Иван взял Джека Рассела, Петиного любимца, за голову, потёрся носом о холодный и влажный нос друга:

– Петенька, сынок… Помнишь, как мы с тобой так здоровались? По-чукотски…

Слёзы затопили глаза, искривив стены кухни и нехитрую утварь, стоящую на столе. Иван с размаху опрокинул очередную стопку и тихо завыл. Снова взял со стола рамку с фотографией сына, потёрся носом о нос:

– Петенька… Ну, чего ты там застрял? Иди сюда, братан ты мой хороший…

Читтер жалобно скулил, жмурился, ощущая себя виноватым, с силой вжимался в диван из-за несбыточного желания провалиться в него, чтобы стать незаметнее для горя и боли, поселившейся в этой семье. За стенкой плакала Света.

Иван долго всматривался в окаменевшую белизну потолка и неожиданно громко крикнул:

– Где ты?!

Блестящий шар остановился в воздухе. Петя вздрогнул, будто услышав отголосок отцовского крика, замер, внимательно всматриваясь в пространство, зажал уши руками и упал на колени:

– Папа?

Иван сидел на верхней арке моста, рассматривал фотографию сына и пил водку.

– Хочу к тебе, сынок, здесь мне уже нечего делать. Без тебя ничего не хочу и не могу делать… Пруд под карпов летом хотели углублять. Твой форпост доделывать, – глотнул из горлышка, глядя в ночное небо, – а как я это без тебя буду делать? Тебе это не нужно. А мне-то зачем? Ничего, кроме тебя, мне не нужно. Только быть с тобой. Думаю, что это возможно, а иначе в чём вообще смысл? – Иван допил содержимое бутылки, тяжело поднялся на ноги и, опёршись животом на хлипкое ограждение, раскинул руки в стороны. – Или вообще не быть… И нет вопроса!

Иван разговаривал сам с собой, издавал несвязные звуки, спорил, не соглашался, кивал головой и снова горячо спорил:

– Да, знаю, знаю, что нельзя самому…, а что делать? Моя душа уже танцует в океане сансары, – наклонился за бутылкой, споткнулся об арматурную лестничную ступеньку и упал на колено, – пустая, чёрт! Ну и хрен с ним! – Разорванные штаны быстро промокли от крови. – А может быть, всё вообще не так, кто знает?

Иван уселся на холодный бетон, достал фляжку, глотнул из неё и почувствовал, что за ним кто-то пристально наблюдает. Повернув голову, он увидел рядом с собой молодого деда, но совсем не удивился этому. Дед ласково потрепал внука за плечо:

– Кто-то что-то знает, но далеко не всё. Ты тоже многое знаешь, просто забыл на мгновение, совсем немножечко подзабыл.

Иван задумчиво глядел вниз:

– Чего это я забыл?

– Например, то, что мы – это всё и ничто одновременно, – продолжил дед. – Без нас, без нашей любви этот мир перестал бы существовать, он держится на тебе, и ты это чувствуешь. Здесь и сейчас все знания тебе не нужны, они бы только мешали. Но в завуалированном состоянии они всегда с тобой. Я говорю об интуиции, и это немало. Это значит, что ты помнишь уроки прежних рождений. Ты ведь чувствуешь, что нельзя туда прыгать.

Слова лишь легонько касались Ивана, не проникая в сознание, и, не задерживаясь, пролетали мимо:

– А если я случайно упаду?

– Случайности должны происходить случайно, себя не обмануть, – покачал головой дед, – на земле мы исправляем ошибки прошлой жизни, но, к сожалению, делаем новые. Наша жизнь, со всей её болью и несправедливостью, – это наш собственный осознанный выбор. Только таким образом, испытав всё на собственной коже, мы учимся ценить то, что действительно представляет ценность.

Иван вышел из оцепенения:

– Да знаю, знаю. Прав ты, дед, конечно: убьюсь – обреку себя и детей будущих на тот же круг, на котором сейчас вертимся, и не выйти из него никак. Значит, и в следующей жизни будут трагедии, хуже которых ничего и быть не может, – Иван тяжело вздохнул, – но разве могут родители детей своих хоронить? Это как же мне в прошлой-то жизни накосячить-то нужно было?

– Ванюшка, а может, ты именно таким способом убегал от своих проблем? На крыши забирался, на деревья, а сейчас и не припомнишь? Вот, смотрю, на мост забрался зачем-то…

– Ну, а зачем тогда у меня память забрали? Я бы всё сделал, как нужно, и жил бы правильно, и с Петей ничего не случилось бы… Опять это поганое «бы».

