В мутном блеске затертой стали я следил за своим отражением, а в голову все просились и просились глупые вопросы. Я так устал их отгонять, словно вернулся в ту пещеру после бунта — беспомощный и никому не нужный. Хотелось бы верить, что я ошибаюсь, что Эвели спасала и мою жизнь там, на площади. И я, распластанный на мощеной булыжником земле, не просто попался на глаза.

Пальцы почти не гнулись. Я тяжело вздохнул, не найдя сил взять себя в руки. Плечи опустились, и как-то слишком быстро накатила усталость: сказывались бессонные, проведенные рядом с Эвели ночи. Но я резко открыл глаза и, зевнув, уставился на затухающий огонь. Свежий хворост чуть дымился, и оттого, как только ветер сквозь щели сменил направление, защипало глаза. Вытерев о рукав слезы, я заметил, что на меня все еще смотрят.

Мия сложила на груди руки и едва заметно закусывала щеку. Одна рука теребила висящий на груди металлический оберег в форме какой-то птицы.

— Что? — не выдержал я, но вопрос прозвучал слишком грубо, и я на миг виновато опустил глаза.

Но Мия не обиделась, подошла ближе и, чуть помедлив, присела рядом со мной. Я почувствовал ее дыхание на лбу и напуганно вскинулся. Ее пухлые короткие пальцы легко легли на мое плечо и сдавили, заставляя расслабить мышцы.

— Скажи ей.

Слова застряли в горле. Мне захотелось вскочить и бежать до тех пор, пока не кончатся силы. Бежать от слов Мии, означающих, что она все видит. Как будто меня вытащили из последнего укрытия и разложили на земле. Без единой возможности увернуться от самого болезненного удара.

— Что… сказать? — осторожно спросил я, стараясь скрыть страх, на что Мия по-матерински улыбнулась и опустила руку к моей груди. Уверен, она услышала, как забилось мое сердце.

— Правду. Пока есть время, пока вы оба еще живы… Я ведь вижу, Киан, — я плотнее сжал губы и едва не порезался о нож, лезвие которого вдруг легло на открытую ладонь. — Неизвестность тебя убивает.

Я ощущал, как с каждым ее словом что-то меняется. Женский голос завораживал, избавляя от лишних мыслей, будто Мия, подобно жрецу, начинала ритуал. И мне бы не достало силы воли, чтобы его прервать. Запахи тлеющих трав становились насыщеннее, и птица-тотем, покоящаяся на ее груди, вдруг расправила крылья, колыша ставший вязким воздух.

— Не надо бояться.

Наваждение спало. Птичий силуэт развеялся в воздухе белым дымом, и я со страхом понял, что до этого даже не дышал. А теперь не мог сориентироваться и изумленно хлопал глазами, пытаясь понять, что произошло и кто сидит передо мной на коленях. Вначале женское лицо даже показалось незнакомым, и я успел испугаться. Но потом воспоминания вернулись. Мия еще раз улыбнулась, прощаясь, и, прежде чем подняться, осторожно разогнула мои пальцы, забрав как-то оказавшийся в руке нож.

— Сделай правильный выбор. Расскажи.

Словно в бреду, я поднялся на ватные ноги и взглянул на неглубокий порез поперек ладони — я даже не почувствовал боли. Вдохнул уже полной грудью, гоня прочь сомнения, и решительно сделал шаг наружу.

В лагерь возвращались охотники, которых счастливые дети встречали радостным нестройным гулом. Я маневрировал между собравшимися в стайки женщинами, которые — все до одной — глядели сквозь меня, с нетерпением высматривая отцов, мужей, братьев. Сапоги чавкали по подмерзшей грязи, и я злился, что приходилось идти медленно. Казалось, каждая секунда промедления может что-то изменить, отобрать эту потаенную надежду на настоящую жизнь. На взаимность.

Мое сердце словно замерло где-то в глотке, когда я увидел у шатра одинокий женский силуэт. На мгновение мне захотелось просто обнять Ее со спины, почувствовать тепло, убедиться, что Она доверится и закроет в моих объятьях глаза.

Эвели стояла ко мне спиной, полуобняв себя за поднятые плечи, и в этом жесте было что-то уязвимое, потерянное. Я тихо сделал два шага к Ней, но по-прежнему боялся дать о себе знать. Не шевелясь и, кажется, не дыша, Она смотрела куда-то вперед, ветер трепал Ее темные волосы, в которых застряла пара иссушенных лепестков.

