Эвели

— Я тебе не верю.

Но Киан как будто не услышал. Мои ладони легли на его грудь, отталкивая, пока по щекам текли злые слезы, которые я так и не смогла сдержать. На секунду захотелось забыться, и теперь эта чертова слабость всегда будет вспоминаться в кошмарах.

Киан разжал объятья, отступил, смотря словно сквозь меня. Как будто даже ошарашенно, как будто не ждал подходящего момента, чтобы заставить довериться. Но зачем? За что нужно так сильно ненавидеть?

Я так злилась, что готова была его ударить. Один раз, два… сколько понадобится, чтобы сбить костяшки в кровь о его щетину. Стереть с лица это выражение мнимого сочувствия и обиды.

— Не верю, слышишь?! — Киан молчал, слизывая с губ капли дождя, но глаза загорелись вызовом. — Что ты обо мне знаешь, чтобы говорить такое? — Эмоции так и просились наружу. Такой позор — показать слабость, самой наметить уязвимые места, открыться… Для пылающих щек ливень казался ледяным.

«Дьявол! Ненавижу!» — кричало что-то внутри, подминая под себя самообладание. Рвало и метало, поднимая на поверхность все самое мерзкое и постыдное в моей жизни. Больше никакой апатии, никакого холодного рассудка. Внутри заворошился готовый к нападению зверь.

Вдруг Киан сделал решительный шаг навстречу, пытаясь поймать мою руку, но я не дала. Ударила по протянутой кисти в попытке перекричать дождь:

— Еще после Нордона ты даже смотреть на меня не хотел! Словно мы вообще никогда друг друга не знали и противно даже просто находиться рядом с такой мразью, как я. А теперь говоришь, что любишь?! Как ты смеешь… как… ты…

Киан перехватил обе мои руки за запястья, а я замолкла на полуслове и сжала челюсти, готовясь не обороняться — атаковать. Но что-то в его взгляде заставило меня остановиться, и я в недоумении застыла, пытаясь это понять. Хватка Киана немного ослабла, но когда я поняла, что можно было попытаться вырваться, Киан уже положил мои раскрытые ладони на виски и накрыл своими руками. Его сердце колотилось так же рьяно, как и мое.

— Загляни, если не веришь. Прошу тебя, — вопреки выработанной привычке, я не сжала губы и не попыталась поставить его на место. Даже не подумала об этом. Потому что перед глазами было уже не его лицо, а я сама. Молодая, испуганная, милосердная — давний образ из его сокрытых воспоминаний, который я раньше и не пыталась уловить. Но сейчас Киан не пытался закрыться, и меня напугала неожиданная догадка. Неужели еще с тех пор? Тогда что означали последние недели?

Профессионально усиливая напряжение, я пробиралась через тягучие одинаковые воспоминания, наполненные смирением, и скупые на мечты мысли, едва удерживаясь от того, чтобы отстраниться. Слишком это личное, слишком много из увиденного раб предпочел бы унести с собой в неглубокую могилу. Но Киан позволил мне увидеть, а добровольное согласие открывало замки на любых дверях. Я вновь ощутила его преданность, в которой посмела усомниться, реакцию на мои прикосновения, на брошенный вскользь взгляд, на сдержанное беспокойство, наказания, ругань. Нет, такого я никогда не видела. В Нордоне, касаясь его лица в поисках причины побега, я была слишком взбудоражена знакомством с повстанцами, чтобы копать дальше. А все остальные, кто попадал ко мне на допрос и не мог оградиться, редко сохраняли светлые воспоминания на поверхности, когда оставались только боль и бессильная ярость. Но Киан… Осознанно или нет, все это бесчисленное множество мгновений последних лет было связано со мной. Каждое из его воспоминаний. Будто до того дня, когда я выкупила его и Келлу, не было ничего. Так или иначе, но я видела себя. Ноги, спину, лежащие на плечах волосы, напряженные руки, сжатые кулаки, но почти никогда — глаза.

Едва не потеряв связь, я выхватила из бегущих вне пространства и времени событий его обещание не предать — еще там, в степи, когда эйфория от находки захлестнула меня и не хотела отпускать. В то время как Киан боролся с самим собой, давая клятву не мешать и собираясь ее сдержать. Эхом зазвучали его вкрадчивые, полные веры слова, его попытка достучаться до меня перед казнью. Тесный чердак, дорога, еще несгоревший Нордон, когда Киан впервые посмотрел на меня прямо и понял, что хочеть стать для меня… человеком?

