— Меня нельзя судить в Башне...

— Тебя будут судить во дворце, жалкая ведьма! Тебя будут судить во дворце, признают виновной во дворце и сожгут во дворце! Только не во дворце Крусикэла. Пелтер везет тебя к Шерзал! Как тебе это понравится? А пока ты будешь получать по заслугам, я позабочусь о том, чтобы одна твоя знакомая послушница всем своим черным сердцем пожелала, чтобы ты позволила ее повесить или утопить, или, даже, чтобы Раймел получил свое удовольствие, потому что она умрет нелегко, настоятельница, действительно нелегко!

Стекло наклонила голову, чтобы скрыть эмоции, которые не могла стереть с лица. Она смотрела на свои руки и на серебряную цепочку, обернутую вокруг запястий, но мысленно видела падающие костяшки домино, бесконечные ряды домино — одна костяшка опрокидывает другую, линии расщепляются и опять расщепляются, все приходит в движение, сложность удваивается и учетверяется, грохот нарастает до рева, скорость увеличивается и все выходит из-под контроля.

Казалось, это было так давно, когда судья Ирвон произнес: «Это плохое решение, настоятельница», — и она ответила: «Тем не менее». И этими двумя словами опрокинула первую костяшку.

НОНА ВЫСКОЛЬЗНУЛА ИЗ сознания Чайник в собственные сны, а из них — в болезненное состояние на полпути между сном и бодрствованием. Постепенно ее глаза сфокусировались на одной яркой точке, а тело стало ощущать себя. Она поняла, что холод под ее щекой был холодом каменной плиты, и подняла голову. Она медленно распрямилась, застонав про себя.

Единственная маленькая свеча стояла на земле прямо за дверью. Она уже сгорела до длины меньше большого пальца. Ее единственной целью, казалось, было осветить нож, лежащий перед ней на полу. Нона прищурилась, потом села, прислонившись спиной к стене. Один-единственный предмет ответил на большинство вопросов. Метательный нож скромных размеров, навершие в виде простого железного шара, рукоятка обтянута тонкой полоской кожи вплоть до навершия. Это оружие оставила ной-гуин. Та самая ной-гуин, которая не смогла лишить Нону жизни во вторую ночь ее пребывания в Сладком Милосердии; та самая ной-гуин, которая воткнула нож в Чайник в глуши во время охоты на Нону два года спустя — и была ранена, в свою очередь; та самая ной-гуин, которая пыталась вернуться в Сладкое Милосердие через пещеры; та самая ной-гуин, которую прогнал холотур.

Та ли это женщина, которая схватила меня на кладбище?

Да.

Та самая, которая подошла к Раймелу после того, как я перерезала ему шею? Та самая, которую послали убить меня?

Да.

Ты и не подумал упомянуть об этом?

Как это поможет?

Телласах, так назвал ее бессветный. На его языке был горький привкус правды Отравительницы, на том языке, который он откусил несколько мгновений спустя. Она вполне могла поджидать у Скалы, ожидая любого шепотка своей жертвы. Сколько времени она следила за Ноной, прежде чем сделать свой ход? Дни, возможно. В конце концов, Нона двигалась в правильном направлении, а что может быть лучше для того, чтобы доставить цель в свое логово, чем дать ее идти туда самой? Должно быть, именно тогда, когда Нона начала разговаривать с людьми в Белом Озере, Телласах решила нанести удар, опасаясь, что послушница найдет там спутников или проводников и окажется в относительной безопасности.

Кеот обвил шею Ноны, пытаясь найти слабое место в ошейнике, которое позволило бы ему скользнуть под него. Она проигнорировала его усилия и обнаружила, что ее взгляд вернулся к ножу. Он был оставлен там как послание. Чтобы вселить в нее страх.

И это сработало.

• • •

КАК ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ отсюда выбираться?

Нона смотрела на свечу, и теперь, когда воск сгорел и та растворилась во тьме, Кеот ворвался в пустоту ее разума.

— Не знаю. — Тюремные камеры и цепи были почти одинаковы по всей длине Коридора Абета. Просто и эффективно. Нона никак не могла сообразить, как победить их. Сняв наручник с одного запястья или ошейник с шеи, она быстро расправилась бы с остальными, но эти вещи были сделаны так, чтобы их нельзя было снять без ключа.

