Да только всё прислушивалась Елица к голосам да шуму тихому снаружи, пока спать не улеглась — и обида вгруди разрасталасмь грозовым, набрякшим тяжестью облаком.

Наутро встали рано, все справно выспавшись. А уж Чаян выглядел нынче довольнее всех. Может, и замечала это Елица лишь потому, как знала, что вечером у неё под боком деялось. Да, кажется, любой сейчас заметил бы, как сияет лицо кяжича сыто, будто у кота, который сливок со стола успел стащить, пока хозяева не видят. А вот по тяжёлому словно валун, который с обрыва падает, взгляду Ледена понятно становилось, что о ночных похождениях брата он уже наслышан. Может, тот сам и рассказал. Зыркал младший на Чаяна зло и осуждающе. Иногда и на Елицу посматривал — да та тут же взор от него прятала. Ещё догадается о том, что видела она всё. И вдруг мысль в голове мелькнула: а Леден случаем не нашёл себе намедни какую девицу ласковую? Их, охочих до внимания княжичей, небось, в каждой веси находится, где бы ни остановились. Не слышалось женских голосов в их избе вечером, да разве дело то хитрое, коли засвербит? Да тут же пришлось раздумья эти тревожные прогнать. Какое ей дело, с кем младший княжич забавляется?

Пришёл и староста проводить в дорогу. Попрощался со всеми радушно пожелав доброго пути, скорого разрешения всех препон, что жизнь подкинула. Не знал он, верно, что дочь неразумная княжичу намедни отдалась. Да и не узнает, может, никогда.

И как Елица ни пыталась нарочно на Чаяна не смотреть, а всё равно то и дело ловила себя на том, что разглядывает его спину. Будто так можно было дыру в ней прожечь.

Благо путь теперь оказался недолгим: не обманул Макуша — ещё не успело Дажьбожье око взобраться высоко, как вильнула в сторону от наезженной другая тропка, о которой староста и говорил. Потянулась нитью заросшею среди сосен да кудрявых ясеней. Свернули на неё, едва протискиваясь телегой между плотно смыкающихся деревьев. Поругивался тихо Брашко на запоздалые порой указания товарища, который взялся смотреть, чтобы повозка никакой ствол не зацепила.

Нырнула дорожка в неглубокий овраг — пришлось сходить на землю и ждать, ка мужи все вместе, потея и бранясь, вытолкнут из него телегу. Это ещё хорошо, что вёдро стояло какой уж день, а то грязь, нынче на дне оврага застывшая, только заставила бы пыхтеть пуще.

А как выбрались, скоро и показалась впереди изба старая, но ухоженная, ничуть не обветшалая, хоть и стояла она в уединении. И небольшой двор вокруг, обнесенный невысоким, плотным плетнем. А тропка коварная бежала дальше, мимо неё и терялась, растворяясь помалу, в самой глухой чаще, в которой не знаешь, и кто встретиться может. Без требы Лешему туда и сунуться побоишься.

Видно, услышав ещё издалека топот, вышла на порог женщина годами уже шагнувшая дальше юности, но ещё и от старости далёкая. Такие в самой силе и мудрости. Да только по словам Макуши жила она здесь давно очень: уж то ли лес ей сам помогал, то ли отвары какие хитрые, а выглядела она вовсе не так, как того ожидать можно было.

Прикрыла она ладонью глаза от света, что падал ей сейчас в лицо, и брови удивлённо приподняла.

Остановил Брашко телегу, спешились братья один за другим и к хозяйке подошли: Елица едва успела следом, чтобы услышать их разговор.

— Доброго утра, хозяйка, — разулыбался Чаян и смолк, дожидаясь ответного приветствия, а после продолжил: — Староста из Яруницы — Макуша — сказал, что помочь ты нам можешь в деле нашем.

Димина улыбнулась, неспешно оглядывая его, а после и на Ледена взгляд перевела. Лицо её чуть потемнело, словно не по нраву тот ей пришёлся сразу, хоть и парой слов с ним ещё не обмолвилась. На женщин и отроков, что на облучке остались, она пока и не взглянула даже.

— Помогу, коли это в силах моих окажется, — согласилась мягко. — Ко мне люди часто приходят с просьбами такими.

Чаян хмыкнул насмешливо, переглянулся с братом, который вперился в травницу недобро, словно почуял быстро вспыхнувшую неприязнь её.