От воспоминаний той ночи перед казнью начинало мутить, но Киан помнил только свою попытку потянуть для нас время и страх, когда в тюремный лазарет внесли полуживого Ариэна. Только страх — не ненависть или презрение, не разочарование, — когда понял, кто нанес эти увечья. А потом из всполохов адреналина, страха и напряжения я уловила заглушившее все прочие эмоции отчаяние. И, когда я поняла его причину, стало физически больно. Оно завладело мной с той же силой, что и Кианом, когда он увидел, как я, стоя у края обрыва, удерживаю от падения Ариэна.

Его глазами эта сцена выглядела совсем иначе. Я видела на своем лице мечтательную улыбку, которой, казалось, тогда не было, и тяжелый взгляд Ариэна, в котором горели едва заметные искорки. Солнце освещало наши лица, но я чувствовала до ужаса сковывающий холод под ребрами, не сразу вспомнив, что все это — лишь воспоминания. Настоящий страх появился, когда я поняла, что не чувствую рук и не могу остановиться.

Меня затягивало все дальше. Тяжелый разговор у костра, чувство безысходности, хлипкая надежда на лучшее, напуганный Нарк — тот беглец, которому я хотела отрезать язык, разочарование и попытка смириться со своим статусом, ярость и страх за мою жизнь, самобичевание и ненависть, откуда-то взявшаяся ревность. Я не могла выдержать все это сразу, но время не останавливалось, все сильнее ударяя по сознанию, пока я не увидела происходящее у шатра под усилившимся дождем его глазами. Для него я выглядела совсем иначе, нежели видела себя в зеркале. Без изъянов. Мои глаза были закрыты, мышцы лица напряжены, но я больше не чувствовала своего тела — только боль, которую из последних сил терпел Киан сейчас из-за моего вмешательства.

«Очнись!» — прокричала я, кажется, чужим голосом, и на мгновение меня словно не стало. Но тишина пустоты быстро сменилась шумом косого дождя и собственным отрывистым дыханием.

Киан вздрогнул и, лишь раз взглянув на меня, в замешательстве отступил.

— Вот… ты уви… у… видела, — с трудом вытолкнул из себя Киан, и у меня защемило сердце. Да, я увидела даже больше. Больше, чем могла бы однажды мечтать. Хотелось извиняться снова и снова за ту пытку, которую испытал на себе единственный, кто всегда считал меня человеком. Несмотря ни на что. Я ведь тебя не достойна… Но даже сказать что-то просто не хватало сил, я лишь продолжала шевелить дрожащими губами, ловя воздух и пытаясь хоть как совладать с захлестнувшими меня эмоциями. Со страхом, для которого не находилось объяснения.

Дождь усилился, но мы так и стояли без единого движения. Киан сразу как-то сдался, ссутулился, словно до этого что-то его подтолкнуло. Или кто-то, но это воспоминание оказалось вне моей досягаемости. Он больше не пытался напирать, но взгляд поднял. И усталые-усталые глаза посмотрели на меня из-под выгоревших бровей. Его лихорадило, и через вдох стучали зубы, но плечи не поднимались, и уже разжались кулаки.

Это было слишком. Сколько лет я воспринимала Киана как раба, невидимку, едва ли не вещь, сколько раз заставляла отринуть все человеческое? И как ему после всего удалось сохранить это светлое чувство, которого я не достойна?.. Но я поймала себя на куда более страшной мысли: что забыла бы обо всем на свете, отдалась ему целиком и полностью. И ужаснулась от того, что на это способна.

Видимо, шок и сомнения отразились на моем лице, и Киан понимающе, с безграничной тоской в глазах улыбнулся.

— Я никогда не предам, не обману тебя… Но не могу больше оставаться для тебя лишь рабом, которого ты однажды пожалела.

Голос казался выцветшим, обезличенным, и Киан уже собирался повернуться, но я, даже не думая, попыталась схватить его за предплечье, объясниться. Рука легко соскользнула с намокшей ткани. Киан даже не заметил.