Впрочем, возможность обломать Лизе кайф мне нравится, но я все-таки решаю не долбить со всей силы в дверь, как в прошлый раз, а цивилизованно нажать на звонок. В конце концов, я больше никогда ее не увижу. Почему бы напоследок не досадить ей?

Трель от звонка настолько громкая, что на мгновение мне кажется, проснутся соседи. Когда через несколько минут никто не открывает, я решаю позвонить повторно. Мысль о том, что ее может не быть дома, я отгоняю подальше. Мне жизненно необходимо задать ей вопросы сейчас.

— Кто там? — слышится ее слабый голос из-за двери.

— Угадай с трех раз, — громко отвечаю. Чересчур громко для часа ночи.

Я нутром чувствую, как она мнется в неуверенности за дверью. Черт возьми, я знаю Лизу наизусть. Иногда мне кажется, что я знаю ее лучше, чем самого себя. Не зря ведь я всю жизнь украдкой за ней наблюдал, когда она этого не видела.

«Но больше этого не будет, — проносится в голове. — Больше ты никогда ее не увидишь».

Знаю, что сейчас Лиза нервно обхватывает себя руками и поджимает пальцы на ногах, сомневаясь, открывать мне или нет. Взвешивает все «за» и «против». Она тоже хорошо меня выучила и прекрасно понимает, что если я заявился к ней в час ночи, значит, это не просто так.

Я знаю, что она сейчас делает глубокий вдох и тянется к замку.

Через секунду он действительно щелкает, дверь слегка приоткрывается, и я вижу в щель ее сонное лицо.

— Привет, — тихо выдыхает и растерянно смотрит.

— Ты, кажется, предлагала мне попить кофе. Вот я пришел.

Не дожидаясь Лизиного приглашения, я отодвигаю дверь в сторону вместе с ней и прохожу в квартиру. Мой взгляд тут же встречается с пронзительно желтыми глазами кошки. От удивления я на секунду замираю. Ее совершенно точно не было, когда я приходил сюда за зубной щеткой.

— У тебя кошка? — зачем-то задаю очевидный вопрос.

— Да. Ее зовут Жуля. — Смущенно отвечает и закрывает дверь, пока я рассматриваю животное серо-голубого окраса. Кажется, это британская порода. — Ты что-то хотел? — Лиза неуверенно спрашивает, заставляя меня оторваться от кошки.

И я впервые с того момента, как она мне открыла, нормально ее рассматриваю. Лиза стоит в одной шелковой ночной сорочке кремового цвета чуть выше колен. Она перехватывает мой откровенный взгляд и смущенно скрещивает на груди руки.

— Ты проходи на кухню, я сейчас, — быстро тараторит и скрывается за углом, ведущим в коридор.

А я после ее ухода еще несколько секунд пытаюсь прийти в себя от увиденной картины. Это оказалось еще интимнее, чем когда я видел ее в нижнем белье. Кажется, сейчас под сорочкой на ней не было лифчика.

Быстро трясу головой, пытаясь прогнать эти мысли. Что за бред? Почему я вообще об этом думаю? Я пришел задать ей вопросы.

Сняв с себя куртку и ботинки, я прохожу на кухню. Через минуту появляется Лиза, одетая в шорты и футболку. Ее волосы уже не такие растрепанные, а глаза не такие сонные, как несколько минут назад в прихожей. Сейчас она снова похожа на себя, а не на беззащитного сонного котенка.

С уходом этой трогательности в ее внешнем виде уходит и моя мягкость, неизвестно откуда взявшаяся, когда я увидел сонную Лизу. Сейчас мы стоим с ней посреди кухни и просто смотрим друг на друга. Это наша первая встреча с того злосчастного вечера.

Странно, но я не чувствую ничего необычного. Когда ехал сюда, думал, что как-то иначе взгляну на Лизу, теперь точно зная, что мы с ней не родственники. Но я скольжу по ней взглядом и понимаю, что ничего не изменилось. Она была мне чужой тогда, она есть чужая и сейчас. Как будто доказательства того, что мы с ней не брат и сестра, были у меня всю жизнь, а не появились пару недель назад.

— Ты что-то хотел? — первая прерывает затянувшуюся тишину.

— Да, — выхожу из своих мыслей. — У меня есть к тебе вопросы.

— Какие?

