И от одной фразы все встало на свои места, фразочка, как очки необычайной резкости, помогла рассмотреть мир подробно, до самых мелких деталей. И в друзьях она увидела врагов! Открытие для молодости ошеломляющее. Конечно, она знала об антисемитизме, холокосте, еврейском вопросе, угнетении и несправедливости. Родная сестра матери, тетя Сара, всегда картавила только об этом, но юная, а потом молодая Соня не вслушивалась, верила, что все в прошлом, «социализм перечеркнул пережитки, раскрыл простор для развития угнетенных народов и личности» и она, двадцатилетняя студенточка, «заслужила».

Все слышали «жизнь – борьба», но никто точно не знает, с какого момента она начинается. Софья довольно рано услышала удар боксерского гонга и включилась в бой так, что ее стали бояться: «Пробьет и откроет любую дверь», «Знает, чего ей надо», «Еврейка – они все такие». Расчетливый, трезвый взгляд на вещи пугал друзей, знакомых и однокурсников: она не будет гоняться за талантами, состоявшимися именами – сама всего добьется и сделает идеального, успешного мужа из любого, даже малопригодного материала. Тогда режиссерский факультет заканчивал студент из Румынии, ходили слухи, не оправдавшиеся потом, что он родственник генсека Чаушеску, Георги Поперси. Его дебютная короткометражка получила приз на небольшом, но известном молодежном фестивале. ВГИК бестолково шумел и завидовал, Поперси даже обещали полный метр на Мосфильме, говорили, это может быть совместная советско-румынская картина. Все складывалось: он национальный кадр, ему все пути открыты, к тому же шептали: «Умеет пить, с кем надо». Софья предложила Георги Поперси своей кинодраматургический текст на сорока двух страницах, который впоследствии оказался сценарием ее, с виду, успешной жизни. Сначала Софья писала и переписывала диалоги, эпизоды под молодого гениального режиссера, а потом сама показывала их мэтрам и пробивала, Георги пил и строил нужные связи – парочка стала неразлучна. Оставалось взять крепость под названием «печать в паспорте». Мероприятие несколько раз откладывалось, потом вообще зависло в воздухе, как разговор с врачом о выявленной злокачественной опухоли. В цыгана, как его за глаза звали во ВГИКе, было вложено столько сил, что Софья решила забеременеть и родить во что бы то ни стало. План в житейской истории не нов, но для каждой женщины это такое же радикальное решение, как русская рулетка: будь что будет! Гений цыган обиделся: «Все решила без меня… расчетливая еврейка, ты ставишь меня перед фактом… как же кино, искусство, наши планы побеждать!» За девять месяцев Софья много раз пожалела, что решила рожать, не бросила цыгана, не начала сначала с другим. Он появлялся в снятой на первый сценарный аванс квартире только пьяный и необузданный, раздевал ее, ставил в профиль и долго смотрел, составив длинные пальцы в кадр, на изгиб растущего от недели к неделе живота. Злость, не любовь держала ее. За девять месяцев Георги Поперси почувствовал, что интерес к нему «без Софы» немало ослаб, из «гения» его переместили в «талант», а затем – в «подающего надежды». И тут рождается двойня! Георги поздравляют, ему хотят дать снимать уже по-настоящему, не на словах – договор подписан, – уйти, бросить Софью с девочками невозможно. Он приходит в съемную квартиру, открывает дверь своим ключом. Софья лежит, только что покормила, одна девочка у одной груди, другая – у другой, они все трое такие беленькие, словно тонна тополиного пуха летает в кадре их будущего фильма. Его фильма! Солнце бьет сквозь занавески, тепло, даже немного душно, он смотрит на них и понимает – не уйти. Его взяли числом.

– Ну что?! – говорит Георги Поперси. – Новый народ народился – цыганжиды?!

Когда Филипп Решетников стал самостоятельной фигурой семьи Поперси, цыганжидов как целого народа не существовало, только обнявшись, тесно прижавшись друг к другу, как в утробе матери, сестры чувствовали единство крови: Лена – еврейка, вся в мать, жесткая, рациональная, без эмоциональных всплесков; Ольга – что с нее взять, цыганка, в отца – обманет и обманется, сама себе голову вскружит, увлечется, а потом все забудет, как и не было ничего.

