Не в состоянии просто ждать, я опять обернулась через плечо, оценивая силы противника. Пораженные наемники выглядели хуже, чем Ариэн и Эрд: один шел к нам, медленно переставляя непослушные ноги и растирая ушибы, второй же продолжал лежать в снегу, свернувшись калачиком, но никто не торопился ему помочь.

— Седлайте лошадей. Мы здесь не задержимся, — безапелляционно велела я, чувствуя на себе прожигающий ненавистью взгляд из-под заросших черных бровей.

В начале каравана кто-то громко переругивался, но сюда долетали лишь бессмысленные обрывки. И вот, наконец, впереди наметилось движение. Я прищурилась, стараясь привести дыхание в норму и не дать слабину. Но все равно чувствовала, как все внутри томительно натягивается в ожидании развязки.

Двое низкорослых мужчин тащили на себе Киана, перекинув на плечи его руки. Одежда была измята и порвана в нескольких местах, волосы почти не скрывали обветренное бледное лицо. Вокруг шеи был повязан широкий белый бинт, из-под которого выглядывали обрезки каких-то трав. Глаза были закрыты, и на миг я поверила, что мы опоздали. Но Киан дышал. Я видела, как изо рта едва-едва шел пар. На глаза навернулись слезы, но радость заглушило чувство возможной потери. Если бы Ариэн не увидел коня, я бы… ничего не смогла доказать. Я бы потеряла его. Может, иноземцы продали бы Киана в рабство или отдали на суд ополченцам, или пограничникам, которые не прочь с удовольствием отыграться на стоящей выше них Службе, пока все не выяснят, или… Кажется, сотни вариантов пронеслись в голове за те несколько мгновений, пока я не дышала от сдавившей сердце боли.

Мужчины остановились в нескольких метрах от меня, не решаясь опускать ношу на снег.

— А… — начала я, но вовремя осеклась, — Рэрн. Помоги. — Я убрала меч в ножны, все еще держа нож у горла торгаша. Тот облегченно выдохнул и прикрыл глаза.

Мучительно долго Ариэн пытался поднять Киана, но Эрд, и сам кое-как забравшийся в седло, ничем бы не смог ему сейчас помочь. Я не шевелилась, дожидаясь момента и, когда Эрд подвел ко мне лошадь, резко вскочила на нее, судорожно бросив еще не опомнившемуся торгашу:

— Мы в расчете, — и слепо надеясь, что это действительно так.

Киан

Мне показалось, что я умер. Теперь уже по-настоящему. Навсегда. Потому что больше не чувствовал боль, и голод не скручивал до одури внутренности. Мысли лениво перекатывались, сменяли друг друга, и не несли тревоги. Лишь раз из вязкого ниоткуда возник смутно ощутимый вопрос: похоронят ли меня по-человечески? И долгое время больше не было ничего, пока вдруг все тело не пронзил холод. Я хотел закричать и сбежать к теплу, но сил не оказалось даже на то, чтобы просто быть. Кажется, меня куда-то несли, дергали, тащили. Пальцы противно кололо и скручивало от мороза, будто лезвие пыталось отделить ногти от мяса. Мне было почти все равно. Если бы не боль… Но на сопротивление сил уже не набиралось, и я безразлично ждал, когда все это закончится.

Я так устал. Эта усталость, наверно, тянула бы к земле, но я не ощущал пространства. Только боль вновь вгрызалась прямо в кости, пробираясь в легкие и раздирая их когтями.

Я утратил понимание времени и уже ни о чем не думал, когда холод постепенно сменился приятным теплом. И пришел покой. Я думал только об этом. Покой, умиротворение, небытие. Моя жизнь осталась в прошлом, какой бы она ни была. Все мечты ничтожны и больше…

— Эвели… — неожиданно застыло на губах имя, но тут же было стерто из памяти.

…не имеют ни значения, ни ценности. Я почти свободен, я в безопасности, значит, я уже умер.

На целую вечность я поддался абсолютному мраку, и раньше часто заменявшему сны, когда мне было очень больно. А потом он начал медленно рассеиваться, заставляя все больше напрягать слух в попытке уловить какие-то обрывки — искаженное эхо нескольких голосов.

