— Алло, — услышала раздраженный голос, и пыл поубавился.

— Привет. Это я, — она попыталась придать голосу уверенности. — Как дела?

— Ты на часы смотрела? Еще семи нет, — сухо сказал Артем, проигнорировав вопрос.

— Прости, не посмотрела, — она со злостью пнула пуфик и тут же пожалела. Больно хрустнул большой палец. — Какие планы на сегодня?

— Товарняк приходит вечером. Пойду разгружать, деньги нужны.

— Ты что, грузчиком работаешь? — прыснула она.

— Да. И что? — огрызнулся он. — Тебя что-то не устраивает?

Светлана притихла, наматывая шнур от трубки на палец. Она хотела сохранить эти дивные страстные встречи, поэтому решила быть сдержанней в эмоциях.

— Всё устраивает, кроме того, что мы не сможем встретиться.

— Да, жаль.

Наступила пауза. Светлане пришла мысль, которую она тут же озвучила:

— Я дам денег. Сколько надо?

— Серьезно? — она улыбнулась, услышав его радостный голос.

— Конечно.

— Ну, за жильё надо заплатить, еды купить, кеды порвались, — принялся перечислять он. — Думаю, для начала четыреста тысяч хватит.

«Для начала?» — удивилась Светлана, но ничего не сказала. В конце концов Карл Борисович зарабатывал хорошо и, бывало, за одно посещение гастронома она тратила больше.

— Хорошо. Принесу. Когда встречаемся? — несмело спросила она.

— Да хоть сейчас. Теперь я могу с тобой целый день провести, — последнюю фразу он страстно прошептал и чмокнул в трубку. Светлана закрыла глаза и томно промурлыкала:

— Уже лечу, мой зайчик.

***

Карл Борисович припарковал джип, схватил портфель и бросился к проходной. На входе его за руку схватил запыхавшийся Сева.

— Здравствуйте, Карл Борисович! Я кричу-кричу, а вы даже не обернулись.

Растерянный профессор уставился на него, затем расплылся в улыбке.

— А, Сева, здравствуй. Не слышал. Что ты хотел?

— Хотел спросить насчет контейнеров. Ходили к Семену Семеновичу?

Карл Борисович задумчиво насупил брови.

— Я приносил вам проект на прошлой неделе. Контейнеры для еды, — пытался помочь Сева.

— А-а-а, — протянул профессор. — Контейнеры для еды. Конечно, помню. До маразма мне еще далеко.

— И? — не отступал Сева.

— Думаю, это прекрасная идея. Семен Семенович обязательно одобрит.

Карл Борисович похлопал Севу по плечу и прошмыгнул за дверь. Сева выругался, топнул ногой и поплелся следом.

Через час, когда все сотрудники были на местах и старательно делали вид, что заняты работой, на седьмом этаже появился Семен Семенович в сопровождении Аллы Шалвовны. Он шел по широкому коридору, кивая на приветствия, и наслаждался прохладным ветерком от потолочных кондиционеров. Алла Шалвовна забежала вперед и показала на дверь кабинета.

Семен Семенович громко постучал и крикнул:

— Карл Борисович, выгляни в окошко! Дам тебе горошка.

Алла Шалвовна захихикала. Шум привлек любопытных, которые, увидев директора, тут же ретировались.

— Спишь ты там, что ли?

Дверь открылась и выглянул раскрасневшийся Карл Борисович.

— Семен Семенович, что-то случилось? — испуганно пролепетал он и пригладил волосы на затылке.

— Случилось-случилось. Дай пройти.

Директор отодвинул оторопевшего профессора, зашел в кабинет и огляделся.

— Уютненько, — он наклонился к полке с миниатюрными образцами приборов и аппаратов. — Мой сын в детстве отдал бы всё за такие игрушки.

Он со стоном выпрямился, подошел к столу и плюхнулся в кресло. Алла Шалвовна закрыла дверь и села на краешек стула в углу кабинета.

— Борисович, время идет, а от тебя толковых предложений пока не было. Но, говорят, ты здесь что-то мастеришь. Покажешь?

Семен Семенович уставился на растерянного профессора и принялся вертеть статуэтку истукана. Карл Борисович, в попытке найти союзника, умоляюще посмотрел на Аллу Шалвовну, однако та одобрительно кивнула и улыбнулась.

— Есть у меня одна идея. Но она на стадии разработки, — промямлил он и прикоснулся к пылающим ушам. — Не хочу показывать, пока…

— Показывай, — велел директор и ударил истуканом по столу.

