Где-то над головой я услышал возню. Нарк? Я запрокинул голову и заметил, как в его округлившихся глазах отразился страх. Он посмотрел на меня и, окончательно поднявшись на ноги, бросился бежать.

Гром прогремел еще раз. Над самыми нашими головами сверкнуло несколько молний. Я почти поверил: это будет последним, что я увижу. Яркий свет отразился от начищенной стали, занесенной над головой, а я думал лишь о том, что не посмел сказать.

И уже не скажу.

Смутно знакомый свист трижды разрезал воздух где-то совсем рядом, но следом два нависших надо мной человека со стоном грохнулись на землю. Со следующим раскатом грома пошел дождь.

Еще не поднявшись, я воткнул оружие побежденных в их податливую плоть, и устремленные на меня взгляды остекленели. Я подумал о том, как хочу пить, и лишь после — что все еще жив.

Не без труда я поднялся на ноги, ища глазами Ариэна, но стрелком оказался не он. В темноте, сквозь завесу косого холодного дождя, я разглядел женскую фигуру. С силой сжимая правое плечо, она смотрела на меня. Ее черные волосы завились и прилипли ко лбу, на щеках горел румянец. Рядом с ней лежало еще два тела, из-под которых пытался выбраться Ариэн. Лук в ее левой руке дрожал, но она не отпускала, отдернула левую руку и, убирая с лица волосы, побежала прямо ко мне.

— На лошадь, быстрее!

Дождь смешался с градом, больно ударяя по голове и плечам. Я стиснул зубы и потянулся за отброшенным клинком. За шумом дождя ничего не было слышно, но я знал, на нас уже донесли. Я взобрался на лошадь, но та, почувствовав чужака, тут же попыталась меня сбросить. Ариэн поймал двух других, послушно дожидающихся убитых всадников.

Небо стало совсем черным. Я больше не видел двухэтажных домов в конце проулка и черных шпилей оказавшейся совсем рядом тюрьмы, не видел уродливого русла реки, не видел света в узких окнах. Все тело — разгоряченное после короткой драки — прошиб озноб.

Эвели что-то кричала, но я лишь увидел направление, которое она указывала, и пришпорил коня, крепко — крепче, чем было нужно — держа поводья.

Ариэн

Холод проникал под липкую одеревеневшую одежду, выскабливая последние остатки тепла. Я отчетливо чувствовал, как горячая кровь обжигала покрывшуюся мурашками кожу, пока ветер продолжал хлестать в лицо и напряженную спину. Мы мчались галопом, и каждый раз боль становилась все отчетливее. Глаз почти не видел, дыхание прерывалось на каждом скачке, и все сильнее ломило затекшую поясницу. Но я боялся остановиться, боялся потерять Эвели из виду, боялся задуматься о том, что в любой момент могу не удержаться в седле единственной здоровой рукой. Вода стекала за шиворот, заставляя содрогаться всем телом. Наружу — прямо из легких — просился тяжелый трескучий кашель. Конь тоже выдохся, постепенно против моей воли переходя на шаг. Граница между небом и землей почти стерлась, истончилась, угадываемая только там, где за в миг поседевшими деревьями белели горные пики.

Чувство времени исчезло. Мы могли пробираться по каменистым скользким тропам уже несколько часов, теряя все ориентиры на горизонте. Никого кроме нас, и неоткуда ждать помощи. Я прищурился, приставив ко лбу руку, лишь бы дождь не заливал глаза, и опасно покачнулся в седле. Лошади ржали и дергали мордами, становясь на очередной извилистый путь. Я опустил взгляд на клочьями сползающую с камней землю, на которой не таяли крупные белые комья града.

Киан следовал за мной, и я едва его увидел за стеной прямого непрерывного дождя. Он весь дрожал, вжав голову в плечи и подняв ворот почерневшего мундира. Заметив мой взгляд, неуверенно кивнул и дернул плечами. Обходя пальцами намокший лоскут на зудящей глазнице, я стряхнул с лица и носа воду, облизал губы и развернулся вперед, разглядывая почерневшие, слившиеся в единое уродливое тело деревья. Внутри поднялась волна тревоги, когда я заметил, как под вновь обрушившимся крупным градом Эвели убрала с головы руку. И через секунду она, больше не цепляясь за седло, начала медленно заваливаться в бок.

