Змеиные глаза распахнулись. Сочный красный цвет их полыхнул на солнце. Мордепал отличался топорной, довольно короткой мордой, но очень крепкой хваткой челюстей, словно у черепахи. Он повернул свою голову боком и посмотрел на юного диатрина. В его глазах он увидел восторг — и тайное желание овладеть силой крылатого зверя.

Тут же Мордепал развернулся к ним лицом. Диатр Эвридий хорошо знал этот враждебный анфас. Он оттолкнул маленького диатрина назад, и тот упал на лестницу. Но красный огонь уже вырвался из пасти Мордепала и опалил лицо Эвридия и его руки. Впрочем, дальше этого не пошло: Мордепал не имел намерения убить старого союзника. Однако гвардия короля так не посчитала. Тут же на драконью морду наставили копья, и по всему городу забили колокола.

Мордепал взбесился, а опалённый диатр Эвридий больше не мог успокоить его или приказать подданным остановиться. Дракона осыпали стрелами и копьями, и тот, разъярённый, облил город огнём и улетел на север — в поросшие мангровыми лесами руины Рэ-ей.

Так прославленный диатр Эвридий остался калекой, а спящий Сакраал — единственным драконом Астрагалов. Тем не менее, ни тот, ни другой и не думали отдавать концы. Превозмогая ужасную боль, диатр Эвридий сумел пережить случившееся. Лучшие врачи и жрецы заботились о его ожогах. А Сакраал иногда открывал глаза и осматривался в горах, спускаясь, чтобы полежать в поймах великой реки Тиванды.

Тем временем драконы Гидриаров продолжали расти. Два горных и один болотный, что хорошо скрывался в своём застойном пруду всякий раз, когда слышал незнакомые голоса. Наследник лорда Таннера Гидриара, лорд Тавр Гидриар, уродился в своего отца: рыжие, как драконье пламя, волосы, и столь же крутой нрав. Он презирал диатра Эвридия за бессмысленное человеколюбие и грезил драконьей империей.

Ненавидела диатра Эвридия и старая леди Тамра, которой тот когда-то отказал в женитьбе. Нынешнему лорду Тавру она приходилась тёткой. По слухам, она стала ведьмой, что, укрываясь в зарослях Аратинги, что-то шептала над драконами Тавра, чтобы они росли быстрее.

После полученных ран диатр Эвридий не сразу вернулся к правлению. Но одно он понял точно: без Мордепала они более уязвимы пред лицом Гидриаров. Тогда он вновь прибыл на Аратингу. Его приняли в Оскале, отводя глаза от корок застывших на лице ожогов, и почтительно выслушали.

— Род Астрагалов породнился с Мадреярами в моём поколении, — рассудил диатр. — Теперь же ему настала пора породниться и с Гидриарами. Ваша старшая дочь, лорд Тавр Гидриар, пускай выйдет замуж за диатрина Энгеля, и приданым её пускай станет один из ваших драконов в знак нашего союза.

— Диатрин Энгель младший, — возразил лорд Тавр Гидриар. — Значит, мои внуки не сядут на трон. Это не та цена, которую я готов принять за целого дракона.

— Даже за самого малого из двух? — изумился его дерзости диатр.

— Даже за самого крошечного, Ваша Диатрость.

Диатр Эвридий задумался. Он уже обручил старшего, диатрина Эвана, с чернокожей принцессой Цсолтиги. Этот договор обеспечивал защиту Рэйки от пиратов и большое торговое будущее между странами.

И Тавр Гидриар не мог не знать об этом.

— Что ж, — вздохнул диатр Эвридий. — Чего ты желаешь за «самого крошечного» дракона, Тавр?

— Остров Лавиль, — ответил Тавр прямо. — Аратинга — дикий остров, здесь на скалах растут лишь пальмы и плющи. У нас промышляют рыбной ловлей и обезьянами. Лавиль же пригоден для виноградников и множества других культур. Он облегчит моё положение…

«…и укрепит мою верность», — читалось в лукавых зелёных глазах.

«Целый остров за одного дракона — много или мало, если драконов осталось всего два во всей Рэйке?» — подумал диатр. И решил: «Союз с Мадреярами не позволит моим марлордствам испытывать нужду. А дракон необходим, чтобы предотвратить восстание Гидриаров в дальнейшем».

— Так и быть, — сказал диатр. — Ваша дочь станет женой моего сына. Ваш меньший дракон отойдёт мне. А Лавиль — вам. В день, когда будет заключён их союз.

