— Ну… Нет, — человек все также непонимающе смотрел на директора.

— А вот представь, что тебе придется убивать за гребаную «питательную» пасту.

— Ну… Не хотелось бы такое испытать. Но… К чему это, Романо? — спросил наемник.

— А к тому, что наш с тобой друг — это плод влияния системы. Он начал вливаться в бандитизм с самого детства. Те три кворона, которые были убиты первыми из Йори, являлись друзьями того бандитского отребья, с которым работал Фирс. Сам Фирс не хотел быть тем, кто убивает ради наживы, но не хотел жить в том состоянии, которое у него имелось на тот момент. Состояние нищего. Состояние того человека, который не может есть ежедневно. И да… Он опустился. Сначала стал работать с Леманом, а затем, когда стал шишкой крупнее, завел контакты и с кворонами. Понимаешь, что он являлся, в какой-то мере, жертвой обстоятельств? — Романо говорил это довольно спокойно, а в глазах его играл какой-то легкий азарт.

— Но это не оправдывает его связи с жабами. Он мог бандитствовать на планете, но к жабам не лезть. Не становиться жабочеловеком.

— Мог, однако, стал. История не терпит сослагательного наклонения и всех этих «мог» или «не мог», мы рассматриваем то, что уже случилось фактически. Фирс помог мне в ликвидации местной мафии, а затем не сбежал с Айскрима, хотя мог сбежать, что ты сам отмечал. Ты сам отказался от того, чтобы забрать Фирса, а затем его казнить. А это значит, что ты фактически аннулировал его действия в прошлом. Ты сам от них отказался, Милет. Или ты будешь это отрицать? — интерес в глазах директора все сильнее разгорался, а Милет отвел взгляд.

— Я не буду отрицать, что я освободил его от ответственности перед человечеством, однако это не отменяет того, что он — преступник, — спокойно проговорил Милет, а глаза его начали бегать по комнате.

— Да. Это не отрицает того, что он преступник, однако все мы — преступники. А я даже больший преступник перед человечеством, чем он. Я лишаю промышленности почти целую планету. Как по-твоему? Что страшнее? Пара девочек, которые были проданы в секс-рабство, или же человек, который лишает возможности к жизни миллионы и даже миллиарды людей? — Жабодав в момент этих слов замялся, глаза его стали бегать еще быстрее, он закусил губу, затем посмотрел на Романо.

— Ты меня в тупик завел. Для меня обе вещи отвратительны.

— Однако… Ты работаешь на меня.

— Я работаю на тебя… — человек снова потерялся, кажется, что он даже не задумывался о том, что делал и в чьих делах замарал руки.

— Наверное, я страшнее одного маленького Фирса?

— Страшнее… — судя по лицу Жабодава, ему стало противно от себя самого, после этого разговора, кажется, он начал вспоминать обо всех тех действиях в пользу таких, как Романо и от этого начал бледнеть.

— Что такое, Милет? Тошно стало? Ты вот — герой, убийца взрослых и детей другой расы, но все же тот, кто уничтожал детей. Я же первый из тех, кто не позволил тебе зачистить детей. Верно? Ты подумай не над тем, на кого ты работаешь, а о том, что ты, зверь, делал. Чем ты сам от «жаб» отличаешься? — Милет в этот момент будто бы ослаб, руки его вдруг задрожали, а грудь заколыхалась от какого-то неровного дыхания. Он тут же вспомнил слова Грейха об эсэсовцах-убийцах детей и равенстве между шок-пехом и ними, сразу начали возникать ассоциации и с собой. — Правильно. Ты еще хуже. «Жабы» никого не уничтожали, Милет. Это ты уничтожал всех, даже младенцев. Нет вопросов по поводу убийства взрослых кворонов, но дети-то причем?

— Не причем… — Жабодав проговорил это как-то глухо, затем шмыгнул. — Романо… Кажется, что ты первый, кто сказал мне о безумности моих действий. Моя ярость не различала того, кто виноват… Я сделал виновными их всех. Но… Действительно… Почему дети должны отвечать за дела отцов? — Милет замолчал, его губы слегка тряслись, а сам он думал о том, что еще сказать.

