Мне удается прийти в себя только через несколько минут. Я выпрямляюсь и поднимаю голову к небу, но не вижу даже луны, потому что все затянуто плотными тучами. Я еще не закончил, поэтому возвращаюсь в склеп.

Виктория Степанова по-прежнему смотрит на меня с улыбкой. А мне отчаянно хочется стереть ее, например, разбив гребанный памятник. Так сильно хочется, что руки судорогой сводит. Мне приходится засунуть их в карманы куртки, чтобы ненароком действительно не двинуть кулаком по граниту. Камню от этого ничего не будет, а вот я пальцы сломаю.

Психически больная наркоманка и алкоголичка — вот кто моя мать. Не мудрая, утонченная и аристократичная Кристина Самойлова, а чокнутая психопатка, покончившая с собой, несмотря на маленького сына. Эгоистка до мозга костей, ведь только эгоисты способны совершить такой поступок.

Отвращение к этой женщине, в утробе которой я по какой-то причине зародился, нарастает все больше и больше, а вместе с ним и отвращение к самому себе. Ведь я — часть нее.

Глухой смех вырывается из груди, когда я вдруг понимаю, что мой биологический отец, скорее всего, такой же, как и она. Ведь от кого могла родить наркоманка и алкоголичка? Только от такого же наркомана и алкоголика, как и она сама. Не от приличного же парня с высшим образованием.

Новая порция громкого истеричного смеха эхом проносится по склепу, заставляя крыс метаться из угла в угол, а летучую мышь рассекать воздух. Теперь понятно, почему в такой гиперумной семье Самойловых я был пожизненным двоечником. Ну да, а в кого мне быть отличником. Не в наркоманов и алкоголиков же.

Я отрываюсь от лица Виктории и решаю пройтись по склепу, чтобы посмотреть, кто тут еще погребен. Помещение довольно большое, но очень старое. Серые бетонные стены уже сыпятся, с потолка падает штукатурка. Наверное, это считается престижным — иметь собственный семейный склеп, в Москве большие проблемы с похоронной землей. Все кладбища держат несколько мафиозных групп, которые наживаются на семьях умерших, продавая землю для погребения втридорога.

Факт наличия собственного семейного склепа — пусть и в таком чудовищном состоянии — означает, что моя биологическая мать была явно не из простой семьи. Съехавшая с катушек дочка богатых родителей? Не исключено. Этот вопрос мне тоже нужно будет задать, когда придет время.

Я останавливаюсь у самой первой могилы. Совсем старый памятник, с которого на меня смотрит пожилая женщина. Степанова Людмила Сергеевна. Судя по годам жизни, она умерла 22 года назад в возрасте 75 лет. Рядом с ней Степанов Степан Юрьевич. Умер 26 лет назад в возрасте так же 75 лет.

Интересно, кто они мне? Бабушка и дедушка? Или прабабушка и прадедушка?

Рядом с ними третья могила, в которой покоится Ведерникова Александра Степановна. Она умерла 15 лет назад в возрасте 55 лет.

Я подхожу к последней, самой дальней могиле. Она маленькая и с маленьким памятником без фотографии. Степанова Ангелина Валерьевна. Она умерла на следующий день после того, как родилась.

Отчество Валерьевна заставляет меня вернуться к могиле биологической матери. Она тоже Валерьевна. Сестры? Ангелина младше на 10 лет.

Моя настоящая фамилия, видимо, Степанов. Самойлов мне нравится больше, но я не уверен, что мне следует продолжать ходить с этой фамилией. Лиза — Самойлова, получается, я ношу ее фамилию…

В меня будто бьет молния, не давая закончить мысль, когда я вдруг вспоминаю Бестию. А именно, как несколько лет назад она увязалась на это кладбище со мной и мамой. Мать, как обычно, села на лавочку возле могилы Степановой Виктории и погрузилась в себя, я стоял рядом со скучающим видом, а Лиза впилась глазами в памятник и даже не моргала. В ее мозгу явно происходили какие-то важные процессы, потому что вид у Бестии был, будто она решает задания со звездочкой из Олимпиады по алгебре.

А потом в машине она начала странный разговор:

— Кристина, а из-за чего умерла твоя подруга?