— Не за травами и отварами мы пришли. Но и закавыки непосильные тоже решить не попросим. Надо нам…

Он осёкся, как раздались в глубине чащи шаги, приближаясь. Зашуршала громко высокая уж трава, захрустел валежник на всю округу. Вспорхнули птицы из ближних зарослей можжевельника — да и скрылись в ветках могучих, таких древних осин, которых Елица никогда ещё в жизни своей не видела — вдвоём ствол не обхватишь.

Травница шею вытянула, просветлела лицом: знать, кого-то ждала. И вышел к избе мужчина высокий и стройный, но крепкий, видно, словно клеёный ясеневый лук. Нёс он на плече хорошую вязанку веток мелких: хорошо для растопки печи. Покачивал топориком острым в опущенной руке. Вскинул он голову, сбрасывая со лба упавшие на него тёмные вихры — и Елица задохнулась, покачнулась даже, хватаясь за руку Боянки. Каждый шаг мужа этого напоминал ей того, кого она живым давно не считала, каждый взмах небрежный руки, наклон головы и волосы его, словно кора дубовая, что в лучах светила отливали лёгкой рыжиной… Нет, нельзя было ошибиться. Никогда не забыть, сколько бы зим ни навьюжило за спиной, сколько бы не намело снегами в памяти.

Димина поспешила к супругу навстречу, нисколько гостей не стесняясь, обняла крепко, повиснув на шее и приняла топорик из руки. Мужчина взгляд на незнакомцев поднял, мазнул им без интереса по Елице и остановился у двери избы.

— Пути вам мирного и лёгкого, — проговорил голосом, от которого так и завертелось всё в груди, словно ветром листву палую всколыхнуло.

“Здравствуй, Радим”, — так и хотелось сказать в ответ. Но безразличный и отстранённый вид его заставил смолчать.

Елицу муж её, внезапно оживший, совсем не узнавал.

Имя оказалось у Радима другое. Волотом его жена назвала, гостям представляя. Оглядела его Елица, примерила имя новое — не подходит совсем. И засомневаться бы: может, просто попался ей парень на мужа её погибшего очень похожий, да каждое его движение, взгляд, голос, говорили лишь о том, что права она.

— Нечего у порога топтаться, проходите, — улыбнулась снова Димина, так и не отпуская руку мужа своего.

И на Елицу глазами сверкнула, будто заметила, как та помертвела вмиг, да не поняла, видно, почему. Не догадалась и Боянка, пытаясь высвободиться из болючей хватки княжны и таращась на неё недоуменно. Остальные и вовсе ничего не разгадали, охваченные нетерпением расспросить травницу о том, что известно ей.

Распахнулась дверь избы, скрылись внутри хозяева. Елица потащилась на онемевших ногах вслед за княжичами. Слышала, вроде, что Чаян о чём-то с Диминой говорит, а о чём — уразуметь не могла. И столько мыслей, кажется, в голове крутилось, а попробуй вспомнить хоть одну — не получится. Миновав сумрачные, пахнущие травами и залежалыми тканями сени, Елица едва не сверзилась со ступенек, что вели в саму избу: забыла, что в полуземлянках так часто устроено. Схватилась она за плечо впереди идущего Ледена, оступившись мимо всхода узкого, повисла на нём, пытаясь удержаться. Княжич развернулся мигом, обхватил за талию крепко — Елица и на грудь его навалилась всем телом.

— Не спи, княжна, — проговорил он тихо. — Чего ворон считаешь?

И поднял на неё взгляд. За так и замер, продолжая держать её, оглядывая лицо внимательно, словно читал по нему, как по бересте, буквицами исписанной. Прошмыгнула мимо челядинка, не решившись влезть. Повысил где-то в стороне голос Чаян: заметил неловкость, которая с Елицей приключилась, да теперь уж затягивалась, будто отлипнуть они с Леденом друг от друга не могли.

— Что случилось, Еля? — шепнул совсем уж тихо княжич, помогая всё ж сойти с коварных ступенек. — Ты будто мару увидала.

И обернулся на Радима, не зная, кто он, конечно, но догадываясь, верно, что в нём причина её растерянности.

— Потом расскажу, — Елица подержалась ещё немного за локоть Ледена и отпустила его. И осталось ещё на талии ощущение его ладоней, будто оголённой кожи он касался.