Резкий шаг вперёд. У Иванова короткий ежик волос, не ухватить, но левой я цепляю его за ухо и потянув на себя, смачно впечатываю в переносицу локоть правой, а затем коленом выбиваю из него дух. Отталкиваю в сторону, потому что на подходе следующий.

Этого встречаю лоукиком в бедро, отсушивая ему ногу, и тут же сношу в сторону резким маваши-гери со второй ноги в корпус.

Третьего, поднырнув, закрутил, втыкая в пол, приёмом известным как огнетушитель. А дальше всё слилось в сплошную череду ударов, которые я щедро раздавал кулаками, локтями, коленями…

На адреналине этого не чувствовалось, но я знал, что моё, не слишком подготовленное к такому тело, следующую неделю будет буквально ломать от боли во всех мышцах. Но меня впервые удалось разозлить, и злость требовала выхода, поэтому я ни о чём не жалел.

Кое-как остановившись, тяжело дыша и чувствуя как сердце колотится словно отбойный молоток в груди, я смахнул пот с пышущего жаром лица и постарался отдышаться. За моей спиной стонало полтора десятка лежащих на полу скрюченных тел, и это наполняло меня ни с чем ни сравнимым удовольствием. Ведь это было как тогда, когда я только начинал свою карьеру бойца на арене.

Жаль только это чувство быстро ушло, и я вновь стал умудрённым тысячелетним опытом существом.

– Это было круто – босс! – заявил Николя, переступая через тела, с восхищением подняв большой палец.

– Смотрелось впечатляюще, – добавила Анюра, подходя вслед за ним и я, улыбнувшись, приобнял её и пообещал:

– Скоро ты сможешь так же.

– Слушай, а мне правда ничего не надо делать? – шепотом спросила Анюра.

– А? – оторвался я от портативной консоли, взглянув на девушку, – а, нет, не парься, ничего не надо.

Мы сидели на пятиминутном перерыве перед уроком истории, на котором наш историк – Фольтер Фридрих Карлович, большой любитель средних веков, планировал провести контрольную работу на знание пыток и пыточных инструментов Испанской инквизиции конца пятнадцатого, начала шестнадцатого века.

Безмерно увлечённый собственным предметом, Фридрих Карлович предпочитал знания ученикам, слабо выучившим теорию, подтягивать практикой, для чего всегда при себе имел чемоданчик с любовно уложенным практическим пособием. Вилка еретика была самым безобидным из содержащихся там предметов, поэтому большая часть моих одноклассников усердно штудировало учебник, проявляя похвальную ответственность.

– А ты не хочешь повторить? – снова прошептала моя невеста, видимо слегка обеспокоенная моим расслабленным видом.

– Неа, – лениво ответил я, – у меня абсолютная память, да и тема простейшая. Пытки примитивные, фантазии никакой, что тут повторять?

– Везёт, – вздохнула та с лёгкой завистью и вновь принялась, как и остальные, листать страницы, то поминая Железную деву, то подсчитывая в скольких местах ломали кости приговорённым к колесованию.

К вопросу доведения до окружающих нашей, так сказать, помолвки, я подошел со всем тщанием. Во-первых, Анюра была ненавязчиво представлена Готлибу, который, узнав, что девушка совершенно не благородных кровей, тут же, с выпученными глазами умчался рассказывать эту новость всем знакомым и незнакомым.

Затем Светлова пересела ко мне за парту и любопытствующим учителям, с чего такие пересадки, я тоже любезно сообщал, о нашем новом статусе, тем самым, таким ненавязчивым способом доведя информацию и до администрации школы.

Первые пару дней Анюра, правда, была в лёгком напряжении, всё ожидая, что я начну с неё что-то требовать, но мне от неё, как и от любой девушки, было нужно только одно – чтобы не мешала заниматься своими делами. Она постепенно успокоилась, но нет-нет, подобные вопросы у неё вырывались, являясь, видимо, очередным пережитком патриархального общества – неистребимым желанием навязать мужику какую-то свою заботу.

Хотя может это был отголосок материнского инстинкта? Я, признаться, в эти материи старался никогда не лезть, ибо собственное психическое здоровье мне было небезразлично.

