Неважно, конечно, теперь выглядел муж княжны — да оно и понятно. Посиди ка в холодном погребе так долго — и окочуриться можно, пожалуй. Да и чары на нём были, видно, сильные — такие забирают много живы, иссушивают. Теперь только Елица ему в помощь — уж она сумеет быстро супруга в себя привесть.

— Как он? — всё ж поинтересовался Леден, не зная толком, что услышать в ответ ожидает.

— Должен очнуться скоро. Сейчас… Сейчас заговор живительный только…

Она взяла руку Радима в свою — и вновь заговорила размеренно и монотонно. Смолкла после, уткнувшись лбом в плечо мужа и замерла. И тут зашевелилась вяло на лавке Боянка, уже приходя в себя понемногу. Княжна встрепенулась к ней заторопилась было, да Леден за руку её поймал, остановил.

— Пусть лежит пока. Очнётся. А тебя перевязать нужно.

Он коснулся спины Елицы там, где на рубахе её осталось бурое пятно подсохшей уже крови. Девушка дёрнулась, зашипела, мучительно морщась — Леден тоже вздрогнул — словно его ножом в живот ткнули.

— Потерпит, может?

Елица губу прикусила, сомкнула руки у груди. А челядинка снова затихла.

— Не потерпит. Коли тебе худо будет, кто остальным поможет? — Леден взял её ладонь в свою бережно, опасаясь ещё, что снова навредит.

Но, кажется, опасность уж миновала: теперь можно было снова княжны касаться. Елица только задышала почему-то часто, словно взволновалась вдруг. И взор опустила в пол.

— Боянке помочь надо, — тихо сказала княжна, как потянул её Леден в сторону, в небольшую хороминку огороженную от остальной избы стенкой дощатой — за ней лавка супружья у стены теснилась.

— Ничего с Боянкой не станется. Сама же сказала, в себя придёт, и будет лучше прежнего, — Леден не внял её возражениям. — Тебе помощь сейчас гораздо больше нужна. Я ведь наспех перевязывал.

И жгло как будто кожу её тонкое запястье, которое так и хотелось большим пальцем невзначай погладить. И чувствовал он, как неистово бьётся жилка на нём, почти трепещет. Леден развернул к себе Елицу спиной, распахнул разодранную раньше рубаху и принялся распускать перевязь, которая уж ослабла и начала сползать со спины. Да только княжна сама уж на это как будто и внимания обращать не хотела, хоть ткань и пропиталась кровью изрядно. Благо не успела Димина пробить ей лёгкое — иначе совсем пришлось бы худо.

Сейчас кровь почти перестала идти, но всё ж ещё набухал порез алой сукровицей — коли травы приложить, станет гораздо лучше.

— Я сейчас.

Леден отбросил длинный, замаранный в крови обрывок подола в сторону и вышел в большую хоромину. Быстро поставил на уже потухшую, но ещё отдающую много тепла печь миску с водой — подогреть — а сам направился в сени, где стояли на полках вдоль стен горшочки большие и маленькие, с надписями на круглых боках. Стараясь как можно быстрее отыскать нужный, Леден быстро перебрал их и наткнулся наконец на тот, где был сок медуницы. Она и кровь запрёт, и заразу никакую в ранку не пустит.

Пока он возился со снадобьями, вода уже подогрелась. Он подхватил, обжигаясь, миску в другую руку, зацепил на ходу рушник чистый, что на стене у стола висел — и поспешил к Елице, которая, верно, уж заждалась.

Княжна, пока его не было, спустила с плеч рубаху совсем испорченную — и та повисла на поясе её. Сейчас она стояла, отвернувшись, и придерживая только края её, чтобы прикрыться. Леден так и замер, едва её увидев, вдохнул медленно, чтобы не разорвалась грудь, словно воздухом переполнившись. Закрыл глаза — до того слепил из вид обнажённой спины княженки с тонкой багровой полоской неглубокого пореза под лопаткой. Эх, зря взялся её перевязывать. Да больше некому — не ждать же Боянку.

Заслышав его шаги, Елица обернулась через плечо чуть испуганно, кажется.

— Что ж ты злой такой, княжич? — улыбнулась с укором. — Так топаешь. Всё хорошо будет.

— На Димину злюсь. Вон, едва совсем до беды не довела. Хорошо, что больше оцарапала всё ж.

