Руки дрожали от напряжения, из распоротой метким ударом Киана рубашки текла кровь. Я уже не чувствовала, как кто-то оттаскивал меня, пытаясь перехватить оружие. Что-то шептал и пытался успокоить. Мне так сильно хотелось выть в голос. До потери голоса. До потери пульса. Я так устала быть сильной, уверенной, беспощадной. Глаза щипало от сдерживаемых слез, и я смаргивала их, повторяя короткое «отпусти», пока Ариэн не сдавил мне плечо. Одно нажатие, и реальность стремительно покрылась мраком.

Дыхания нет. Есть только страх — жертвы, намертво зажатой в тиски. Собственный громкий и отчаянный крик. Мольбы и его грубые прикосновения, приносящие только боль. Мозолистые, огрубевшие от меча и тетивы руки с жирными липкими пальцами, сжимающие до ослепляющей боли. Перед глазами — чернота, обтянутая кровавой коркой.

Бежать, вырываться и биться птицей в клетке — без единого шанса на победу. Царапать его лицо и плечи. Пытаться удержаться за ножку стола. Плакать. Растворяться в боли, которую невозможно вытерпеть. Снова и снова слышать свое имя, ненавистное и отвратительное. Совсем чужое. Мечтать больше никогда его не услышать.

— Рэйчел-Рэйчел-Рэйчел…

И так до бесконечности. Шепотом, с придыханием и похотливой издевкой.

— Сделай мне приятно, Рэйчел, и они будут жить.

С глумливой усмешкой, обжигающей кожу.

— Давай же, сука, не ломайся!

С возбуждением и брезгливостью.

Есть только ненависть, стыд и толчки. Настоящее, которое никогда не останется в прошлом. Остается прижаться к шершавой поверхности стола, покрытой чужой и собственной кровью, и чувствовать.

Все.

Кажется, собственную смерть.

Впивающиеся в щеку и оголенную грудь занозы, резь ниже живота и страх. Ужас, панику и апатию, когда что-то вязкое и теплое касается покрасневшей от крови кожи на бедрах и пояснице.

Плавать в этих ощущениях, кусая потрескавшиеся зубы и слышать похотливый мужской смех. Ощущать бессильную, уже слепую ненависть и в ужасе умолять остановиться. Даже когда надломится голос, когда разорвутся от натуги разбитые губы.

Всегда.

Киан

Мне не было так больно даже тогда, когда спину полосовал кнут. Эта боль стала совсем другой. Я смотрел на Нее — на нее — сквозь пелену ярости и обиды, все еще сжимая двумя руками рукоять кинжала. И не мог расцепить зубы, когда Ариэн примирительно положил на мои кисти свою руку. Что-то внутри треснуло, раскололось пополам, обнажив эмоции, которых я не испытывал, кажется, всю свою жизнь. Их невозможно было уместить в собственном понимании, когда меня прожигали ненавистью ее темные глаза. Уже не теплые и близкие: чужие, жестокие. Или они всегда были такими?

Эвели рычала, пытаясь скинуть руку Ариэна. Недолго. И когда стала оседать на землю, я не подумал ее подхватить. Просто стало словно все равно. Я плыл в тумане, впитывая горечь предательства. Будто это я был тем беглецом, судьба которого решилась без его участия. Имени которого никто из нас так и не спросил. Всего лишь имени, на которое имеет право каждый человек — неважно, есть ли на нем клеймо или кандалы. И она не спросила. Даже не думала узнать хоть что-то просто потому, что подобное не имело для нее никакого веса.

Как я мог не понять это раньше?..

Я со злостью бросил на землю кинжал и повернулся к берегу, с разбега ныряя в ледяную воду. Наружу просились слезы. Хоть немного остудить разум. Понять, что делать дальше. Нет, я не хотел подпускать к себе вообще никаких мыслей. Потому что от любой из них становилось невыносимо больно. Не следить за беглецом, не спрашивать у Ариэна, что он сам об этом думает. Прятать трупы. Нет. Все это не со мной. Кажется, я впервые по-настоящему захотел вновь стать невольником, просто существовать, отрешившись от любых эмоций. Так было бы в сотню раз проще. Существовать рядом с ней, наблюдать и мечтать, что она когда-нибудь заметит.