Прозвенел звонок и затем, в кабинет, помахивая чемоданчиком в руке, вошел вперёд пузом, подхваченным снизу брючным ремнём, лысеватый, в пенсне на кончике носа – историк, после чего добрым взглядом обвёл класс.

– Нус-с, – произнёс он, проходя к учительскому месту и водружая звякнувший металлом чемоданчик на стол, – все готовы к контрольной?

Вопрос был риторический. Нет, сомнения были у всех, кроме, может быть, меня, но кто же признается? Мигом Фридрих Карлович стул с пиками точёными организует, и это в лучшем случае, а так может и пронесёт.

– Учебники убрали, убрали, я сказал! – он, задрав подбородок, оглядел всех через пенсне, – достали чистые листы и ручки, и чтобы больше ничего на парте не было!

– Кто там зевает?! – , углядев злостное пренебрежение по отношению к себе со стороны ученика, Фольтер метнулся вдоль ряда, с невероятной для его комплекции быстротой, настигая нарушителя прямо в момент максимального раскрытия челюсти.

По отчаянным глазам одноклассника было видно, что тот и рад бы был прекратить, но зевалось оно само, и процесс было уже не остановить.

– А, опять Сидоров! Что, снова скажешь, что всю ночь учил и поэтому не выспался?

– Фридрих Карлович, – послышалось жалобное блеяние, – я не специально.

– Специально или не специально, никого это уже не волнует. Сейчас зевнули, а через пять минут и вовсе заснёте. Моргнёте, а обратно веки раскрыть забудете, а кто контрольную писать будет? – приговаривал историк на ходу, рысью вернувшись к столу и доставая из чемоданчика конструкцию из металла и кожи.

Мне одного взгляда хватило, чтобы понять, что это такое и я вновь со скукой принялся смотреть в потолок, сложив руки на животе и вытянув под партой ноги.

– Нет! – завопил Сидоров, но все мольбы были напрасны, и скоро его голову увенчала конструкция, которая тонкими металлическими пластинками держала веки парня в открытом состоянии, не давая им моргать и вообще как-то закрываться.

Затянув кожанные ремешки на затылке, для надёжной фиксации прибора, Фольтер щёлкнул замочком и удовлетворённо произнёс:

– Ну вот, теперь вы точно не заснёте до конца контрольной.

Вернувшись к столу, он достал пачку листов с вариантами вопросов, после чего раздал, пройдясь по рядам. Правда, мне, почему-то, не досталось.

– Фридрих Карлович? – вопросительно произнёс я.

– Рассказов, я и так знаю, что ты знаешь, у меня для тебя отдельное задание, – ответил, блеснув пенсне, историк, – бери стул и иди сюда.

В наступившей тишине, провожаемый десятками взглядом, я прошел к учительскому столу, приставляя к нему стул и садясь. Когда я непринуждённо закинул ногу на ногу, а затем позволил себе положить на стол локоть, кто-то даже непроизвольно охнул и тут же нарвался на не сулящий ничего хорошего взгляд историка.

– Любой звук, – с угрозой произнёс Фридрих Карлович, – я буду расценивать как готовность отвечать. У вас двадцать минут, поэтому не советую отвлекаться.

Стоило всем вновь уткнуться в вопросник, как Фольтер тут же достал пачку листов с чертежами от руки, а затем, крепко держа их, возбуждённо зашептал:

– Рассказов, я проверил все архивы, подобного и правда никто не делал. Ты понимаешь?! Это же новое слово в пытках, – он потряс листочками в воздухе, – буквально революция в пыточном деле.

«Ну, не такое уж и новое»,- подумал я.

Этот аппарат лет пятьсот назад ещё был мною придуман, но для местного мира, где с фантазией было туго, конструкция была, конечно, в диковинку. Но тут средние века длились-то, тьфу, полтыщи лет всего, не то что в моём, где это средневековье существовало десятки тысячелетий и не думая меняться. Вот мы и напридумывали всякого.

– Но знаешь, – тут лицо историка приняло озабоченный вид, – я вот тут смотрел, – он быстро полистал пачку бумаги, вытащил лист из середины, – эскиз тридцать два вид три, вот в этом месте, мне кажется, надо было чуть по другому угол наклона сделать и струбцину подлинней.