Я пришпорил лошадь, пытаясь поймать ее до падения, но не успел: лошадь поскользнулась на растекшейся глиняной жиже. Только в последний момент соскочил с седла, едва успев убрать ногу. Удар пришелся на распоротую когтями руку, и я завыл от боли, зажмурив единственный глаз.

— Ариэн? — Киан резко спрыгнул на землю, едва сохранив равновесие, и почти что на ощупь наклонился ко мне, продолжая всматриваться в темноту.

— Ей помоги! — перекрикивая дождь, прохрипел я.

Грязь забилась под веко, расцарапывая глаз, и я больше ничего не видел. Все внутренности сжались, скрутились от сковывающего холода и усилившейся боли. Я просто не смог подняться и уже не увидел, как Киан, судя по натужному пыхтению, пытался поднять Эвели на руки.

Ледышка с силой угодила прямо в висок, и голова пошла кругом.

Эвели

Кто-то наклонился надо мной и, мягко зажав нос, влил в рот теплую жирную жидкость. Затянул смоченную чем-то холодным повязку потуже, стер с лица пот, сменил приобретшую резкий запах одежду и подоткнул одеяло. Я все время чувствовала только это тепло. Дни или, быть может, недели. И покой.

Будто уже умерла.

Приходила в себя, успевая выхватить из окружения чье-то заботливое лицо и языки пламени, прежде чем опять рухнуть в беспамятство.

После настойчивого конвоя в допросную к местному командующему, резкого прилива адреналина и натяжения лука, когда разошлись хлипкие швы, тело болело и требовало покоя. Я не чувствовала ни качки, ни движения — лишь чьи-то попытки меня перевернуть или перевязать. Память перемешала последние часы после наступившей бури. Перед глазами — побелевший Киан, размытые контуры города, резко приближающаяся к лицу вытоптанная земля.

Невыносимо зудящее плечо напоминало, что я все еще жива. Но все реже — больше на периферии, — уже почти позволяя отгородиться от боли и выдохнуть. А иногда наоборот накатывало с головой после долгого затишья. Так, что во время пульсации хотелось вцепиться во что-то зубами, но тело не слушалось. Снова и снова пересыхало горло, мешая глотать, грудину распирал опасный кашель, который я почти не слышала за общим монотонным гулом. Так, что с каждым мгновением, существующим отдельно от времени, росла уверенность, что смерть теперь уже навсегда заберет меня к себе. С каждым рваным глотком воздуха, с каждой попыткой пошевелить затекшими конечностями и прочистить разодранное кашлем горло. Из раза в раз за провалом в темноту накатывала паника, будто тот, чье лицо я запомнила на всю жизнь, вот-вот опять схватится мертвой хваткой за мое горло. Приоткрывая глаза, я видела перед собой лишь мелькающие силуэты: болезненно-знакомые темные или поразительно-пестрые. Но только силуэты.

А потом тепло возвращалось. Неожиданное, желанное. Ощущение безмятежности и усталого счастья. Это не Ботфорд, всей своей уродливой громадой прижимающий меня к земле, не камера дознания, не выжженная по моей вине деревня, не затхлый сырой подвал. Все это осталось в прошлом, а я — живая — здесь.

Мне все казалось, сейчас — вот прямо сейчас! — хватит сил открыть глаза и увидеть, кому я обязана жизнью, но в такие моменты появлялись сомнения. Что-то внутри настойчиво держало, угрожая и уговаривая остаться в неведении и безопасности. Не об этом ли я мечтала, потеряв себя?

Тепло вновь приблизилось, коснулось груди, мягко и бережно проникло под ребра, пытаясь согреть. Уголки смазанных жиром губ дернулись — или мне так только показалось. Плечо больше не напоминало о себе.

Сквозь поволоку и сонм искрящихся точек на меня смотрели чьи-то красивые слезящиеся глаза. Я не видела их цвета, не видела эмоций — ничего, кроме двух непроглядных зрачков, — но знала: в этих глазах горела искренняя успокаивающая любовь.

Кто-то повторял мое имя, настойчиво и просительно. Звуки один за другим медленно отделялись от шума дождя и размеренного стука моего сердца: треск сухих поленьев, фырканье лошадей, бульканье, стук ложек о металл и разномастные нестройные голоса, лишенные твердых согласных. Где-то совсем рядом громко дышало животное.