Я мгновение медлю, пытаясь подобрать слова. Очевидно ведь, что ей давно обо всем известно. Злость на Лизу накатывает на меня волнами, нужно постараться сдержать это чувство. Я пришел нормально с ней поговорить. У меня сейчас нет цели хватать ее за шею, но почему-то когда она так близко, мне плохо удается себя контролировать. Вот и сейчас она просто стоит и молчит, а меня уже трясет от ее столь близкого присутствия.

— Как давно ты знаешь, что меня усыновили? — заставляю себя произнести эти слова.

Ее глаза расширяются в страхе. Я обращаю внимание, что Лизина грудь перестала вздыматься. Она задержала дыхание.

— Эээ… Я не знала… — осторожно мямлит, спустя несколько секунд.

Я вспыхиваю, как спичка. Во-первых, она слишком близко, а во-вторых, она нагло лжет, глядя мне ровно в глаза.

— Не заставляй меня выбивать из тебя правду силой. — Стараюсь произнести спокойно, но из-за севшего голоса звучит слишком зловеще. — Я ведь могу, ты знаешь. Я повторяю вопрос и жду на него честный ответ: как давно ты знаешь, что меня усыновили?

Лиза продолжает медлить с ответом, а я накручиваюсь все сильнее и сильнее.

— Лиза, тебе лучше меня не злить, — предупреждаю в последний раз. Если она не хочет говорить по-хорошему, я поговорю с ней по-пло…

— Четыре с половиной года, — выпаливает, прерывая мою мысль.

Я хоть и ждал ее ответа, но все-таки услышать его оказалось неожиданно.

— Сколько? — удивленно переспрашиваю, хотя прекрасно расслышал сказанное.

— Четыре с половиной года.

Она слегка приподнимает уголки губ в печальной улыбке и переминается с ноги на ногу. Обхватывает себя руками и снова выглядит беззащитной, как десять минут назад в прихожей. Я мысленно возвращаюсь на четыре с половиной года назад, пытаясь вспомнить, что тогда происходило, но Лиза не дает мне догадаться самому.

— Помнишь тот день на майских праздниках, когда ты пришел домой с девушкой и обнаружил там меня? Я заплакала и убежала, а ты догнал меня в подъезде.

— Помню, — отвечаю напряженно. — Ты так и не сказала мне, почему плакала.

Она разводит губы еще шире, вот только ее улыбку нельзя назвать радостной. Скорее, очень печальной.

— Я плакала, потому что узнала в тот день о твоем усыновлении. Я нашла в папином сейфе свидетельство об этом.

Я вспоминаю тот день. Я зажал Лизу в подъезде, где она рыдала навзрыд, и пытался выяснить, кто ее обидел. Как придурок, вытирал с ее лица слезинки и был готов разорвать любого, кто ее тронул.

— Ты плакала из-за моего усыновления? — переспрашиваю, не веря в то, что это действительно может быть так.

— Да.

— Почему?

Лиза делает глубокий вдох и, задержав дыхание, медленно выдыхает. Машинально облизывает губы, явно пытаясь подобрать слова, а я почему-то залипаю на это. Как кончик ее языка проходится по красным пухлым устам и как оставляет на них влажный след…

Снова трясу головой и поднимаю взгляд на ее глаза, заставляя себя смотреть ровно в них. Впрочем, их серый цвет настолько магнетический, что, кажется, проникает мне ровно в душу.

Черт, на нее лучше вообще не смотреть.

Отвожу глаза на стену за ее головой.

— Я не знаю, почему… — наконец, отвечает. — Просто заплакала и все.

— Бред какой-то, — смотреть поверх ее головы неудобно, поэтому я вовсе поворачиваюсь к ней спиной и опускаюсь руками на столешницу.

Она молчит, а я затылком чувствую ее пронзительный взгляд. Надо побыстрее завязывать с ней и убираться отсюда.

— Второй вопрос. Почему ты молчала? Почему ты не сказала мне об этом?

— Потому что я не могла, — понижает голос почти до шепота.

— Что не могла? — моя же интонация наоборот повышается в раздражении.

Она снова молчит, а я уже настолько взвинчен, что крепче хватаюсь руками за столешницу, чтобы ненароком ничего от злости не разбить.

Боже, почему в ее присутствии меня так ломает!? Я сейчас даже не смотрю на нее, но все мои рецепторы накалены до предела. Даже волоски на руках встали дыбом.

Я слышу, что она делает шаг ко мне. Потом еще один. Я инстинктивно напрягаюсь, но пока ничего не делаю и не говорю. Еще один ее шаг — и Лиза оказывается вплотную к моей спине. А уже в следующую секунду ее руки опускаются мне на пояс.