Постепенно возвращалась и боль — уже более-менее терпимая, — но все еще не дающая спокойно вздохнуть. Глаза сдавливало от вдруг появившегося света, пусть совсем мягкого, и горло болело, из-за чего каждый вдох давался через силу. Пальцы неприятно покалывало, и сжать руки в кулаки не получалось. Но эти ощущения еще не хватало сил осознать. Я понимал лишь то, что нахожусь в тепле, на кровати, завернутый в одеяло, кажется, по самую шею, и чья-то горячая мозолистая рука держит мою. Именно это незнакомое чувство могло бы заставить меня улыбнуться, если бы я точно знал, что мне не кажется. Если бы хватило сил.

— Пи… ть… — едва-едва прохрипел я, ощущая, как меня покидает желанное тепло.

В следующий раз сознание возвращалось быстрее. Но, так и не открыв глаза, я почувствовал, что теперь один. Мягкий свет все так же расплывался перед взором, стоило только на миг разлепить непослушные веки. Боль терпимо сдавливала ребра, а сухой язык прилип к небу. Но рядом никого не было. Может, не было и тогда. В бреду разум способен во многое заставить поверить.

Я не думал и не гадал — просто, пересилив боль, открыл глаза. Свечи стояли где-то рядом с кроватью, освещая низкий покатый потолок. Чтобы увидеть остальное, нужно было попытаться приподняться.

Я слабо помнил, что происходило в последние дни. Дорога, голод, чувство одиночества и глупо замаячившая на пути надежда… Неужели кто-то меня спас? Зачем?

— Дай посмотрю… — будто услышав мои мысли, глухо скомандовал женский голос где-то за спиной. Сердце защемило от неожиданной догадки, слишком нереальной, чтобы хоть как-то в нее поверить. Но этот голос… знакомый голос… я узнал бы его, даже будучи глухим.

Или разум опять играл со мной, заставляя верить и надеяться, что… Я не нашел в себе смелости закончить мысль. Как она смотрела… Она ведь узнала. Все. Так зачем теперь меня искать, когда все расставлено по своим местам? Глаза защипало от обиды, но что-то внутри больше не позволяло поддаться этой боли — та часть меня, которая вопреки всему продолжала верить. Я застыл, надеясь услышать что-нибудь еще за тонкой стенкой, кроме тихой возни. Тишина.

Я никогда раньше не обращался к Природным духам за помощью, но сейчас, с трудом поворачиваясь на бок, пытался вспомнить хотя бы какие-то ритуальные слова. Попросить, чтобы иллюзия не спала, чтобы услышать еще раз этот голос.

Голова закружилась, я выдохся уже только от одного простого движения, но знал, что не найду покоя, пока не открою дверь. Я запрокинул голову. Тонкая полоска света от дверного проема освещала посеревшую от пыли деревянную распорку, а в уголке под самой крышей чуть трепыхалась паутина.

Послышался тихий треск разрываемой ткани.

— Придержи, — так же глухо прозвучала просьба. Эвели! Это ее голос. Все внутри скрутило от непонятного чувства облегчения и тревоги. Я не мог поверить до конца, но так хотел.

Одернуть одеяло получилось тоже только через боль. Лишь краем сознания успел заметить, что на мне свежая рубаха, а от тела больше не несет кислым потом и гниющей травой. Перед глазами все поплыло, когда я приподнялся, свесив ноги. «Пожалуйста, не окажись сном», — повторял я про себя, словно сильнейшее из заклинаний, пытаясь удержать шаткое равновесие. Уже из последних сил ухватился за гладкую деревянную ручку, пытаясь толкнуть дверь. Но она не поддалась. Я бессильно прижался к ней лбом, чувствуя, как по затылку течет пот. А сердце билось и билось, как проклятое, не давая даже вдохнуть. «Пожалуйста, — прошептал одними губами, отчего стало еще больнее, и надавил на дверь всем весом: — будь там».

В маленькой комнате света было куда больше, а от едкого запаха опять заслезились глаза. Я зажмурился, с силой ухватившись за косяк. Боль прошлась по телу, запульсировало в висках. Все размывалось, и я так разозлился на свою беспомощность, чувствуя себя жалким и ужасно одиноким. Эти мысли раньше не донимали меня, но никогда в своей жизни я и не чувствовал себя настолько уязвимым и сломленным. А сейчас… Почему-то стало невыносимо стыдно за желание ощутить человеческое тепло.