Впав в глубокую задумчивость, она передала травы на кухню и попросила сделать ей лекарство на ночь. И хотя ей к вечеру уже передали слёзы синицы, она решила сперва попробовать получившийся чай.

Как и ожидалось, толку было мало. Травы всегда были ей как припарка к гангрене.

— Значит, это не сказочные кошки, что решили меня вылечить и принесли волшебную траву, — рассудила диатрисса вышивке Бархатца. — Они сделали то, что я хотела. Потому что я подумала об этом отчётливо и со всем усилием разума.

«Как отец перед драконами».

Восхищённая этой мыслью, она вновь зарылась в свой гримуар.

«Как хочешь — так представляешь. Как будто с очами закрытыми, но воочию. Помни одно: не всякое желание сбудется, лишь то, что может произойти взаправду».

— Именно! — возликовала Гидра. И тут же заволновалась. Могло ли это быть совпадением? Или нет? Сработало бы это на более сложном задании?

Она сунулась в свой альков, но Лесницы дома не было. Эту ночь трёхцветная придворная охотница явно решила провести в компании новых знакомых. Тогда Гидра махнула рукой и вернулась к своим сотни раз перечитанным записям. Ей казалось, что теперь, поняв что-то большее, она увидит иное прочтение наставлений старухи Тамры. Её так захватило это занятие, что она читала до рассвета. И, хотя ничего принципиально нового для себя не вынесла, сердце её теперь горело азартом.

И она, разумеется, толком не поспала, поэтому к утру была совершенно разбита.

Несколько дней Гидра снова бездельничала, приходя в себя. Слёзы синицы действительно оказывали успокаивающее действие. Она пила их за два часа до сна и после этого спала будто бы без сновидений. Но, проснувшись, ощущала некую невысказанную тяжесть. Будто бы ей на самом деле снилось нечто плохое, но память об этом не сохранилась. А в течение дня она ощущала себя вяло и совсем не имела аппетита.

Поэтому пришлось чередовать приём слёз синицы с чаем из лаванды и пустырника, и по прошествии полнолуния в середине сумена, второго лунара лета, Гидра была более-менее в той же форме, что и раньше.

Её не волновали дела Рэйки, но она частенько слышала взволнованные разговоры гвардейцев о том, что, дескать, только спустя три недели армия королевства кое-как выступила навстречу барракитам. А те уже заняли все приграничные форты, выставили на стенах пороховые пушки и вовсю начали добычу на золотых приисках. Диатр Эвридий, вроде как, даже пытался договориться с ними, чтобы те ограничились золотыми шахтами и забирали их, не пытаясь двигаться вглубь Рэйки; но молодые диатрины были возмущены его слабостью и сорвали переговоры.

— Диатрин Энгель так и сказал, — размахивая руками, будто сказитель на сцене, декламировал один из гвардейцев на стене. — «Все мечи и драконы Рэйки выступают против наглых захватчиков. Признать такую силу слабостью — опозорить наших богов и всю нашу страну!»

— И правильно он сказал, — горячо кивал второй гвардеец. — Какие-то старатели, жадные до набитых кошельков, и их жалкое оружие; что они сделают, когда пороховые склады займутся огнём?

— Диатрин Энгель — истинный правитель Рэйки! Диатру Эвридию пора на покой, ежели он решил продать наши горы врагу.

— Твои слова — да богам бы в уши, они бы дали Энгелю родиться раньше Эвана, и был бы то владыка, прославленный в веках…

«Балаболы», — думала Гидра, проходя мимо. — «Страна три недели не могла собраться, чтобы дать отпор врагу, который уже вовсю орудует в золотых приисках. Реши они вместо этого пройти дальше, до Мелиноя, давно бы уже висели над Лорнасом барракатские флаги с кривыми мечами. А они ещё рассуждают о каком-то величии».

Но самой Гидре тоже пришлось несладко. У неё наступили женские дни, от которых она всякий раз корчилась в своей постели, будто раздавленный дождевой червь. Это измотало её окончательно, и к концу сумена она вообще перестала снимать ночную рубашку со своего зеркала: лицо, что смотрело на неё оттуда, напугало бы даже моргемон.

