Нона попыталась еще раз. И еще. Она потеряла счет попыткам.

Любая хунска, даже чист-кровка, быстро устает, когда использует свою скорость на пределе. В конце концов Нона в изнеможении рухнула на пол, ее ногти раскололись, руки болели. Она лежала, потянувшись к трансу безмятежности, ожидая, пока ее тело соберет свои ресурсы для новых всплесков скорости. Она слышала, как, мягко ступая, приближаются люди, много людей. Безмятежность защитила ее от потрясения, но страх все равно поднялся, прилив страх. Она встала на ноги и приготовилась драться.

Дверь осталась закрытой. Нона слышала, как новоприбывшие расположились возле ее камеры, обменявшись несколькими невнятными замечаниями. А потом... ничего. Возможно, Чайник была права только наполовину. Ной-гуин были готовы к любой попытке освободить ее, но не были готовы ее мучить. Ещё нет. Их сдержанность не имела для Ноны никакого смысла. Чего они ждут? Телласах могла заявить о своих правах на убийство, в котором ей так долго было отказано. Она могла сделать это перед равными ей. Если бы она захотела повергнуть Нону пыткам, то могла бы сделать и это. Зачем ждать?

Нона понюхала воду, которую они ей оставили, несвежую жидкость в глиняном кувшине. Если она сломает его, осколки будут слишком хрупкими, чтобы служить оружием, слишком непрочными, чтобы порезать врага или даже ее собственные запястья. Вода могла быть пропитана наркотиками, но если она не будет продолжать пить, от нее будет мало толку. Она сделала глоток и вернулась к битве со штырем.

Прошли часы. Много часов. Возможно, несколько дней. Стражники снаружи сменялись сменами, Нона урывками засыпала, в животе у нее урчало, и впервые за много лет к ней вернулся настоящий голод, друг детства. Нона сто раз намотала цепочку, сто раз попыталась повернуть штырь влево или вправо. Железо сопротивлялось.

• • •

ГРОХОТ ВЫРВАЛ НОНУ из темного сумбура ее снов — дверь камеры распахнулась. Внутрь хлынул свет. Больше света, чем Нона помнила, когда была в том мире. Она взмахнула руками и крепко зажмурилась.

— Лед! Здесь воняет! — Мужской голос, интеллигентный и полный доброго юмора.

Нона села и, прищурив заплаканные глаза, уставилась на ослепительный свет. Он исходил от единственного фонаря, который держала в руке высокая фигура. Две фигуры — одна дородная, другая стройная — стояли рядом с ней, а по обеим сторонам стояли одетые в плащи бессветные, возможно, их было четверо, еще больше входило.

Нона завернулась в обрывки сорочки и попятилась в угол.

— И это животное, гниющее здесь, среди собственных нечистот, убило моего Раймела? — Юмор покинул голос мужчины. — Лано? Это она?

Стройная фигура — темноволосый мужчина в изысканной одежде —наклонилась вперед:

— Это она, Отец.

— Она ваша, милорд. — На женщине, державшей фонарь, была маска из черн-кожи. Ной-гуин. Через плечо, до противоположного бедра, свисала портупея с крест-ножами. — Вы можете распоряжаться ею, как пожелаете. Мой контракт выполнен. Тетрагод выражает сожаление по поводу задержки.

Нона знала этих двух мужчин, хотя еще не могла ясно их разглядеть. Она смахнула слезы, которыми свет наполнил ее глаза.

— Это было сделано не очень хорошо. — Голос Турана изменился, стал резким. — Но, по крайней мере, было сделано. — Он сделал шаг назад. — Обезопасьте ее. — И бессветные рванулись вперед.

Все еще полуслепая, Нона попыталась встать, но ной-гуин, которая, как Нона теперь знала, должна была быть Телласой, зацепила ногой петлю цепи и выдернула ноги Ноны из-под нее. Мгновение спустя ее схватил бессветный. Они не были совсем неумелыми, так как годами обучались искусству ной-гуин, и все они имели, по крайней мере, прикосновение хунска. Нона сломала кому-то запястье и ударила в незащищенное горло, но ослепленная, закованная в цепи и только что проснувшаяся, не могла отбиться.

