произнес он, прикуривая.

— Так что будем делать с объектом? — тоже закурив, потребовал немедленного ответа Вревский.

— Сергей Станиславович, — полуприкрыв глаза, мягко произнес оснаб, выпуская клуб дыма, — а вы, батенька, случаем, не ох. ели? Я, конечно, понимаю, что наглость — второе счастье, но! — Петров театрально замолчал, чтобы дать Вревскому прочувствовать всю серьезность ситуации. — Чтобы выдвигать мне условия, — наконец продолжил он, — нужно иметь за душой нечто большее, чем все ваши фиглярские фокусы. Вас ведь этому в «Абвере» учили? Бросайте немедленно этих подонков, Сергей Станиславович, они вас явно плохому учат! А моего боевого старичка вы не получите, при всем вашем огромном желании и старании!

— Жаль… — задумчиво произнес ротмистр, выпуская густой дым из ноздрей. — А это ведь и, правда, тот самый аромат… Вы удивительный окудник, Александр Дмитриевич, жаль, что в этот раз судьба развела нас по разные стороны.

— Не унижайте себя лестью, Сергей Станиславович, все равно не поможет!

— Никакой лести, князь, просто констатация неоспоримых фактов! А насчет «вашего» боевого старичка… Да, я должен был доставить его в Рейх… При невозможности доставки, есть и другой вариант…