Чтобы пережить тяжёлое время, Гидра вновь пыталась погрузиться в чтение. Городские легенды были искрой, что согревала её в пустоши затянувшейся боли. Но ещё любопытнее оказалось письмо, что пришло ей с фронта.

Это было послание от наследного диатрина Эвана.

«Диатрисса,

Не хочу писать вам формальные приветствия. Догадываюсь, что ваше солнце даже не вспоминал о вас. Но сам я не раз задумывался о том, как вы остались в одиночестве в Мелиное.

Не сочтите это письмо за непристойность; мною движет лишь желание помочь вам, поскольку я слишком хорошо знаю брата. Похоже, он невзлюбил вас, если простите мне подобное наблюдение. Поэтому я вместо него хочу заметить: вам нет нужды до последнего исполнять долг марледи Мелиноя и оставаться в городе, который столь уязвим к нападению. Прошу, рассмотрите возможность уехать в Рааль. Я лично походатайствую за то, чтобы ваша жизнь была вольной и приятной на острове Дорг.

Лишь дайте мне знать.

С уважением,

Диатрин Эван».

Гидра была удивлена, и от изумления даже немного отступили боли. Она немедля начертала ответ:

«Диатрин,

Я очень тронута вашим вниманием. Тем не менее, прошу не волноваться обо мне. Я уверена, враг не дойдёт до Мелиноя, а если и дойдёт, то…»

«Мне всё равно? Или “так будет даже лучше”? Нет, я всё-таки общаюсь с диатрином Рэйки».

«…то благодаря гвардии иксиотов у нас будет время сориентироваться и отплыть на острова.

Спасибо за то, что помните обо мне. Действительно, не в обиду вашему брату, но наши отношения сложиться не успели. Наслышанная о его доброте и благородстве я, безусловно, виню лишь себя: должно быть, это злоба распирает мне череп.

Берегите себя и не волнуйтесь обо мне. Мелиной на удивление радушный город, в котором мне гораздо приятнее, чем дома.

Буду рада вашему ответу.

С уважением,

Диатрисса Ландрагора».

Гидра даже думать не хотела о том, чтобы вновь видеться с диатрис Монифой. Королева показалась ей высокомерной, заносчивой женщиной, что не привечала ни свою невестку, ни свою незаконорождённую племянницу. А уважать и терпеть её всё равно пришлось бы.

Отослав письмо, Гидра вернулась в свою постель, где ей предстояло провести ещё несколько дней.

Однако домочадцы решили порадовать хилую диатриссу. Когда ей наконец полегчало — то был грозовой, но приятно-прохладный день — все собрались в трапезном зале, и Леон Паррасель торжественно презентовал Гидре лягушачьи бёдрышки.

— Лядвия рассветных нимф, как их называли в наших краях, — важно сообщил камергер и поставил на стол расписное блюдо со светло-жёлтыми ножками.

— Всё, лишь бы не называть их лапами лягушек, — согласился сэр Леммарт с усмешкой.

Аврора глядела на блюдо в ужасе. Но пряный запах специй Гидре понравился. Она без особых сомнений взяла себе парочку лапок. И внимательно поглядела на остальных.

Лаванда снова прятала взгляд, а сэр Леммарт таращился на диатриссу выжидательно.

Тогда Гидра торжественно воткнула вилку в мясо, отделила кусочек от кости ножом и положила себе в рот. На вкус оно было пресновато, невзирая на специи, но от него не было тошнотворного послевкусия. Будто нечто среднее между запечённой птицей и рыбой.

— Неплохо, — признала диатрисса, прожевав кусочек. — И всё-таки непонятно, почему это считают чем-то особенно вкусным.

Тут она неожиданно поймала взгляд сэра Леммарта и увидела искренний ужас в его глазах.

— Так ты предложил мне их попробовать, ожидая, что меня стошнит при этом? — закипая, спросила она.

— Н-нет, — пробормотал капитан иксиотов, но его чуть побледневшее лицо говорило об обратном. — Я не думал, что вы вообще станете это…

— Пошутил, значит!

— Я не…

Но Гидра уже со звоном кинула свои приборы на тарелку и заявила:

— Так вот что, шутник. Аппетита у меня всё равно нет, так что всё это блюдо теперь твоё. Пока не съешь, из-за стола не выйдешь!