Иван уже сбегал за листком бумаги, на котором месяцы были записаны в календарном порядке, и, при каждом упоминании сына, он проводил под ними тупым концом карандаша, подхватывая последние строчки куплета:
Наш АВГУСТ переменчив,
СЕНТЯБРЬ не надёжен,
Листвой его, опавшей,
Забытый сад уложен, —
Петя пел с воодушевлением, интонацией выделяя названия очередного месяца:
– ОКТЯБРЬ птичьи стаи
Куда-то прогоняет,
НОЯБРЬ белым пухом
Всю землю укрывает.
ДЕКАБРЬ – дед суровый,
ЯНВАРЬ могуч и светел.
ФЕВРАЛЬ – до самых рёбер
Пронизывает ветер, —
Затянули дуэтом, —
ДЕКАБРЬ – дед суровый,
ЯНВАРЬ могуч и светел.
ФЕВРАЛЬ – до самых рёбер
Пронизывает ветер.
А в МАРТЕ солнце светит —
Макушку припекает,
А дальше всё по кругу,
Такое всякий знает:
АПРЕЛЬ капелью плачет,
Зелёный МАЙ смеётся,
В ИЮНЕ солнце греет,
В ИЮЛЕ уже жжётся.
Мама Света вошла в комнату, и образовалось трио:
– АПРЕЛЬ капелью плачет,
Зелёный МАЙ смеётся,
В ИЮНЕ солнце греет,
В ИЮЛЕ уже жжётся…
– Молодец, Петь, но это только начало – смотри свой мультик и за работу!
…Сахар давно растаял, а Иван ещё долго звенел ложкой в бокале с остывшим чаем. Затем он тупо уставился в стол, поддавшись ватной тишине, которая, став почти осязаемой, давила на плечи, вдавливая Ивана всё глубже в диван.
Света слегка коснулась руки мужа:
– О чём всё думаешь-то? Сон такой плохой, что ли?
Иван вздрогнул от этого неожиданного прикосновения, которое вывело его из такого далёкого далека, о котором он уже не помнил, но ощущал ужас, поселившийся глубоко внутри:
– Очень плохой. Реальный такой, даже страшно… И осадок гадкий, на душе глухой пустотой висит.
Света подсела к мужу:
– Расскажи, чтобы не сбылось!
Иван помотал головой:
– Не могу. Не сбудется…
Света:
– Расскажи. Легче будет.
Иван долго молчал, глядя в стол, но взгляд не упирался в него, а проходил сквозь столешницу и утопал в неизмеримо глубоком ужасе. Наконец Иван откашлялся, крякнул, проглотив ком, и тонкий звук пробился из сузившегося горла:
– Сон такой, будто бы у нас ничего не получилось…
Лицо Светы дрогнуло:
– Как не получилось?
Иван зажмурился в бесполезной попытке удержать слёзы:
– Помнишь, как Петя еле шевелил губами…, говорил: «Слишком мало времени… слишком мало времени… чтобы меня спасти»?
Света кивнула головой и заплакала.
Иван:
– Как будто ничего не получилось… И мы проиграли…
Света обняла Ивана:
– Это был сон. Всего лишь сон.
Родители рыдали на кухне, а из комнаты каким-то диким диссонансом, полным несоответствием с внутренним ощущением горя, доносилось бодрое пение сына: «Апрель капелью плачет, зелёный май смеётся, в июне солнце греет, в июле уже жжётся…»
Тягучая тьма заполонила собой весь оставшийся на поверхности мир. Всполохи света и резкие звуки тщетно пытались пронзить её – они вязли и тонули в этой неравной схватке. Иван тёр глаза, но никак не мог раскрыть их. Свинцовое одеяло накрыло его с головой, перемешав кости, плоть, помыслы и желания в одну неизмеримо тяжёлую массу. Вдруг откуда-то издалека, откуда-то снаружи, донёсся самый родной на всём свете голос:
– Пап. Пап… Вставай, хватит спать! Пап…
Огромным усилием воли Иван приоткрыл глаза: сквозь звенящее марево тумана угадывалась фигура сына, стоящего у окна.