Я зарычал под водой, выпуская почти весь набранный воздух. Течение било под колени, пытаясь увести вперед, и на сопротивление почти не осталось сил. Ноги свело судорогой, в легких закончился воздух, но я до последнего держался за подводные камни, ломая ногти. Просто прячась. Еще мгновение. Еще одно. До тех пор, пока вода до онемения не сдавила грудную клетку. Ариэн что-то кричал мне с берега, но я не слышал.

Сегодня я лишился всего. Или у меня никогда ничего не было.

Ариэн

Все завертелось слишком быстро. Я не успел уловить суть зародившегося спора, когда стало поздно. И уже бесполезно было узнавать причину: Киан с Эвели вновь сцепились в схватке, только теперь по-настоящему. С такой яростью, как могут биться только заклятые враги, а ведь чего стоило заметить изменения раньше?.. После Нордона все расползалось по швам. Иллюзия выбора, защищенности, веры.

Найденный парень как-то совсем ссутулился, лишь раз посмотрев на меня. Но я обратил внимание, как он мельком поглядывает на густой хвойный лес, рядом переходящий в лиственный. Кажется, именно из-за беглеца и начался спор. И сейчас в его глазах плескался ужас, подкашивались ноги, но он упрямо продолжал стоять, каждую секунду мечтая сорваться на бег. Я аккуратно приоткрыл завесу в его память, но мельтешащие перед глазами фрагменты, от которых меня повело в сторону, не желали складываться в общую картинку. Ему по-прежнему было слишком страшно.

Тогда я спешно подвел лошадь к поляне и стреножил, лишь бы только не стоять в ожидании чего-то. Глупо, но глядя на лежащую на расстеленном наспех покрывале Эвели, я чувствовал абсолютную растерянность. Ее я тоже никогда не видел настолько… Даже не находилось слова. Разъяренной, злой. Отчаявшейся? Даже в тот разговор, когда я добровольно опустился перед ней на колени. Даже тогда ее слова не сопровождались никакими эмоциями, а взгляд оставался ясным. Но у всех есть предел, теперь он достигнут.

Как бы ни было сейчас, но моя жизнь до сих пор зависела от нее. Просто уже совсем в другом смысле. Я не верил в себя ни секунды, пока не оказался в ее плену. Пока не узнал родственную — изуродованную шрамами — душу. Без тени стыда, который испытывает раб в абсолютном подчинении господину, я по-настоящему захотел, чтобы она вела меня вперед. Это помогало сосредоточиться, не потеряться во всем, что происходит вокруг. Только уверенность, вера, что мы можем искупить свою вину. Что восстание — это мой долг. Кажется, я просто не смогу идти, если она сдастся.

Киан сильно задел ее своим обвинением, даже не понимая, как не вовремя посмел высказать ложные выводы. Да, я пообещал себе не заглядывать в ее воспоминания, но подобные моменты, пропитанные настолько бессильной ненавистью и страхом, просились наружу сами собой. Я увидел достаточно, и единственное, что удерживало меня от желания высказать Киану все, что горело где-то в груди — нежелание рассказывать об омерзительных призраках ее прошлого. И даже если проглотить, забыть хотя бы ненадолго причину их обоюдной ярости, Эвели без сознания, а с Кианом в ближайшие часы разговаривать нет никакой пользы. Он выбрался из воды весь раскрасневшийся, со сжатыми кулаками, напряженный до предела. Тут любой аргумент обтечет его сознание как вода — камень. Куда только исчез тот, кто с трепетом говорил о «Ней» и смотрел с преданностью и благоговением?.. Теперь, вероятнее всего, ничто не убедит Киана задуматься и понять, прежде чем бросаться обвинениями, а я совсем не мастер на нужные слова. Да и никогда им не был, как бы ни хотел этого отец.

В конце концов, я лишь устало выдохнул, стирая со лба опять проступивший пот. Жарко было даже в тени, а тучи все никак не могли настигнуть солнце. Скорее бы на наши головы обрушился ливень, быть может, остудил бы и хоть так заглушил ярость.

— Что произошло? — я обратился к замершему парню. Он опасливо покосился в сторону Эвели, но не произнес ни слова. Лишь чуть приподнял к груди руки, словно я вот-вот на него наброшусь. Опустил, опять поднял, облизал потрескавшиеся губы.