Спустя несколько недель диатр, отдохнув в грязевых источниках Аратинги, пожелал увидеть дракона. И пришёл в ярость, когда Тавр Гидриар продемонстрировал ему небольшого болотного зверя, что вылупился уже после войны. Его звали Лукавый за умение прятаться.

Лукавый был едва больше лошади и чешую имел ещё мягкую, почти детскую. По сравнению с двумя другими драконами Тавра, Жемчужным и Рокотом, Лукавый выглядел попросту смешно.

— Отец ничего не говорил мне о договоре про вылупившихся детёнышей, — с искренним изумлением поведал Тавр. — Я не могу отвечать за то, что он сохранил этого!

Диатр Эвридий потребовал пересмотра свадебных обязательств, но Тавр был упрям. Либо Лукавый, либо свадьбы не будет. Он говорил с позиции силы, и они оба прекрасно понимали, что ради дракона диатр сделает всё, что угодно.

Тогда Эвридий зашёл с другой стороны. Он сказал:

— Да будет так, однако при одном условии. Драконы мне нужны, чтобы сохранять Рэйку. Пускай Жемчужный и Рокот останутся у вас, но, коли грянет необходимость защищать наши границы, вы поведёте их в бой, как и своих солдат, под знаменем Астрагалов.

Тавр замялся. Но долго возражать не стал. Диатр и марлорд Гидриар пожали руки.

Супруга Тавра, леди Ланхо́лия из рода Нааров, дочь того самого славного стрелка Наара, что подбил Сакраала, была своему мужу верней спутницей и советницей. Ввечеру она посмеивалась над уступчивостью диатра. Она расчёсывала медно-рыжие волосы марлорда и говорила:

— Ты обвёл вокруг пальца самого Эвридия Астрагала, воспетого по всей Рэйке от запада до востока. Ты заставил его согласиться на худшего дракона и худшую дочь.

— Драконы не бывают плохи, — возразил Тавр задумчиво. — В отличие от дочерей. Если б она не была рыжая, как я, я бы думал, что ты нагуляла её в порту.

Леди Ланхолия рассмеялась. Она любила своего циничного, хитрого супруга, потому что он подарил ей жизнь в достатке — не чета тем лишениям, что переживал любой угасающий бездраконий род. Все его колкости не смущали её.

— Нет, милый, — сказала она. — Она родилась для того, чтобы мы заплатили ею за Лавиль. Она не родит диатрину ни одного ребёнка, но с лёгкостью доведёт его до белого каления.

Чимéн 948 года от разделения королевств был худшим чименом в жизни юной леди Ландраго́ры Гидриар — а она прожила уже семнадцать лет. Чимен, первый из шести лунаров лета, любую из девушек настраивал на романтический лад цветением мимоз и маттиол. Но покуда сверстницы к этому возрасту обзаводились кавалерами, модными привычками и планами на жизнь, Ландрагора заимела только прозвище: Гидра. Так её называли служанки, сёстры, даже родители. Потому что не было леди более злобной, раздражительной и ненавидящей каждый божий день.

В этом худшем чимене наступил худший день: двадцать девятое число. Служанка Пиния явилась к ней в комнату и раскрыла лёгкие шторы, так что жаркое южное солнце сразу хлынуло в спальню.

— Вы должны вставать, миледи, — прозвучал её робкий голос. — Ваша матушка велела, чтобы к десяти утра вы были готовы отправляться…

Гидра не дала ей договорить. Она оторвала голову от подушки — но лишь для того, чтобы запустить ею в Пинию.

— Пошла прочь! — взвизгнула Гидра свирепо, как потревоженная пантера. И упала обратно на постель.

Пиния ретировалась. А юная леди тоскливо осмотрела свои покои.

«Ненавистная спальня», — думала Гидра. — «Я вместо платяного шкафа хотела бы поставить книжные полки. Вместо картин — схемы драконьих крыльев. А вместо этих бесполезных прозрачных штор — чёрные, глухие, чтобы не будило меня отвратительное солнце… они сказали, что так моя кожа станет совсем серой».

Она подавила стон и села. Она вспомнила, что сегодня за день!

«Сегодня я покину отвратительную спальню и отправлюсь в ещё более отвратительную, где никогда не буду одна».

Она подняла взгляд на изображения богов, что висели над её постелью. По центру — воин в белой рясе, Ирпал, вооружённый мечом. Вместо его лица сиял свет, который в этом мече отражался ярко, как в зеркале. По левую руку от него был изображён Бог-Зверь, змей Ранкар, с оскаленными зубами и гривой как у дракона. А по правую — Бог Горя Схали, странник в чёрном рваном плаще с головой козла и красными глазами.