– Пап… Ну, наконец-то проснулся! – Петя бодро махнул рукой. – Иди сюда скорее, чего покажу!
Тяжесть, тоска и боль исчезли вместе с туманом, не оставив никакого следа. Иван тискал и обнимал сына:
– Ну, чего у тебя здесь? Показывай!
Петя показал на цветочный горшок:
– Пап, вот смотри: зачем здесь палочка в землю воткнута?
– Чтобы земельку рыхлить, – Иван вытащил палочку и аккуратно подрыхлил ей землю вокруг цветка, – чтобы корочки сверху не было, чтобы корешки дышали.
Петя тревожно посмотрел на отца:
– А если палочки не будет, то что – цветы задохнутся?
– Нет, Петь, можно ещё камушки сверху подсыпать, тоже корочки не будет. Только у нас камешков нет.
– Папа, да как же нет? – воодушевился Петя. – Мы же на речке собирали всякие маленькие камешки, что – не помнишь? Целую банку красивеньких таких набрали!
– Точно! Я, Петь, совсем забыл про них. Ты постой здесь, я сейчас быстро принесу! – Иван вышел из комнаты и оказался в ловушке.
Тишина оглушила и укутала его, как в детстве, когда он прятался от своих страхов, укрывшись огромным ватным одеялом. Неожиданно часы с кукушкой «кукукнули» половину какого-то часа, хотя их несколько лет никто не заводил, оставив для декора, и они отпустили свои гирьки-шишечки вниз, согласившись с вынужденной необходимостью. Теперь они ожили, разорвали завесу тишины и подали сигнал остальным. В доме тикало всё, что могло тикать, даже немые с рождения электронные часы громко отмеряли убегающее время. Других звуков не было. Ничего не доходило до сознания Ивана, суетливо бегающего по квартире в поисках того, чего он не помнил. Он открывал дверцы шкафов, заглядывал в них, надеясь увидеть и вспомнить то, что искал, закрывал и открывал их вновь, осознавая, что ищет что-то очень важное. Иван стоял в ванной комнате, мотал головой в разные стороны, бормотал, пристально рассматривая своё странное отражение. Вконец измотавшись, он обхватил голову руками и, не в силах постичь желаемое, завыл:
– Что делать? Что делать-то?
Крик потонул в тишине. Только часы, словно псы, сорвавшиеся с цепей, сбились в стаю и наперебой отмеряли ход ускользающего времени.
Иван отпустил себя, отвлёкся от навязчивой идеи вспомнить то, чего не в силах был вспомнить, сосредоточился на тиканье часов, зацепился за секундную стрелку, добрался вместе с ней до самого верха, споткнулся о цифру «12» и вспомнил:
– Петька!
Петя тут же отозвался:
– Чего?
Иван прикрыл рот рукой и засмеялся сквозь набежавшие слёзы:
– Ничего, сынок! Подожди чуть-чуть, я иду! – подбежав к сыну, Иван крепко обнял его. – Прости, прости, сынок, что я так долго!
Петя улыбнулся:
– А разве долго? Я и не заметил. Наоборот, хорошо.
– Что хорошо?
– Ну, хоть постоим здесь подольше. Мне нравится здесь с тобой стоять…
– Сынок, я же никуда не уйду. Я не тороплюсь, будем стоять здесь, сколько захочешь! – счастье накрыло Ивана с головой и, нежно играя на самых тонких струнах души, передало приятную дрожь всему телу.
Петин голос повторился, но с реверсом и в совершенно иной тональности. Слова были те же, но они будто отскакивали от голых стен и падали на пол: «Мне нравится с тобой здесь стоять».
Сердце защемило от смутного предчувствия беды. Иван распахнул глаза, но ничего не увидел: мёртвая тишина и тьма приняли его в свой мир. Он уже всё понял, но в какой-то безумной надежде продолжал ощупывать всё вокруг сбившегося одеяла. Горло сжалось от бесконечности необратимого горя, отказывая лёгким в новом глотке воздуха, наконец, тишину разорвал протяжный крик, полный отчаянья и страха:
