Мы, признаться, выдохнули с облегчением: разумеется, рады были бы приютить у себя великого мыслителя, но тогда несли бы ответственность за его комфорт, стол, чистоту одежды и прочее, а теперь освобождены от этих проблем; и к тому же не надо переселять Пьера — тоже немаловажно. Посетил нас ученый день спустя — в тот момент, как Екатерина и Павел отбыли знакомиться с дармштадтскими гостями.

Встретили ученого на крыльце, выйдя к нему навстречу. Он сбежал со ступенек кареты легко, быстро, вроде бы ему и не шестьдесят, а сорок. Да и внешне поменялся за эти годы не слишком — все такой же поджарый, энергичный, с доброй улыбкой на лице. Обнял Этьена крепко и поцеловал мне руку. Сделал комплимент: «Ваша красота, Мари, только прибывает с годами. Очарован вами вдвойне». Познакомился с Пьером и проследовал в наши апартаменты. Сели в столовой, выпили кофе. Мсье Дидро сказал:

— Сутками пропадаю во дворце. Государыня в восторге от визита моего и Гримма и не хочет с нами расставаться ни на минуту. Обсуждаем тысячи вопросов. Ах, какая мудрая женщина! Повезло России на такого правителя! Нет, конечно, мы знаем вековую отсталость русского общества — реформировать эту махину невероятно сложно, сила инерции велика снизу доверху, — но ведь вам, друзья, тоже представлялось нереальным перевезти из леса Гром-камень для пьедестала, а ведь привезли же! Так и здесь. Бог в помощь.

Впечатление его о России, о Петербурге:

— И страна, и город Петра противоречивы, как и сам Петр. Варварство соседствует с европейским фасадом. Блеск дворцов и ужасная нищета простого народа. Да, во Франции тоже велик разрыв между роскошью аристократии с духовенством и весьма скромным житьем простолюдинов. Но среди последних нищеты меньше, разве что в трущобах. А с другой стороны, русские бесхитростны в своей массе, более открыты душой, чем наши. Могут последнюю рубаху отдать другу. И за это простосердечие я их люблю.

О дорогах, о путешествии:

— Но дороги ужасны. Чуть отъехал от Петербурга — никаких дорог нет практически. Пыль и грязь. Главное, все подряд ругают эти дороги, но никто их не строит по-настоящему. То есть, говорят, строят, только деньги, выделенные на стройку, исчезают в чьих-то карманах. Ужас. А морское наше плаванье было грандиозно. Совершенно без качки. Только напоследок застряли в Ревеле, так как шел сильный дождь, волны поднимались большие, и мсье Разумовский не решился рисковать самочувствием августейших особ.

О немецких принцессах и их матери:

— Герцогиня Дармштадтская — милая дама, образованная, начитанная, но, признаться, эти знания не пошли ей впрок. Часто судит и рассуждает, как простая кухарка. И скупа до невероятности. Держит дочек в черном теле. Старшая, Амалия, самая разумная и невозмутимая. Думаю, она была бы лучшей партией цесаревичу, усмиряла бы его страсти. Но не знаю, не знаю. Средняя, Вильгельмина, очень походит на мать — крайне расчетлива, вспыльчива и груба. Я бы в такую не влюбился, даже несмотря на ее привлекательность и молодость. Младшая, Луиза, слишком еще юна: ей всего шестнадцать, и она, по-моему, еще в куколки играет. Но лицо самое приятное из всего этого курятника. Может быть, и с ней цесаревич был бы счастлив, если б воспитал по собственному желанию. Словом, на его месте я бы в первую очередь обратил свой взор к старшей, во вторую очередь — к младшей, но никак не к средней. Кстати, ее величество тоже так считает: Разумовский рассказал царице о наших с ним общих впечатлениях. Но она не хочет навязывать сыну свое мнение, говорит, пусть он сердцем выберет сам.

О погоде и русской кухне:

— Странная погода в этом Петербурге. Солнце светит, жарко, через пять минут — облака и дождь. А еще через десять — снова солнышко. Не понятно, как одеваться. И еда местная меня удручает. Чересчур груба для моих кишок. Обострился колит, вынужден все время пить лекарства. Если так пойдет и дальше, протяну в России не больше месяца и уеду на родину: помирать из-за этой стряпни я не собираюсь.

