Снова повстречался на пути обоз купеческий, завяз он средь войска в опасности попросту быть разорённым. Случалось и такое уже на пути: один торговец не захотел от Гроздана откупаться, а может, договориться на меньшую плату просто рассчитывал: так всех его людей и вместе с ним перебили в тот же день и на дороге бросили остатки обоза и тела — в назидание другим.

Вышемила с двумя другими пленницами вошли в душный шатёр княжича, неся приготовленную только что на огне оленину — гостей угощать. Привычным уже взглядом она окинула пришлых, коим не повезло на этой дороге, и едва поднос деревянный с братиной тяжёлой на нём не выронила. Зашипела тихо и неразборчиво, но зло, идущая позади товарка — да ей и дела до того не было теперь. Сидел напротив Гроздана подле солидного мужа в годах ещё крепких — видно отца своего — знакомец её случайный, Зареслав. Слушал он сосредоточенно, что княжич говорил, то смотрел на него неотрывно, то взор на родителя переводил. И так он был серьёзен против того, каким показался в ту встречу на торгу, что не похож как будто сам на себя делался. Но сердце так и зашлось от радости, будто Вышемила увидела старинного, самого дорогого друга.

Она, стараясь не выказать сумятицы, что сейчас в груди билась, не то заставляя застыть на месте, не то — ринуться к Зареславу едва не бегом — подошла степенно, наклонилась, чтобы братину поставить на скатерть, которой укрыли потёртые ковры. Как будто невзначай толкнула слегка плечом купчича и извинилась тут же, привлекая к себе хоть на долю мгновения его внимание. Зареслав отвлёкся — повернулся к ней и всё, чем выдал свое удивление: глаза округлила на миг. Но отдать должное ему нужно: не воскликнул ничего, ни по имени её не назвал. Уж, верно, сразу понял, что не по своей воле она тут оказалась.

Поставив посудину, Вышемила покинула шатёр, едва владея собственными трясущимися ногами. Одно радовало: придётся туда вернуться, ещё раз посмотреть на купчича и понять, внял ли он её намеку. А там, может,и шепнуть ему можно будто что-то на ухо, попросить о встрече: когда вечером все устанут, внимание даже дозорных притупится. Сбежать не сбежишь, да в укромном месте можно где и перемолвиться парой слов. Ведь удаётся же ватажникам прижать в каком углу пленницу, чтобы не заметил никто.

Да охолонуть пришлось быстро и обо всех неосторожных, смелых замыслах позабыть на время: подле Гроздана появился уже Камян. Он тут же выхватил взором Вышемилу среди прислуживающих в шатре женщин, да так и не отпустил более ни на миг, всё впивался зенками своими волчьими. Она ходила осторожно вокруг гостей, а чаще всё ж останавливалась возле Зареслава, который то и дело посматривал на неё, стараясь тоже, в открытую не глазеть. Как опустила она очередную миску с мясом перед ним, хоть и много уже напротив него теснилось — едва не больше, чем у Гроздана — купчич придержал её легонько за рукав и шепнул, пока отец его с княжичем громко говорил:

— Нынче, как все спать станут укладываться, будь у шатра пленниц.

Она и звука ни одного в ответ не издала. Забрала опустевшую посудину и пошла прочь, пытаясь шаг сдержать, чтобы не слишком быстро. Едва дождалась она, как купец обо всём с Грозданом договорится, как напьются все вдоволь мёда и пива хмельного. Как убрали из шатра княжича всю посуду, свернули полотнища — там Вышемила к укрытию пленниц вернулась и далёко уже старалась не отходить: села поблизости — миски отмывать. Дозорные в её сторону и поглядывали иногда, да не слишком внимательно, занятые своими разговорами: пока никто не спит, стража их не такая зоркая.

Но начало всё помалу стихать. Прошёл где-то вдалеке Камян — и взглядом, словно плетью хлестнул. Но, кажется, успокоился, как увидел, что Вышемила занята делом на месте своём — никуда не подевалась. Так и домыла она всё, не дождавшись хоть знака какого от Зареслава — неужто обманул? Собралась уж и спать в шатёр вместе с остальными пленницами. И на душе так тяжко стало: только надежду на подмогу обрела, и тут же терять её пришлось.