— Трагически погибла, — сухо ответила мать. Она не любила говорить на эту тему.

— А сколько Мише было лет, когда это случилось?

— Три годика.

Вот какая разница, сколько мне было лет, думал я, слушая их диалог.

— А у нее был муж?

— Нет, Вика была не замужем, — ответила мама, слегка растерявшись. Явно не ожидала такого вопроса.

— А какие-нибудь родственники у нее были? — продолжала допрос Лиза.

— Были, но она с ними не очень ладила.

— То есть, ты была для нее самым близким человеком?

— Да. — Просто ответила мама и сконцентрировалась на дороге, давая падчерице понять, что больше не хочет говорить на эту тему.

Но Лиза не унималась и повернулась ко мне.

— Миша, ты вообще ее не помнишь?

— Вообще, — отрезал и засунул в уши наушники, повернувшись к окну.

Я прокручиваю в голове этот диалог снова и снова, чувствуя, как внутри все холодеет, и отнюдь не от минусовой температуры на улице. А мой жестокий беспощадный мозг подсовывает мне новые воспоминания.

— Все дети как дети в нашей семье, один ты непонятно, в кого пошел, — Лиза качает головой осуждающе. — Как там Кристина? Живая хоть? Или ты уже до могилы ее довел?

— Закрой рот, — цежу. — И даже не произноси имя моей мамы.

Бестия громко смеется.

— Хорошо, я не буду произносить имя твоей мамы. — Она делает акцент на слове «твоей».

— Однажды ты загонишь меня в могилу, — тихо говорю.

— Ты сам себя загоняешь, — так же тихо отвечает. — А папа и Кристина этому способствуют.

— При чем тут мои родители? — удивляюсь ее словам.

Лиза возвращает взгляд ко мне.

— Миша, открой глаза, — шепчет. — Как ты можешь не замечать такую очевидную вещь?

Таких воспоминаний — огромное множество. Ее неосторожные слова, неосторожные взгляды, усмешки… Я разворачиваю свое одеревеневшее от шокирующей догадки тело и направляюсь к двери. До выхода из кладбища я бегу со всех ног.

Пришла Лизина очередь отвечать на мои вопросы. И допрашивать ее я буду строго.

Часы на телефоне показывают час ночи, когда я стою во дворе Лизиного дома и смотрю на ее окна. Свет не горит. Пока я ехал сюда на такси, вспомнил еще с десяток случаев, когда она так или иначе намекала на мое реальное происхождение. Иногда с издевкой, а иногда с печалью. Я же был настолько слеп, что в упор не замечал ее прямых намеков.

И вот сейчас я стою у ее подъезда, испытывая противоречивые чувства. Негативных больше, чем положительных. Я бы даже сказал, что положительных вообще нет. А откуда им быть, если она всегда знала, но молчала? И самое главное, откуда она это знала??? Мое усыновление было тайной, покрытой мраком. С чего вдруг Бестия была посвящена в эту тайну??

Я несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю, чтобы успокоиться. Мне нужно нормально с ней поговорить. Как с Ильей. Просто задать вопросы и уйти.

И больше никогда ее не видеть.

Эта неожиданная мысль заставляет меня зависнуть на несколько мгновений. Действительно, а зачем мне еще когда-то с ней встречаться? Я теперь точно знаю, что мы с ней не родственники, к тому же в семье Самойловых мне теперь вообще никто не родственник, а значит посещение семейных праздников, где я мог увидеть Лизу, больше не значится в списке моих обязанностей. Ну и жить с родителями, куда она иногда приходит в гости, я тоже больше не буду. Надо заняться поиском квартиры.

Я бы, наверное, все-таки хотел иногда общаться с родителями и я совершенно точно хочу общаться с Ирой и Лешей, но видеться с Лизой у меня просто больше не будет поводов. Да и желания нет.

Я захожу в подъезд с мыслью, что увижу сейчас Лизу последний раз в своей жизни. Когда я наконец-то поднимаюсь на нужный этаж, то в ступоре замираю напротив ее двери. Нет, мой запал не выдохся, но я вдруг подумал, а что если она там не одна. Может, она прямо сейчас занимается сексом с очередным парнем, а тут я нарисовался.