После кофе и разговоров посетил мастерскую Этьена, где стояла большая модель памятника Петру. Долго ходил вокруг, приближался, отступал, рассматривал. Наконец, повернул лицо к нам; мне показалось, даже косоглазие его в то мгновение было не заметно. Произнес с чувством:

— Это превосходно. Ни на что не похоже. Мне мсье Лемуан, разумеется, показывал маленькую копию, мы ее одобрили, как вы знаете, но в натуре — совершенно иное впечатление. Сила, мощь! Ярость, натиск! Ухватили в Петре главное. Бешеный напор, все сметающий на своем пути. Вместе с тем — величавость и монументальность. Браво, браво, дорогой Фальконе! Если памятник будет установлен как ему положено, вы войдете в историю. Мы с мсье Лемуаном не ошиблись, протежируя вас. — И от всей души обнял мэтра. А потом взглянул на меня: — Это правда, мадемуазель Мари, что портретное решение было ему подсказано вами?

Я присела в книксене:

— Да, отчасти, мсье.

А Этьен возразил:

— Ну, не скромничай, не скромничай: голова на девяносто процентов твоя! Я немного подправил, кое-что уточнил — и только. И нисколечко не ревную, а наоборот — счастлив, что у меня и у Лемуана есть такая ученица.

И Дидро вновь поцеловал мне руку.

Осмотрел и другие фигуры в мастерской, похвалил отливку «Мальчика, вынимающего занозу» и мои полушутливые бюсты наших домоправителей. А потом сказал:

— После выбора невесты цесаревичем и его сговора о бракосочетании состоится венчание — думаю, что меня и вас пригласят. А за сим, уверен, будут заказы — бюстов Павла и его жены. Так что наблюдайте за ними повнимательней.

Под конец его визита Фальконе попросил:

— А не будете ли вы так любезны, мсье Дидро, — не нарочно, а при случае, ненавязчиво — намекнуть царице, что пора бы профинансировать нашу отливку. Скоро год, как мы пребываем в простое. Срок контракта почти истек…

— Уж не сомневайтесь — намекну непременно, — живо обещал энциклопедист. — Я уверен, что никто вам нарочно палок в колеса не ставит. Просто суета сует отвлекает ее величество от вашего дела. Надо ей напомнить. Запаситесь терпением, господа, и все у вас получится.

Проводив философа, стали жить надеждой.

Цесаревич выбрал среднюю дочку — Вильгельмину. Говорили, что Екатерина очень недовольна этим решением, ратуя за старшую, но препятствовать свадьбе наследника не стала. Удостоила герцогиню-мать и ее дочерей орденом Святой Екатерины. В августе невеста приняла православие, сделавшись княжной Натальей Алексеевной, а затем состоялось обручение с Павлом Петровичем. Мы с Этьеном присутствовали на их венчании — 29 сентября — в церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Было очень много народа, настоящая толчея, и рассматривать новобрачных издали плохо получалось. Но при выходе из храма мы раскланялись с Бецким, и Иван Иванович снисходительно произнес:

— У меня до вас разговор, мсье Этьен и мадемуазель Мари. Жду вас послезавтра у меня дома, к трем часам пополудни. Сможете? Вот и договорились.

Фальконе сжал мне руку, а я — его.

Далее 29-го же числа состоялась свадьба, но за праздничный стол нас не пригласили, мы и не особенно огорчились, а тем более, по рассказам, там гостей набралось столько, что досталось каждому по микроскопической порции, и поесть-попить как следует было невозможно. А на бал в честь бракосочетания 30 сентября мы попали — де Ласкари передал два билета. Зимний был в огнях, тоже не протолкнешься, и кареты только успевали подъезжать-отьезжать. В бальном зале играл оркестр, и пары танцевали. А в буфетной подавали легкие закуски и прохладительные напитки. Здесь я впервые увидела Потемкина — это был плотного телосложения господин с крючковатым носом и бельмом на одном глазу. Но улыбка пленяла обаянием, и здоровый глаз загорался очень живо, весело. Говорили, что только вчера он приехал с турецкого фронта, и дела русских хороши, скоро заключат перемирие на прекрасных для России условиях. И еще разговоров было много о бунте Пугачева: власти поначалу не придали ему большого значения, но теперь обеспокоены и хотят послать регулярные войска. Дмитриевский пригласил меня танцевать менуэт, я вначале отказывалась, но потом пошла с разрешения Фальконе, и мы двигались в паре довольно слаженно, так что стали ко мне подходить и другие кавалеры с просьбой согласиться на следующие туры. Но Этьен их всех отогнал, говоря, что дама устала и больше не танцует. Вскоре мы уехали.