Только на миг показалась над плечом Радима голова Чаяна — и тот шарахнулся назад, размыкая хватку. Елица сползла на землю, не видя почти ничего сквозь пятна белёсые, что плясали перед глазами.

— Муж, говоришь, — пророкотал княжич. — Думаешь, право от этого имеешь мучить её?

Одним мощным толчком он отшвырнул Радима в сторону. Тот едва не рухнул, запутавшись ногами в траве длинной. Да устоял. Чаян двинулся на него, сжимая кулаки. Вздулись мышцы на спине его под рубахой, венки на предплечьях открытых под закатанными рукавами. Весь он как будто больше стал от ярости страшной. Елица вскочила, пошатнулась — но удержалась за берёзу.

— Нет, Чаян! — окликнула.

Подхватив подол, бросилась к нему и повисла на локте. Княжич попытался вывернуться, отвлёкся — и тогда уж Радим его настиг, в два шага сократив расстояние. Уже и рука его качнулась в замахе. Елица встала между ними, загородив Чаяна собой, вцепившись судорожно в запястья его. И ладони тёплые легли ей на талию.

— Не дури, Елица, — уже мягче сказал он. — Хочет в морду получить — пусть получит. Или так дальше будет тебя трепать, коли что не понравится ему.

Радим остановился, опустив руки. Схлестнулись они с Елицей взглядами — и глаза его вдруг потускнели: пропал огонь гневный из них, да и любой другой. Он только вяло повернул голову в сторону Ледена с Брашко, которые вывалились на тропу, спеша разнимать драчунов. Тоже замерли, дыша рвано и метясь взглядами по лицам всех, кто здесь собрался. Елица почти повисла в руках Чаяна, ослабев вдруг. Нехорошо крутило в нутре от волнения пережитого, от страха за то, что мужи между собой всё ж сцепятся. Княжич привлёк её к себе, позволив на него опереться. А Елица взглянула на Ледена, желая в этот самый миг просто соприкоснуться с ним хотя бы так.

Радим отступил, успокаивая помалу дыхание.

— Я в Радогу поеду, — сказал тихо. — Коль захочешь, там встретимся, поговорим ещё. Решим что-то. А не захочешь… Хоть весть передай. Перед всем людом скажу, что не жена ты мне больше. Увидел достаточно.

Он повернулся и пошёл к становищу, протиснувшись между мужчинами, которые чуть расступились, пропуская его. Леден вздохнул громко, с укором посматривая на Чаяна, а от Елицы взгляд как будто нарочно отводя.

— Ты чего княжну одну оставил? М? — обратился он к Брашко, хоть и не смотрел на него.

Тот плечами повёл неуверенно.

— Мне Чаян Светоярыч сказал. Xватит, сказал, её изводить уроками. На первый раз.

Чаян только пальцы сжал крепче на талии Елицы. А она и хотела бы отойти от него, да боялась просто упасть, словно сноп опрокинутый ветром.

— Ясно… — уронил Леден.

Дёрнулся кадык на шее его, словно горечь какую неприятную он сглотнул. А после просто по тропе назад отправился. Брашко сморщился досадливо и за ним поспешил, в чём-то ещё тихо оправдываясь — не разобрать.

— Прости меня, Елица, — тихо пробормотал Чаян, прижимаясь губами к её макушке. — Что довёл до такого.

Она накрыла его ладони своими, сжала и убрала с пояса, отходя наконец от него. Только одним усилием он ещё попытался удержать её руки в своих, но отпустил. И отголоском горячим пробежалось по телу воспоминание, как обнимал он, как блуждал губами по коже, словно вкус её познавал, запомнить хотел. И как ладони его скользили там, куда она не должна была его допускать. Вжимались, ласкали, заставляя принимать их и жаждать большего — немедленно. Сама она виновата. Не совладала с собой, возжелала ласки и тепла его щедрого — забрать всё себе, окунуться в него с головой. И поплатилась тут же.

— И ты прости меня, Чаян, — проговорила она наконец. — Что обманула. Боянку позови. Пусть придёт.

Она двинулась обратно на полянку ту малую, истоптанную, прислушиваясь к тому, что позади происходит, надеясь, что даст ей княжич одной до места дойти. Оставит хоть ненадолго. И он понял всё — не поторопился следом, не стал навязывать свои внимание и заботу. Вздохнул с тихим рычанием, всё ещё злясь неведомо на кого: то ли на неё, то ли на себя, а может, и на Радима — и пошёл в другую сторону.

