Вдруг Ариэн резко дернулся — так, будто его вот-вот вывернет наизнанку. Я было бросилась к нему, но его лицо почти сразу разгладилось, сохранив лишь недоумение в блеклых глазах.

— Что это? — удивленно и растерянно спросил он. — Что ты видишь?

— Что? — я решила, что мне послышалось, но Ариэн повторил.

Дошло не сразу. Значит, поэтому меня вначале приняли за Темную, об этом умолчал Роверан: сила Темных простирается куда дальше, чем я думала. Это до ужаса меня напугало. Я затрясла головой, не желая обнажать уязвимость и протестующе сложила на груди руки. Не позволю!

— Что это было? — повторил он, словно войдя в транс. Его голова чуть заметно раскачивалась из стороны в сторону. Я попятилась назад. — Я видел… нечто похожее на телегу, наверно, это…

— Это моя жизнь. Только и всего, — прервала я, поднявшись на ноги. Слишком резко, но в этот раз головокружение прошло куда быстрее.

— Эвели?..

Надеясь, что расстояние позволит разорвать эту связь, которой я и сама пользовалась без каких-либо соображений морали, я большими шагами дошла до выхода.

Ни о чем не думать, ничего не помнить. Я подставила лицо солнцу. Оно было горячим, а в недвижимом воздухе повисло напряжение. Никто не знает и не видел то, что я спрятала глубоко в себе. А те, кому я наивно доверилась рассказать хоть что-то, наверняка уже убиты Тайной Службой во время неудавшегося «мятежа». Ничего особенного, ничего выдающегося: беззаботное детство в Де-Мойне, штат Айова. Страна — Соединенные Штаты Америки, планета — Земля. Две тысячи двенадцатый год. Время, когда в президентской гонке выиграл черный, а по ящику в промежутках между пародийным шоу Эрика Андре и рекламой Кока-колы рассказывали о последствиях урагана «Сэнди». Время, когда о надвигающемся конце света говорили больше, чем о вооруженном противостоянии в Сирии. Время, когда у меня было совсем другое имя.

Кажется, я до сих пор помнила каждую мелочь.

Только какое все это может иметь значение, какую ценность вообще несут такие воспоминания?.. Автомобильная авария, ледяная вода в легких, забытье и чьи-то руки, поднимающие меня с уже не родной земли. Первые дни, проведенные в панике и полном неверии, в невозможности принятия происходящего абсурда. После — обостренное чувство несправедливости и громкое «я смогу». Ну, почему… почему, стоит появиться поблизости какой-то детали, и все разом лезет наружу, опять причиняя боль? И остается только одно желание из разряда невыполнимых — забыть.

«Есть проблемы куда важнее, хватит копаться в прошлом», — одернула я себя. Тряхнула головой и, открыв глаза, приложила руки к горячим потным вискам. Фермы отца больше не было перед глазами, как и раскуроченной нашей шалостью будки — маленькой крупицы моей жизни, которая ничего не значила.

Дело шло к грозе, а, значит, мы здесь уже давно. Сезон дождей, за которым следовало заледенение, всегда начинался в одно и то же время и длился, кажется, вечность — нечто, что когда-то очень давно еще виделось поздней осенью. В такое время самым разумным было найти крепкую крышу над головой, а эта совершенно не подходила.

Я сделала шаг наружу, выглядывая из узкого прохода: ощущение нехватки кислорода становилось все сильнее. Но даже в таком состоянии — медленно, готовясь в любой момент занять оборону. Предосторожность еще никогда не была лишней, и я уже не могла хоть в чем позволить себе беспечность. Но и здесь никого не оказалось. Я приложила левую руку козырьком, расслабила глаза. И все мысли разом смело на задворки.

Мне не хватило дыхания, чтобы принять ту абсолютную красоту, которая неожиданно раскинулась под ногами и простерлась так далеко, как только возможно. Тот самый горный хребет, протянувшийся по границе Империи, словно гигантский позвоночник. Тот самый край, за которым искали спасения. О котором я услышала однажды и долго не переставала мечтать. Но сейчас я почти не чувствовала искушения перебраться через горы в поисках покоя или жалости: забыв обо всем на свете, я просто не могла оторваться от увиденного.