Карл Борисович принялся судорожно придумывать оправдание, но вспомнил разговор с Севой и облегченно выдохнул. Он подошел к столу и взял стопку листов с разработками. Проект с контейнерами лежал сверху. Профессор окинул его взглядом, порадовался тщательно проведенной работе и протянул лист Семену Семеновичу.

— Контейнеры для еды. Больше не надо думать, во что завернуть обед ребенку и мужу. Дома, в дороге, на работу — куда угодно. Можно выпускать разных размеров.

Семен Семенович расцвел и закивал головой.

— Очень хорошо! Я знал, что на тебя можно положиться. Ты гений!

Он поднялся и направился к двери. Алла Шалвовна подмигнула профессору и засеменила за директором. Карл Борисович выдохнул, устало опустился на стул, на котором только что сидела Алла Шалвовна, и принялся считать пульс на запястье.

— Какой молодец, Борисович! — восхищенно произнес Семен Семенович и нажал на кнопку вызова лифта. — Отлично придумал! Контейнеры для еды точно выстрелят. Надо рекламу забабахать и отвезти в Москву. Пусть акционеры выдохнут.

Они зашли в лифт и не заметили Севу, подошедшего сзади. Он остался стоять в коридоре, пораженный услышанным.

Карл Борисович поставил на стол радиоприемник, повернул усики усилителя на «Деревню» и включил. Многоголосье разлилось по кабинету. Веселый смех детей вперемешку с тявканьем собаки слышался приглушенно, издалека. Зато разговор взрослых звучал так, будто профессор сидел рядом с ними.

— Хороша уха, — послышался мужской голос и причмокивание. — Моя матушка такую же готовила, только с картошкой.

— Да, плохо, что картошки нет. Сейчас бы картофельный гратен с сыром. М-м, — ответил старческий голос и тоже захлебал.

— Луиза, можно добавки? — крикнула женщина и тихо сказала. — Я этой картошкой на всю жизнь наелась. Во время войны одной картошкой питались.

— Вера, о какой войне ты говоришь? — полюбопытствовал старик.

— О Гитлеровской. С Союза я.

— Гитлеровской? Нет, не знаю. Меня тогда на земле уже не было. Я раньше переселился.

Озадаченный Карл Борисович повернул рукоятку на полную громкость. По голосу Вера была не старше тридцати лет. И что значат слова старика: «Меня тогда на земле уже не было?» Тем временем разговор продолжался.

— Когда вы переселились, Гюстав? — спросила Вера.

— Как только женушка покинула меня. Луиза сказала, что те времена стали называть «Сумасшедшие двадцатые». Не знаю. На моем шато ничего сумасшедшего не было. Кроме одиночества.

Повисло молчание, прерываемое стуком ложек, смехом детей и счастливым лаем собаки. Карл Борисович повернул усики в промежуток между одиннадцатью и двенадцатью. Печальная мелодия Струнного зазвучала из динамика.

— Интересно, — профессор поставил истукана к себе лицом и принялся задумчиво разглядывать знакомую статуэтку.

— Совсем запутался и никак не могу сообразить, — признался он истукану. — «Сумасшедшие двадцатые» были во Франции в двадцатом веке, после Первой мировой войны. Как старик мог жить в то время? Опять же эта Вера. По голосу — совсем молодая.

Карл Борисович вскочил с кресла и принялся ходить по кабинету, почесывая заросшую щеку.

— Люди разных возрастов, из разных стран, живущие в разное время — сидят вместе и общаются. Как такое возможно?

Он то подходил к столу, то смотрел в окно, то прислушивался к музыке Струнного. Прошло около получаса, но профессор продолжал без устали мерять шагами кабинет.

Вдруг пришла мысль, за которую он ухватился, вытянул, как шнурок, и с облегчением замотал в клубок понимания. Для такого эрудированного человека, как Карл Борисович, что-то не знать или не понимать равносильно тому как если бы атлет не мог поднять пятикилограммовую гирю. Он плюхнулся в мягкое кожаное кресло и доложил истукану:

— Это столовая психиатрической больницы. Сидят там эти Наполеоны с Пушкинами и басни травят. С этим разобрались. Но как быть с тем, что разговаривали они сначала на непонятно каком языке, а потом на русском? Хотя, Маша говорит — тарабарщина. Опять же, как вообще радиоприемник ловит обычную человеческую речь?