— Ты должен признать свои ошибки, Милет. Я разговаривал с Хратером, и он не держит обиды. Гибель клана произвела страшнейший переворот в его уме, и сейчас он задумывается о том, чтобы стать чем-то совершенно иным. Он назвал тебя примером для себя. Понимаешь, Милет? Он правда думает о том, чтобы драться не только с кворонами, но и с остальной преступностью. Он ведь знает только о том, что ты — страх кворонов, а выходит, что ты и каперством промышлял, да и, в целом, выродок еще тот. И ты, Милет, хочешь упрекать в чем-то «жабочеловека»? — Романо улыбнулся, кажется, он добился своей цели — Милет был сломлен.

— Угу… Ну… Ты прав, наверное. Но… Не думал, что я стану примером для кворона… Это ж скольких я убил из тех, кто мог стать на схожий путь? Романо-Романо… Где ж ты был раньше? — человек сгорбился и будто бы сжался, лицо его изменилось и стало будто бы старше от этой глубокой грусти, которая на нем вдруг возникла.

— Я, вероятно, в этот момент делал то же самое, что делаю и сейчас, только вот людей тогда уму-разуму не учил. Делал лишь то, что говорила мне корпорация, но теперь время иное…

— Какое же? — спросил человек, глядя на Романо задумчиво и болезненно.

— Мои действия сейчас специально носят наиболее грубый и грабительский характер. Ранее мы на протяжении двух лет постепенно ликвидировали экономику, теперь я ее ликвидирую ударными темпами. Растет только добыча ресурсов, а вот промышленный сектор сокращается в секунды, а значит, растет масса нетрудоустроенных, что влечет за собой лопание экономических пузырей в виде кредитов, ипотек и прочего, — Романо сам во время этих слов побледнел. — Это влечет за собой усугубление кризиса. В момент, когда кризис усиливается, оголяются самые страшные противоречия нашей системы. Люди банально теряют все. После потери всего — их напряженные нервы начинают искать ответы: кто виноват? Что виновато? И на начальных этапах они находят тех, кто виноват. Линчуют их, но проблемы никуда не деваются, значит, требуется понять, что именно влечет за собой их проблемы. Ответом становится слово «система» или «капитализм». В этот момент зажигает свой фитиль процесс революции. Если ты, Жабодав, проживешь дольше, чем я, а ты проживешь, — ты увидишь этот процесс. Меня забудет история, однако этот акт является первым актом внутри нашей борьбы.

— То есть… — глаза Жабодава снова начали бегать, потом остановились и поднялись на Романо. — Ты хочешь принести себя в жертву? Чтоб тебя линчевали?

— Да. Если я стану фитилем социального взрыва — я буду рад.

— Ты болен, Романо… — на лице Жабодава появился какой-то странный страх, какое-то абсолютное непонимание логики человека напротив.

— Помнишь войну в Триумвирате? Помнишь, как они дрались за свои миры?

— Помню… — снова как-то глухо сказал Жабодав, а глаза его опустились.

— Вот. Ни один из нас так не дрался, как они. Если бы не численный перевес… Не бывать бы нашей победе над Триумвиратом. В общем, Милет… Я хочу лишь того, чтобы наши люди — стали теми людьми. Сильными. Гордыми. Свободными, — последние слова Романо произнес отрывисто.

— Но… Они же и сейчас не слабые.

— Милет… Они отчуждены от своей жизни, от своей работы, от своих детей. Они всегда должны работать на тех производствах, которые не факт, что дают настоящий полезный выхлоп для людей. Вот знаешь… У Шпака был завод электроники. Планшеты собирал, а если быть точнее, НПК для шок-пеха. Ну и как? — Романо сделал паузу. — Это полезный труд? Трудиться на тех, кто в будущем будет тебя убивать. Много пользы от таких планшетов?

— Немного… Но… Как это связано? Что за отчуждение?

— Это понятие психологическое. Работа на то, что точно не принесет пользы ни тебе, ни обществу, а если принесет — неизвестно кому. В случае того, если работа бессмысленна — это приведет к тому, что человек выгорит. Он будет биороботом, не испытывающим никакого удовольствия от своего труда, а труд — это природная сущность человека. Без мыслительной деятельности, которая связана с трудом, — не было бы и человека. Ума бы у тебя не было. Равно, как и у любой другой расы. Без труда — мозги не так работают, а если твою природную сущность ликвидируют на бесполезной, а то и опасной в перспективе работе, ты просто самоуничтожаешься. Ликвидируешь себя, как сознательного творца, который производит полезный для людей продукт. Ты становишься функцией от станка. Понимаешь? Нам с тобой сложно это понять, ибо мы в производстве не участвовали, но в определенной степени могли столкнуться с тем же отчуждением, с каким сталкиваются и обычные люди.