Как ты думаешь, почему они до сих пор не убили тебя?

— Какова бы ни была причина, она не может быть хорошей. — Нона стукнула браслетом по стене. Несмотря на все ее усилия удержать руку на расстоянии от стены, она ударила ее о камни, ободрав костяшки пальцев. В темноте она едва могла разглядеть свою руку, не говоря уже о каких-либо деталях, но ищущие пальцы не нашли на браслете каких-либо повреждений. Она проверила цепь, сначала там, где она крепилась к стене, затем каждое звено, пока не добралась до манжеты на лодыжке. Она попыталась скрутить, потянуть, раскачать цепь о землю. И все безрезультатно. Она попыталась продеть цепь под наручники, но звенья оказались слишком толстыми, а железный браслет слишком тесно облегал запястье.

Животные в ловушках часто отгрызают себе ноги, чтобы спастись.

— Не думаю, что мне удастся далеко упрыгать на одной ноге. — Отравительница учила их, что все путы можно снять, но Нона подозревала, что она имела в виду те, что на запястьях, а не на лодыжках, но и наручники прилегали так плотно, что казалось маловероятным, будто они могут оторваться от ее рук, не сняв большую часть кожи и не сломав кости. Возможно, даже тогда.

Нона уставилась на чуть более темное пятно у двери — все, что она могла видеть от ножа теперь, когда свеча догорела. Хорошо бы его раздобыть, но даже если полностью вытянуть цепь и лечь плашмя, она все еще будет в ярдах от него.

— Телласах оставила его там, а меня здесь, чтобы я попыталась добраться до него. Чтобы я знала, кто меня похитил, и чтобы во мне рос страх.

Нона стянула с себя сорочку, который на нее надели. Она сразу же почувствовала холод, как будто невидимые руки касались ее в темноте, отнимая тепло у тела. Она также почувствовала себя более уязвимой, что, напомнила она себе, было нелепо, учитывая, что она была прикована цепями в подземельях ной-гуин. Она едва ли могла быть более уязвимой, и льняная сорочка ее не спасет.

Нона без проверки знала, что одежда недостаточно длинная, чтобы дотянуться до ножа, но ее можно было умело разорвать. Раньше она бы разрезала эту штуку на части невидимым ногтем. Лишенная своих способностей, она прибегла к грубой силе. Сначала материал сопротивлялся ей, но быстро порвался, как только она нашла шов. За минуту или две она сделала эту штуку вдвое длиннее своего роста и проделала в ней дополнительные отверстия, надеясь, что одно из них окружит какую-нибудь часть оружия.

Каменные плиты были шершавыми, покрытыми грязью и холодными. Лежа голой, распластавшись, Нона принялась размахивать разорванной сорочкой. Опыт попыток схватиться за скрытые и, возможно, несуществующие концы в темноте подземелий приучил Нону к настойчивости.

Десяток попыток не принесли успеха. Дважды Ноне казалось, что она зацепилась за кинжал, но только для того, чтобы осторожно увеличить натяжение и обнаружить, что сорочка возвращается к ней без скрежета металла о камень.

Опять! потребовал Кеот.

Нона бросила ткань, отдернула, еще бросила и отдернула, и еще. Зацепилась! Нона потянула. Вес ножа сопротивлялся ей. Тем не менее, ей казалось, что сорочка зацепилась прочно. Она потянула сильнее. Где-то снаружи, совсем рядом, что-то с грохотом упало... маленький колокольчик, может быть?

Дверь начала открываться почти сразу. Нона потянула сильнее. Нож сопротивлялся. Она потянула еще сильнее... и сорочка с треском порвалась.

В дверном проеме стояла фигура, один из бессветных, обрамленный светом, которого, казалось, едва хватало, чтобы видеть, когда Нону вели по коридору. Зато теперь она зажмурила глаза.

Мужчина наклонился и поднял шнур, которым нож был привязан к колокольчику, находившемуся за дверью. Он посмотрел на нее, лежащую перед ним, его лицо было слишком затенено, чтобы можно было прочесть какое-либо выражение, затем попятился, закрыв за собой дверь. В замке повернулся ключ.