Но пока ходила с ведром до родника, что неподалёку от стана среди камней струился, поймали её за локоть, оттащили в сторону, подальше от глаз дозорничьих. Зареслав возник перед глазами прямо, словно выскочил из ямы какой, за плечи схватил, огляделся: вокруг пока никого, а темнота уже наступающая, хорошо их скрывает.

— Как ты оказалась здесь?

Вышемила и не сразу сообразить смогла, что ответить. До того рада оказалась, что купчич о ней всё ж не забыл.

— Забрали в полон, когда на Логост напали, — заговорила она, очнувшись. Торопиться надо, многое рассказать Зареславу. — Они на Велеборск идут. Большое войско собирают. Косляки с ними в сговоре теперь. Надо княгиню Зимаву предупредить. И воеводу. И…

— Тебя надо отсюда спасать, — покачал головой купчич. — Завтра обоз наш дальше тронется. Можно спрятать тебя среди мешков. У семи нянек дитя… сама знаешь.

Погладил её по плечам — и снова из укрытия их, невысокой поросли ольхи, выглянул. Вышемила покачала головой:

— Не могу я отсюда уйти. Как увидят, что сбежала — сразу на вас подумают. Догонят, убьют всех, — она вцепилась в рубаху на груди Зареслава. — Лучше весть в Велеборск передай. И в Остёрск. Княжичу Ледену Светоярычу, если вы от тех мест недалеко проезжать станете. Что здесь я. Пусть у зуличан меня ищет. А лучше человека пошли. Прошу.

Она скомкала ткань, чувствуя, как уже подступает опасность. Что пора разговор этот рваный заканчивать — иначе пострадает не только она, но и купчич. Да и все, кто с ним едет.

— Да как я тебя здесь оставлю? — возмутился тот. — Когда вокруг… — вздохнул тяжко, зная, конечно, что пленниц здесь вряд ли берегут. — Поедем. Может, никто не заметит поначалу, что ты пропала. Женщин здесь достаточно. А там уж и не догонят — мы на лодью пересядем через день у Берези.

— Заметят, — Вышемила шаг уже назад сделала. Возвращаться пора, пока не потеряли. — Не тревожься, меня не тронут. Я Гроздану нужна. А ближник его следит за мной сильно. Сразу увидит, что нет меня. Погибнете все. Передай в Велеборск весть. Пока не поздно.

Она подхватила ведро наполненное, а как выпрямилась — на миг всего оказалась в объятиях купчича. Он вперёд качнулся и поцеловал её коротко, но крепко дюже — аж дыхание перехватило. И дивный вкус у его губ такой оказался: ореховый немного, пряный. Вышемила застыла, опешив совсем, а как моргнула, кажется — купчич уже и с глаз пропал. Только стихали в ушах слова его, напоследок произнесённые: “Заберу тебя. Обязательно”.

К следующему дню лишь Боянка пришла в себя совсем. Может, чары Димина на мужей наложила более сильные, то ли женщины просто освобождались от них легче, а челядинка уже вовсю помогала Елице поутру, словно совестно ей стало даже за невольный отдых. А вот остальные ещё оставались в беспамятстве тяжком.

То и дело приходилось бегать, проверять, не случилось ли худого. Леден от Чаяна почти не отходил. А Елица за Радимом приглядывала, опасаясь уж, что ему придётся сложнее всех.

Да и сама она всё никак не могла осознать, что теперь с её жизнью в очередной раз сделалось. И рада бы она к мужу найденному тянуться снова, да всё, что случилось за прошедший день, беспокойный и страшный порой, как будто овраг между ними глубокий бросало — не вдруг и перепрыгнешь. Останавливалась она порой перед его лавкой, где он лежал, будто спал — и всё смотрела на него, кажется, прежнего, такого каким помнила: только возмужал он за эти годы сильнее. Всё ж не тот, кто только из отрочества шагнул: с ним за это время тоже многое приключилось. Хоть и скверно хотела поступить Димина, а за то, что Радима она спасла, уберегла да так о нём заботилась — пусть и по-своему — её и поблагодарить бы.

Как ушёл снова после утренни Леден в сенник, Елица взялась порез проверять, как заживает. Переоделась, морщась каждый раз, как резью проходилась боль вдоль раны неглубокой, да всё ж неприятной. Пока принимались они с Боянкой за готовку обедни, зашевелился на ложе Радим. Все дела побросать пришлось, бежать к нему, даже Боянка на месте застыла, глядя на мужа княжны ожившего с неведомым страхом.