Четверо бессветных прижали Нону к каменному полу, двое раненых отступили, и Туран Таксис склонился над ней, его сын Лано, худой и смуглый, жадно смотрел через плечо. Телласах протянула к Ноне длинную тонкую трость с наконечником в виде иглы. Ной-гуин держала острие иглы примерно в восемнадцати дюймах над бедром Ноны, готовая уколоть ее, предположительно, быстродействующим ядом, если она начнет вырываться.

Нона перестала сопротивляться и уставилась на красное бородатое лицо старика, присевшего на корточки рядом с ней. Во время опасной миссии Сестра Благоразумия часто скрывает во рту две вещи. Во-первых, закрепленную под десной вощеную таблетку, сделанную из измельченного корня крэйла. Корень крэйла останавливает сердце. Это не безболезненно, но быстро. Во-вторых, иглу в кожаной трубочке, причем нужно большое мастерство, чтобы ее использовать. Невозможно выплюнуть иглу, не отравившись самой, но любого, кого она ударит, постигнет та же участь. Иглы покрыты шамоном, ядом, который добывают из угрей, питающихся на дне океанских впадин. Этих рыб можно поймать только в тех редких местах, где теплая восходящая вода растапливает дыры во льду. Шамон вызывает медленную смерть: жертвы страдают от легочных кровотечений и кошмарных галлюцинаций. По большей части Серые Сестры используют быстрые яды. Шамон не быстр, но, в отличие от многих других, для него нет противоядия. Нона с радостью выплюнула бы такую иголку, будь она у нее.

— Нона, мне нужно присутствовать на одном очень важное собрании, где будет много очень важных людей, и я действительно должен показаться им. Но я вернусь к тебе. Позже. — Он достал что-то из кармана пиджака: диск из черного железа около четырех дюймов в поперечнике и почти в дюйм толщиной, украшенный рельефными сигилами по краю; с одной стороны находилась кожаная крышка, удерживаемая ремнем. Туран Таксис осторожно снял крышку, открыв спиралевидный набор сигилов, каждый из которых напоминал скрученного паука; было что-то глубоко нездоровое в том, как они держали центр и, казалось, корчились.

— Это Беда. Она хранится в моей семье на протяжении многих поколений. Боль, которую она причиняет, считается непревзойденной. Хуже, чем жжение или кислота. Хуже любого яда. И она не оставляет следов. — Туран поднес устройство к животу Ноны и нахмурился. — Беда очень эффективна, но мне она никогда не нравилась. Боль должна оставить след. Боль должна быть уродливой и необратимой. Поэтому, когда я закончу общаться с лордами и леди, высшими из Сис, закончу слушать чудесную музыку, наслаждаться изысканной едой и беседовать с лучшими людьми империи, я вернусь в эту камеру и причиню тебе боль более примитивными и более удовлетворительными способами. Мы начнем с того, что отрежем от тебя кусочки. Ты потеряешь все, что не убьет тебя. А пока... — Он пожал плечами и прижал железный диск к животу Ноны.

Боль заполнила ее, быстро распространяясь от места контакта. Ей показалось, что диск раскалился докрасна и теперь полностью покрывает ее. Каким-то образом он сочетал первый ужасный шок от ожога с длительной болью, поддерживая и то и другое вместе. Каждая часть тела Ноны вносила свой вклад, когда действие Беды добиралось до нее. Кости хрустнули, пальцы лопнули, зубы раздробились, язык покрылся волдырями, глаза обожгло. Пытка уже длились гораздо дольше, чем Нона могла вынести. Она не знала, как долго она продлится, и ничего не могла поделать в ее объятиях.

Когда, наконец, Туран Таксис снял устройство с ее судорожно сжимающегося живота, боль исчезла, оставив только тошноту и покалывание. Нона лежала, задыхаясь. Конечности, которые она считала сломанными, выглядели нетронутыми. Глаза, через которые смотрела, не пострадали. Там, где Беда коснулась ее, она ожидала увидеть обугленный круг сырой плоти, но на коже остались лишь слабые отпечатки прижатых к ней сигилов.

— Видишь? — Лорд Таксис вернул кожаную крышку на место и убрал диск в карман. — Никаких отметин. Как будто ничего и не было. Отрезать нос, может быть, и не так больно, но в этом есть ужас. Ты так не думаешь? — Он улыбнулся и позволил ной-гуин помочь ему подняться. — Я скоро вернусь, послушница. Я заплатил за это больше золота, чем ты можешь себе представить, и намерен получить столько же наслаждения.