Теперь Софья Адамовна уверена: с первого дня девочки были разными, даже по-разному сосали молоко из ее груди….

Решетников полагал, что его начальник неспроста самоотстранился от пиар-кампании по продвижению в мэры «телеграфного столба» – видимо, что-то знает, чего ему знать не положено: он вхож в «высокие кабинеты», Агентство часто получало выгодные заказы из-за этого. Он ценил Стаса за звериное чутье, звериную осторожность, иногда он набирал бешеный темп в работе – допоздна, с азартом, захлестывающая через края демократия: «Мы единая команда»; а иной раз кулаком по столу: «Я здесь решаю»! До выборов еще оставалось прилично – полгода, время есть, – но Решетников видел: Стаса не интересуют результат, полученные деньги, он даже почти не интересовался вопросом, только иногда спрашивал:

– Что ты там, с «настоящим мужиком», начал что-то делать? Он должен нас не забывать – мы все делаем, работа идет… Звони ему почаще.

Филипп звонил, даже съездил на три дня для изучения вопроса на месте, но в этот раз Филиппа Сергеевича Решетникова будто кто-то держал за фалды, не хотелось работать, не хотелось начинать.

Последние два года Филипп Сергеевич Решетников жил с ощущением лжи – она кралась, как невидимый разведчик, шла по следу, терлась спиной о его спину в метро, сидела рядом с ним в автомобиле. Иногда он оглядывался, чувствовал ее неотступное преследование, но связывал ложь только с работой, на самом деле ее присутствие с двухтысячных густо разливалось и во всей стране, и в нем самом, разливалось, как подсолнечное масло на трамвайных путях в легендарном романе.

После окончания социологического факультета Решетников проучился в аспирантуре, но не подготовил диссертацию, списал это на время, которое неумолимо менялось тогда, на соблазны открытия собственного бизнеса, на безденежье, на личную жизнь, ставшую потом семейной, – все вместе в его языке это называлось «смена парадигм». Некоторое время он поработал на федеральном телевидении, в рейтинговом агентстве, пытался даже встать по другую сторону «ящика» – создал свою телепрограмму, – но не вышло, ведущего не получилось. Затем еще несколько замечательных и бестолковых рабочих мест с хорошей оплатой в зеленых бумажках. Уже несколько лет Филипп Решетников проводит выборы мэров, депутатов, губернаторов в разных российских городах, долго и нудно разводится, бросает как бы все еще любящую его жену и десятилетнего сына, недорого снимает комнату в огромной коммунальной квартире в центре. Но чаще всего ночует, а точнее, уже живет у новой жены, но «еще не жены». А все вместе – ощущение болота: надоело высчитывать вранье, создавать вранье, планировать вранье, учить вранью. Он борется за проценты успеха, за популярность денежных мешков, воров, честолюбивых мерзавцев, рассказывает, как им добиться успеха, сам всерьез не зная, что это такое в собственной жизни. С последним суждением он не полностью согласен – у него хорошая должность, зарплата, его ценят, он спец в своем деле, им написано такое резюме, что даже сам Господь взял бы его на работу, если бы ему надо было врать.

На углу Новослободской и Стрельникова переулка, около кафе, Решетникову всучили рекламную листовку: «Монета удачи! Закажите напиток, бармен бросит монету, если вы угадаете – вы не платите». Пьющая, отвязная Москва соблазняла и соблазнила. С утра предполагалось выпить, машину после поцелуя с блондинкой отдал в ремонт – новый бампер и фара, заодно заменят масло, фильтры, и автомобиль станет, как новый. И вроде это имеет отношение только к автомобилю, но Решетникову казалось, что это ему меняют масло и фильтры, это он станет новее, лучше и все пойдет-покатится, найдутся силы и на «телеграфный столб», и на себя – на все! Решетников спустился по ступенькам в подвал питейного заведения.