Он поставил миску на узенький столик, отодвинув какой-то ларчик. Обмакнул рушник в неё и отжал от лишней воды. Осторожно провёл под раной, а после — над ней, стараясь касаться как можно осторожнее. Да Елица всё равно застыла, слегка вздрогнув. Покрылась вся гусиной кожей и посмотрела вновь, чуть повернув голову, удерживая у груди обрывки рубахи. А после сама тряпицу взяла и обтёрла осторожно другой порез, совсем уж слабый — чуть ниже шеи спереди.

Билась буйная кровь то в сердце, то в кончиках пальцев, то в паху, пока Леден мазал рану красным соком медуницы да перевязывал снова её, обхватывая длинными обрезками нашедшейся в избе тканины гибкий стан княженки. Касался иногда нарочно кожи её в редких крапинках родинок, нежной, словно лепесток первоцвета — не мог удержаться. Иногда падал взгляд поверх плеча на груди её полные, что она теперь только ладонями прикрывала, на округлости их мягкие, на ложбинку тёмную, в которую лицом хотелось уткнуться. А как закончил — только едва увидел сквозь вставшую перед глазами туманную пелену, как ведёт пальцами вдоль спины Елицы — от лопатки здоровой вниз. Нажимает легонько, оставляя белые, пропадающие тут же полосы. И не мог ничего с этим поделать, не мог остановиться. А она дышала часто и комкала одной рукой остатки одёжи, вновь вверх поддёрнутой, а другой — понёву.

Кружило голову, рвало дыхание из груди от дурмана страшного. И вспомнилось — не признаться никому ведь — стыдно, как смотрел он на неё там, на берегу Яруны, на пути к веси отсюда недалёкой. Много не застал, да всё ж успел заметить, как накрывает подол белой рубахи ноги её стройные — всего лишь мгновение одно. А после, совсем как во сне его давнем, села княженка косы плести. И пела песню такую же — аж дурно становилось: так всё совпало. Он сбежал тогда прочь ещё до того, как успела она насторожиться. Почти на ходу содрал с себя одежду, едва до стоянки их ночной добрался — и тут же в реку окунулся, с разбегу, немало удивив тем братца, который искупаться уж успел. Казалось, что раскалился он весь добела — и как вода вокруг него не зашипела — непонятно.

Сейчас ему бы реку ту — не повредила бы вовсе.

Леден склонил голову и скользнул дыханием вдоль шеи княжны — от чуть выступающего позвонка вверх — до пробора, что разделял волосы её на две косы.

— Всё? — спросила Елица, почти пискнула.

— Всё, — он не узнал свой голос, таким низким он стал и охрипшим, словно жажда его дикая мучила. — Пойду брата проведаю.

Он отшагнул прочь, неловко повернувшись, едва не задел плечом стенку и вышел в большую хоромину. Снова заворочалась на своей лавке Боянка. Села, наконец, сонно моргая и не понимая, кажется, где находится: крепкие вышли чары у Димины, как только не погубили столько людей.

— Это что? Уж и вечер скоро? — ахнула челядинка, выглядывая в окно. — Как же?..

Она ошарашено уставилась на Ледена который только едва взглянул на неё.

— Рубаху чистую княжне неси! — рявкнул он.

В два прыжка взлетел по всходу и дверь за собой торопливо захлопнул. Вдохнул запах соломенный, пыльный — сеней полутёмных, освещённых лишь маленьким окошком без волока даже. Отдышался чуть, пытаясь тело своё взбудораженное унять. В паху колом всё застыло — хорошо, если Боянка не заметила. Да куда уж ей — после такого. Ох дурень же, ничто его уму не учит — и знал ведь, что забота о княжне такая только хуже ему сделает, только глубже бороной острой пройдётся, оставит след, который не залечить теперь. А всё равно полез.

Он тряхнул головой, вцепился пальцами в волосы до боли — едва клок с досады не выдрал — и дальше до сенника пошёл.

Давно уж, ещё вчера, пропали из вида городни Логоста, а Вышемила всё оборачивалась, не в силах совладать с очередным порывом. И всё надеялась, что вот появится на узком хвосте тропы погоня от батюшки, накинется на небольшой вовсе отряд зуличан и отобьёт её непременно. И не сразу удавалось вспомнить, что Чтибор-то о том, где она была и где искать её теперь, ничего не знает. Да и что там сейчас творится — в самом Логосте — неведомо. Жив ли кто из родных?