Елица дошла до реки — сама не заметила, как. Прямо в рубахе спустилась в воду по берегу покатому, не обращая внимания, что холодная она ещё поутру — впивается иголками по всему телу. Скрылась по грудь, зачерпнула ладонями влаху бодрящую и умылась, смывая слёзы непролитые, следы губ Чаяна — повсюду. Охладила щёку полыхающую. Скользило неспешное течение по бёдрам, трогая их колышущимся подолом, сруилось между ног, по талии, по спине, что огнём горела.

Будто из страшной дали услышала, как окликнула её челядинка — и вышла на берег.

— Вот, я и захватила обтереться, — затараторила та взволнованно. — И переодеться. Вот знала как будто, что ты искупаться захочешь, княжна.

Елица стянула с себя мокрую рубаху, сдёрнула перевязь сползшую под тяжестью воды. Боянка, осторожно промакивая тканью влагу с кожи, обошла её по кругу и ахнула, как глянула на спину.

— Что там? — Елица попыталась посмотреть сама, да не сумела, конечно, так шею вывернуть.

— Дык кровь снова идёт. Ой, много.

— Скажешь тоже.

Боянка, тихо ворча, закончила вытирать Елицу и подала чистую одёжу, успев-таки перевязать ей спину снова. А после сели они вместе на траву. Челядинка взяла гребень, который достала из поясного кошеля княжны и принялась ей косы расплетать, расчёсывать. Медленно, осторожно. Елица будто задремала с открытыми глазами, не думая ни о чём больше. Просто глядя в приветливую, прозрачную даль. Чувствуя, как согревает колени Дажьбожье око, как омывает лицо теплом своим — для всех предназначенным. За которое никто не бьётся, потому как его на всех хватит с лихвой. Для всех внуков Богов, кем бы кто ни был.

Скоро отпустило последнее напряжение — и в животе тут же заурчало от сосущего голода. Едица дождалась, как закончит Боянка плести ей косы и повязывать на них узорные, расшитые бисером накосники — надо же, и их прихватила. Даёт о себе знать служба давняя в тереме Остёрском, подле княгини — всё предусматривает заранее. Вместе они встали и вернулись в становище затихшее, погружённое будто бы в неведомую скорбь. Братья Светоярычи и сидели друг у друга на виду, да не смотрели один на другого, будто нарочно отворачиваясь. Копошились отроки, сворачивая шатры и тихо о чём-то разговаривая.

Елица окинула взглядом поляну, посмотрела на лошадей, в тени леса стреноженных.

— А Радим где? — спросила неведомо у кого, зная уже ответ.

Чаян тряхнул головой, откидывая со лба волосы. Переглянулся с братом — и тот лишь хмыкнул тихо:

— Уехал.

Сколько ещё дней ехали до Полянки, Елица то и дело ловила себя на том, что пытается отыскать взглядом Радима. И дело было вовсе не в том, что его ей стало вдруг не хватать. Совсем другое заставляло убеждаться раз за разом, что его нет рядом: ощущение того, что сейчас всё снова встало на свои места. Пусть клубок не распутался совсем, но нить, что вплелась в него так нежданно и едва не довела до многих бед, как будто оборвалась. Или истончилась настолько, что перестала давить.

Зато груз едва не совершённой в пылу неожиданного порыва ошибки тенью лёг на сердце. Чаян вида не показывал, не пытался поговорить о том, что случилось — но и ему приходилось тяжко. Чаще он стал прятать взгляд от Елицы, чаще — держаться в стороне. И впору радоваться, а страх брал, что это затишье только на время. И случись от него новое поползновение, когда невмоготу ему станет — и Елица не сможет остановить его. И это было странное и пугающее понимание.

— Макуша, видно, нарочно медлит, — громко вздохнул Чаян, выдёргивая Елицу из тягучих и липких, словно патока, размышлений. — К вечеру уже будем в Полянке, а его людей всё нет. Думал, он поторопится.

Она оторвала взор от спины Ледена: его глаза последнее время приходилось видеть очень редко — и повернулась к старшему Светоярычу.

— Разве нарочно? Видно, не может бросить всё в угоду нашим прихотям.