— Они счастливы, — неожиданно проговорила Эвели, и я вздрогнул от того, каким надломленным вышел Ее голос.

Быть может, Она даже не услышала меня, обращаясь к самой себе. Я лишь выдохнул, сглатывая горечь, и подошел так близко, что почти коснулся чужого плеча, следуя за Ее взглядом, и на секунду краем глаза запечатлел улыбку на осунувшемся выцветшем лице — в ней не было ничего веселого.

Между рядами шатров беременная женщина положила руки на широкие плечи мужчине и смеялась, наконец дотянувшись до его губ. С его волос на ее лицо капала дождевая вода, но женщина со страстью продолжала что-то ему шептать, и вдруг перехватила покоившуюся на ее талии руку, приложив мужскую ладонь к округлившемуся животу. Их взгляды были полны любви и радости, и теперь я тоже улыбнулся, хотя и чувствовал, как уголки губ с каждым вдохом опускались вниз.

— Оставили боль… ненависть. Нашли свой дом. Стали смыслом жизни друг друга. Обрели покой… — Эвели замолчала, наблюдая за тем, как будущая мать ведет мужа за руку и исчезает за рядами. — Я им завидую, правда. Наверно, по мне и не скажешь, что я способна на эмоции, но я тоже человек. Была когда-то… А теперь уже и не знаю, что позволило бы мне жить дальше… и чувствовать, что живу… — со страхом слушая голос Эвели, я не сразу заметил, как Ее тонкие, ободранные о камни пальцы сильнее сжались на предплечьях. Это казалось несправделивым: застать Ее здесь в такой момент, но уходить было бы хуже. — Все теряет смысл. Абсолютно все… — я сделал еще один шаг навстречу, пытаясь найти хоть какие-то нерабские слова, извиниться за жестокие обвинения, пусть даже я никогда не умел говорить. Но с моих губ так и не сорвалось ни слова. Эвели вдруг повернулась, проникая в самое сердце немигающим остекленевшим взглядом. Ее глаза покраснели и сузились. — Ты остался… Зачем, если хотел уйти?

«Не хотел!» — я открыл рот, но с ужасом почувствовал, как в горле встал ком. И сквозь боль и панику, заставляющую сердце ухать, шагнул вперед, почти соприкасаясь с ней носами. Эвели не отступила, даже не напряглась, продолжая с отчаянием смотреть мне в глаза. На слипшихся коротких ресницах застыли слезы. Блестящие губы чуть подрагивали, на лбу собрались морщинки, а глаза… в этих темно-карих глазах было столько боли и жажды тепла, что я наконец решился ответить.

— Из-за… тебя… — голос не слушался, и шепот получился едва различимым. Я сглотнул и, понимая, что к прошлому пути нет, прижал ладони к ее щекам. — Потому что люблю…

С ресниц сорвались слезы — горячие-горячие, — касаясь моих огрубевших рук. И страх прошел. Прошла боль, все закончилось, исчезло, потеряло смысл, когда я нагнулся и коснулся ее губ. Я слышал, как Эвели шмыгала носом, стараясь сдержаться, и робко ответила, как будто все еще боялась поверить. Не думал, что это может быть настолько больно: держать в объятьях свое счастье. Тело сводило судорогой от давно забытой, такой искренней нежности. Что бы ни было дальше, я никогда не буду об этом жалеть.

Холод исчез, остались только Ее горячие губы на моих губах. Только Ее холодные руки, опустившиеся на мою шею, только Ее дыхание на моем лице. Только здесь и сейчас. Пока мы еще живы. Пока не забыли окончательно, какой может быть жизнь.

Я не хотел останавливаться, но Эвели все сильнее начинала дрожать, совсем теряя самообладание. Оказывается, я тоже плакал, жмурясь до боли в глазах и боясь увидеть, как рассеивается желанный и недостижимый образ. Но, когда я мягко отстранился и открыл глаза, он не исчез. Эвели вдохнула, приоткрыв рот, и закачала головой. Я провел большими пальцами по линии заплывших прикрытых глаз, успокаивая, и крепко-крепко обнял. Это не было проявлением слабости — так выглядела человечность.

— …всегда любил и всегда буду… — шепнул я. Подбородок Эвели лег на мое плечо, и я сам уже закрыл глаза, отдаваясь моменту без остатка. — Если ты позволишь…

Ее тихий ответ заглушил дождь.