Духота, зудят комары. В доме гаснут окна. Фонарь неподалёку то ли разбит, то ли перегорел. Темно.

Артём сидит на скамейке с краю. Случайно поднимает глаза — и замирает от восхищения, увидев небо над крышами. Россыпь звёзд серебрится, манит, обещает что-то невыразимое. Там, среди созвездий, таится будущее — такая мысль вдруг приходит в голову.

И не успевает он удивиться, как будущее приоткрывается.

Он видит себя через четверть века. Тесная кухня, бутерброд с колбасой, початая коньячная фляга. Больше в квартире нет никого — только дикторша в телевизоре бубнит что-то про указ президента. Надо дожевать бутерброд и лечь спать, а завтра с утра — опять на работу, в кокон…

Артём-подросток недоуменно хмурится. Что за бред? Никакое это не будущее. Это обманка, грубая и топорная. Потому что на самом деле всё будет совсем не так. Он станет знаменитым писателям, его романы экранизируют в Голливуде. И жена у него будет — красотка, как Алёнка из параллельного класса. Они купят виллу в Лос-Анджелесе… хотя нет, он — русский писатель, ему лучше жить в России, а продюсеры пусть приезжают сами, когда назреет очередная экранизация… Не суть, короче, главное — он уж точно не будет квасить один на убогой кухне…

А тот чувак с колбасой, бутылкой и коконом — самозванец, призрак, который сейчас развеется. Настоящий же Артём повзрослеет и выстроит себе жизнь — осмысленную, полноценную, яркую. Да, вот именно — жизнь, а не фантомную пьесу в ублюдочных декорациях…

Он досадливо мотнул головой, и рисунок созвездий смазался.

Вместо двора со скамейкой снова появилась гостиная.

— Что-то не так? — спросила Звезда с тревогой. — Ты ведь услышал шёпот. Но теперь ты на меня злишься.

— Не на тебя, — ответил Снегирь. — Я сам виноват. Знал ведь, что воспринимаю магию по-особому, но всё равно решил попытаться. В итоге ничего не увидел по существу, только отвлёкся от дела…

— Не торопись. Звёзды не дают нам прямых ответов, но их шёпот может кое-что подсказать. С какого ракурса, например, лучше оценить ситуацию.

— Боюсь, это не мой случай… Прости, Звезда, а можно личный вопрос? Он не по игре и вообще, может, некорректный…

— Не стесняйся, Артём.

— Ну ладно… Вопрос такой — ты довольна прожитой жизнью?

Она не особенно удивилась. И, как ему показалось, могла бы ответить сразу — но не стала спешить. Помолчала некоторое время в раздумьях:

— Давай посмотрим. Я всю жизнь занималась любимым делом. Смотреть на звёзды — где ты ещё найдёшь такую работу? И даже вот на старости лет нашла себе развлечение… А в семье… Не скажу, что с мужем у нас всё было тихо и гладко. Ругались иногда самозабвенно, до хрипа. Но всё же — двое детей, четверо взрослых внуков… Так что, если в общем и целом, повезло мне с жизнью, Артём, лукавить не буду.

— А со страной? Не жалеешь, что Союз развалился?

— Ты сегодня не мелочишься, — сказала она с мягкой усмешкой. — Звёзды тебя настроили на патетический лад… Ждёшь, наверное, что и я сейчас, воздев руки к небу, запричитаю — ах, какую страну сгубили! Но всё не так однозначно. Ты, Артём, пойми меня правильно, я не претендую на истину в последней инстанции…

— Тем интереснее для меня.

— С одной стороны — страна и правда была великая, по-своему уникальная. Но те, кто её застал, скучают сейчас не столько по ней, сколько по себе же самим, тогдашним. По молодости скучают, говоря проще. Моя вот юность, к примеру, пришлась на шестидесятые. Какое время было — ты даже не представляешь… Но не хочу утомлять тебя старческой болтовнёй. И так у нас странноватая выходит беседа для магического салона…

Артём поднялся:

— Да, ты права. Спасибо, Звезда.

— Тебе спасибо. Удачи в поисках.

Уже на пороге он обернулся:

— Кстати, давно хотел уточнить. Сирень во дворе уж слишком шикарная. Выбивается из общего сеттинга. Персональная льгота от городской управы?