– Вот тут, внучок, как раз всё очень просто: никому, а в первую очередь тебе самому, не нужно стараться делать правильные вещи за обещанную награду. Жизнь – это тебе не контрольную на экзамене списывать. Ты сам должен прожить её так, как можешь и насколько хорошо можешь. Твои поступки, мысли и именно твои решения закладывают фундамент последующей жизни в физическом мире.

– Но, дед! – перебил Иван, – тоска-то какая смертная! Сейчас у меня не жизнь, а иллюзия жизни.

Дед пожал плечами:

– А что не иллюзия? Всё в мире иллюзорно.

– Да в каком мире? Зачем мне думать обо всём мире, когда мой мир полностью разрушен? Для чего всё? Ради чего, и зачем мне это всё теперь нужно?

Голос сына заставил Ивана вздрогнуть. Слева сидел улыбающийся Петя и обеими руками держал его руку:

– Да, пап, ты просто под ноги смотришь, а что вокруг не видишь. Вот ты знаешь, где сейчас находишься?

– Наверху, – Иван смотрел на сына, пытаясь понять нормально, что он сейчас здесь, или это странно, но мозг, словно засохший пластилин, утратив пластичность, не желал двигаться в этом направлении.

Петя светился от переполнявших его чувств:

– Папа, «верх» – понятие относительное, вокруг-то глянь, нужно только захотеть Видеть!

Иван поднял голову и заметил, что темнота рассеялась, уступив место странным краскам, которые он раньше не замечал. Крепко обняв сына, отец смотрел по сторонам широко открытыми глазами. Теперь он видел всё в мельчайших подробностях, в чудесной цветовой гамме.

– Круто, сынок! А я-то думаю, чего это дед такой молодой?!

Дед усмехнулся:

– Да все мы, Ванюшка, не старые. Старость – та же иллюзия, как и смерть, как и рождение, как и сиюминутная жизнь. Жизнь настоящая не имеет того, что мы называем началом и концом. В своё время ты всё вспомнишь… Потом снова забудешь на миг. На короткий сон. На одну жизнь.

Отец и сын сидели на горбатой разноцветной лавочке, на маленьком деревянном и очень крутом мостике в виде арки. Над ними раскинулось бескрайнее розово-синее небо со спиралевидными облаками в виде огромных воронок, будто бы закрученных волшебным вихрем. Ветер, сотканный из чёрно-белых частичек, влетал в эти воронки, переливался всеми возможными и невозможными цветами и радостно вырывался из других, наполняя пространство весёлыми золотыми брызгами. Гармония нового чудесного мира тронула душу Ивана, смешалась с разрозненными остатками того, что там ещё оставалось, и взорвалась красочным фейерверком:

– Петька, красиво-то как!

Петя улыбался:

– Молодец, папа! Учишься смотреть и видеть, а не просто смотреть!

Иван хитро глянул на сына:

– Петя, а вот ты можешь мне ответить серьёзно на один очень важный вопрос? – Петя утвердительно кивнул. – А вот, скажи-ка, как же так получилось, что яйцо курицу учить начало?

– Ну, и кто же из нас яйцо? – Петя приподнялся на цыпочки, стараясь говорить басом. – Я вот, например, думаю, что ты и есть самое настоящее яйцо!

– От яйца слышу! – Иван сгрёб сына в охапку.

Безусловное счастье переполняло его и лилось через край, убегая в неизвестность, сокрытую за пределами горбатого мостика. Будто разбуженные этим чувством, облака поднялись выше, уступив место зелёной поляне, залитой ярким светом. Дед и бабушка стояли посередине этой полянки и приветливо махали руками. Иван махнул им в ответ и тут же увидел, как из тумана верхом на красивой чёрной лошади, подняв кверху сверкающие облака, показался его давно погибший брат. Иван усерднее замахал руками:

– Женяшок, привет! Ну как ты там?

Подняв коня на задние ноги, Женёк улыбнулся:

– Нормально! Сам-то как?

Родственники приветствовали, улыбались, и даже, казалось бы, незнакомые люди махали Ивану руками, но он знал, что все они родные ему. Вот идёт его второй дед, погибший на вой не в 23 года, рядом другая бабушка, которую Иван застал в здравии, а вот в сторонке стоит и скромно улыбается, это же…