Прямо под ногами плотным ровным покрывалом росли темно-зеленые сосны, а каменистый ступенчатый подъем, созданный руками Природы, оброс по краям мелкими пушистыми елками. Нордона видно не было: его полностью укрыла густая хвоя. Тень единственной выросшей поблизости сосны падала на отвесный спуск, за которым виднелся бурный речной поток, просачивающийся между камней вглубь зарослей молодняка. В свете полуденного солнца вода казалась практически черной.

Этот мир, словно очищенный от жестокости и боли, предстал как на ладони, и от этого зрелища захватывало дух. Вдали, у самого края горизонта, виднелись уже плотные черные тучи. Камень, в пути по степи казавшийся почти красным, вблизи приобретал сероватый цвет из-за разросшегося и высохшего на солнце мха. Я прикоснулась к нему рукой, почувствовав приятное тепло. Такое же, что меня разбудило.

Понадобились силы, чтобы поднять нас сюда, хотя достаточно пологая дорога от предгорья и была не длиннее тридцати или сорока метров. Я задрала голову вверх. Солнце освещало пики гор, и тени ближайших грозно падали на далекие луга, едва-едва выглядывавшие из-за крон деревьев. И не было слышно ни единого звука, словно все вокруг застыло, как застывает в янтаре обреченное на вечное созерцание насекомое.

Почему-то от этой красоты стало невыносимо больно. Раньше я ее не видела или просто не считала важным замечать. А теперь… Теперь все наполнилось такими яркими красками, что я бы ни за что не двинулась с места, не дождавшись заката. Как последнего аккорда, кульминации, после которой можно с легкостью — забыв обо всем на свете — расправить плечи. Я бы и не шевельнулась… Но в тот момент меня позвал Ариэн, и волшебство исчезло. Рухнуло, как карточный домик.

Ариэн

Боли уже не было. Остались только ее отголоски, которые я инстинктивно принимал за настоящие удары. Но иллюзия быстро рассыпалась: мне больше не нужно было удерживать небо. И из-за этого я чувствовал полную опустошенность. Вначале она даже не позволила мне очнуться. Показалось, одного резкого неосознанного движения руки хватит, чтобы выдохнуться и опять поддаться кошмарам.

Кошмара не было. Была ищейка, больше похожая на иллюзию, чем реальность. Я даже не сразу понял, что крепко вцепился в ее руку. Как будто тело принадлежало уже не мне. Я чувствовал каждую рану, ее глубину и бугристость, но не чувствовал силы, которая всегда оставалась со мной, а теперь оказалась выпита до дна. И мне самому захотелось пить. До новой боли, до старых, но таких ярких воспоминаний, когда от напряжения — большего, чем я мог бы выдержать — словно рвалась кожа.

Меньше всего мне хотелось кого-то видеть или слышать. Любой звук заставлял откликаться и единственным глазом выслеживать его причину. Кажется, боль вот-вот вернется, потребует большего. Но ведь это означало и другое: что я все еще…

— Я жив? — произнес я уже вслух, но не был уверен, что меня расслышат.

И тут я увидел себя, только-только приходящего в сознание. Этот образ всего нескольких секунд близкого прошлого, когда я увидел свое напряженное и осунувшееся лицо со стороны. Он происходил откуда-то изнутри, рисуя яркую картинку огромной жалости и маленького счастья и даруя надежду на то, что во мне еще сохранились остатки природного дара. Я увидел себя глазами Эвели и почти физически почувствовал, как в тот самый момент ее губы тронула улыбка. Столько лет я был отрезан от ментальной связи и забыл, что значит впускать в себя частичку чужого человека. Это было почти приятно. Это доказало, что я все еще на что-то способен.

Она сидела рядом со мной, очень близко, и я не стал отворачиваться: впитывал в себя ее воспоминания. Смотрел на себя со стороны, беспомощного, истекающего кровью. Чувствовал мерзкий запах переваренной еды, растекшейся лужей по каменному полу. Тот день, когда я решил, что меня вновь предали. Я отвык, и совсем скоро голова загудела, заставляя жмуриться и комкать руками простынь.