— Нет, — сказала она спокойно. — Я просто посадила цветы, потому что они красивые. Мне очень хотелось, чтобы они здесь принялись, несмотря ни на какой сеттинг. И вот результат. Волшебство, Артём, бывает очень и очень разное.

Он вышел и забрался в седло. Подумал, что беготни на сегодня хватит и можно ехать на постоялый двор.

Тронулся не спеша. Желая сократить путь, направил коня в проулок — и услышал взвизг летящей стрелы. Миг спустя зазубренный наконечник вошёл ему под лопатку.

Снегирь качнулся вперёд, едва не вылетев из седла. Шкала урона, раскалённо-оранжевая, сверкнула перед глазами. Стрела, похоже, была усиленная, с отравленным наконечником. Рану жгло так, будто её напичкали солью. Дышать стало невозможно, тело выше пояса перестало повиноваться.

Но убивать его не планируют — стрелу всадили в правое лёгкое, а не в сердце. Это не приговор, если в мире есть лечебная магия. Значит, попытаются взять живым…

Эти мысли пронеслись в голове за долю секунды.

Мир накренился, как судовая палуба в шторм.

Конь завалился набок — тоже словил стрелу.

Ногу из стремени Снегирь выдернул в последний момент. Упал на брусчатку, чуть не врезавшись в стену. Боль внутри полыхнула так, что он почти отключился. Но всё-таки сохранил остатки сознания и прохрипел:

— Разгон.

В мозгах прояснилось. Боль немного утихла, руки вновь обрели подвижность. Он даже сумел вздохнуть — магия наполнила лёгкие, перераспределяя нагрузку. Это не было исцелением — лишь отсрочкой, суррогатом боеспособности.

Он встал на ноги.

Стрела по-прежнему торчала в спине — магическая заноза, из-за которой он не мог активировать свой доспех. Да и вообще, передвигаться в таком режиме можно было лишь три-четыре минуты.

Значит, его задача — отбиться за это время.

В проулке стояла темень. Снегирь перешёл на ночное зрение. Оно включилось с трудом, буквально со скрипом — в мозгу, казалось, сдвинули заржавевший рычаг рубильника.

Проулок наполнился призрачным полусветом.

Снегирь увидел врага.

Тот приближался — тёмный, обезличенный силуэт. Расплывшийся рисунок гуашью на сером фоне. При этом от него почему-то воняло тиной, болотной гнилью.

Враг развёл руки в стороны и сделал странный жест, словно хотел погнать невидимую волну. Снегирь приготовился к магическому «гидроудару» — вроде того, что получил недавно связник. Но нет, происходило что-то другое.

Каменные стены слева и справа проступили рельефнее. Можно было подумать, что кто-то забавляется с чёрно-белыми светофильтрами. Сами камни стали светлее, а зазоры между ними, наоборот, наполнились вязкой тьмой — она сочилась сквозь кладку, словно чернила. Липкие струйки отклеивались от стен и сплетались в сеть, которая стягивалась вокруг Снегиря.

Он взмахнул плетью — синий зигзаг рассёк чёрное плетение. Ошмётки сети посыпались на брусчатку. Но отдача была такой, что Снегирю едва не вырвало руку. Боль ошпарила нервы от кисти и до плеча.

А сеть уже восстанавливалась.

Зарычав, он стиснул кнутовище покрепче и снова взмахнул — крест-накрест, перед собой. Светящийся росчерк прогрыз дорогу сквозь паутину. Снегирь рванулся вперёд, к противнику.

Тот был готов — не стал ткать новую сеть, а швырнул навстречу один-единственный жгут, который удлинился мгновенно, вытянулся в струну.

Если бы Снегирь не был ранен, то отбил бы эту атаку. Но сейчас реакции не хватило. Жгут обвил его шею, превратившись в удавку. Петля затянулась тотчас же, перекрыв кислород.

Снегирь упал на колени.

Сознание уплывало.

Он проиграл. Угодил в ловушку.

Птенца поймал птицелов…

Эта мысль неожиданно помогла Снегирю. Ярость вспыхнула в нём, встряхнула тело, как при дефибрилляции. Плеть в руке, повинуясь этому импульсу, сверкнула ослепительной синевой. Она взметнулась, рассекла жгут и зацепила стенную кладку. С грохотом посыпались камни.

Следующим движением Снегирь выбросил вперёд руку, как заправский шпажист. Плеть метнулась к тёмному силуэту, впилась в него.