— Нет. Она посчитал Вас человеком, который вершит историю.

— Ага… То есть папка меня считает последней тварью, а дочурка считает творящим историю. Интересно-интересно, — снова улыбнулся Романо.

— Так Вы дадите интервью моей дочери?

— Пожалуй. Почему бы и нет? Только надо будет найти время, а я весь в работе, как понимаешь. Через пятнадцать-двадцать минут здесь должен оказаться сержант Грейх из того подразделения шок-пехоты, что работало с нами в прошлый раз. Если хочешь, кстати, можешь остаться здесь.

— Нет, спасибо. Я не готов находиться с шок-пехом в одной комнате.

— Хех… Забавно. А ведь ты для них снаряжение производил, но ладно. Это все-таки прошлое, а не настоящее, поэтому ступай. А дочке передай, чтобы на меня обиды не держала все-таки — то была лишь определенная сценическая роль.

— Да-а-а-а-а… Вы все-таки разносторонняя личность. Только вот я никак не могу понять того, кто вы.

— Рано пока понимать тебе это, Генри. Рано. Ты до сих пор ставишь себя выше меня или того же сержанта, хотя работал с нами в одном предприятии. Позавчера мы были в одной связке, а уж с шок-пехом ты давно в одной связке. Поэтому ты равен нам. Скоро станешь равен и в плане того, что прольешь чужую кровь. И сколько тогда между нами разницы? — спросил Романо у уже поднявшегося со стула человека. — Что ж. До свидания.

— До свидания, господин Романо, — Шпак вышел за дверь, вместо него тут же вошел Чаки, а Джек стоял с той же улыбкой.

— Ну? Как там? — спросил чернокожий.

— Все нормально, Черный. Я теперь телохранитель Романо.

— Ага. Ну, добро пожаловать, коллега. Ты себе позывной придумай, а то назовут как меня «Черный», или как-нибудь в духе «Бледный», или еще что-то. Парни любят прикалываться. Знаешь же уже про… Ну… То, что мы пойдем на бар штурмом?

— Да. Романо все рассказал.

— И как тебе этот план? Дохрена головорезов, которые там ошиваются, и довольно узкий бар. Мне как-то не ахти эта идейка.

— Угу… — Шпак в этот момент прикусил губу. От мысли о том, что он может не вернуться домой завтра, стало как-то жутко.

— Дочку боишься одну оставить?

— Да. Я ей обещал, что выживу, что буду с ней.

— Ага. Я тоже много чего обещал, ну и… Могу это все не исполнить. Сынкам своим выслал деньги большие за позавчера. Они радостные были. Я для них на стройке какой-то космической станции работаю, а на деле… На деле жутчайшее дело. Надеюсь, что не узнают, чем папка занимается, а то как-то стыдно будет. Они думали, что я борозжу космос, а я выбиваю людей из жизни как прямо, так и косвенно.

— Скольких ты убил?

— Ну… Я считал где-то до десяти, а потом перестал. Не знаю. Что-то, наверное, около пятидесяти сейчас.

— Сложно это?

— Ну… Поначалу — да, а потом для тебя человек почти мишенью становится. Ты просто на рефлексах начинаешь действовать, ибо знаешь, что… Если ты сдохнешь — семья останется без денег и присоединится к тебе в крематории.

— Ты ж говоришь, что у тебя пацаны. Они поди заработают.

— Так жить-то все равно хочется, Генри. Увидеть деток своих деток, ну… Внуков, то есть. Поэтому жизнь свою ты оцениваешь сильно выше, чем жизни других. Это как бы эгоизм, но эгоизм разумный, ибо ты сделаешь хуже своему роду, если пойдешь там… По принципу стоицизма, как говорит Романо. Нет, — в этот момент Джек как-то погрустнел. — Стоицисты были, может, хорошими людьми, но они отрицали одну вещь. Человек не готов жертвовать всем, чем угодно. Никто не готов. Вот ты не можешь предать своей дочери и помереть, — сначала он указал на Генри, а потом на себя. — Я не могу предать своей семьи и помереть. Да. Наплодил. Я виноват в этом. Живут они в гетто, хоть и в Центре живут. Сказать честно… Центральные миры — это сплошное гетто. И белые, и черные, и желтые — все как один живут, заточенные в своих маленьких гетто. Преступность есть, хоть и загнана в норы теми же шок-пехами, но это не гарантия. Да. И зарплаты там получше, но не для всех. Жена вот моя работает за пятьсот кредитов в неделю, сыновья старшие, двое, грузчиками работают там по двести кредитов в неделю. Я за неделю зарабатываю больше, чем они все вместе. Но да… — в этот момент чернокожий пальцем показал на локоть. — В крови по локоть. Мы ведь не все, как Чаки. Даже шок-пехи не все такие, как позавчерашние. Помнишь, наверное, как двое, что были поближе к нам, про девушку говорили. Ну, вот… Не все такие. И не все так однозначно. Вот ты сам в той крови, которую они делают, замешан. Все переплетено, и все мы виноваты, просто в разной степени, — голос Джека становился все более и более тихим, казалось, что он будто бы каялся за то, что делал, и от этого Генриху становилось только хуже. Он мерил их всех одинаковыми ублюдками и головорезами, но чем дальше углублялся в общество — тем сильнее понимал, насколько он сам ублюдок.

— Ладно, Джек. Давай. До завтра. Может как-нибудь встретимся и выпьем. Надеюсь, что шальная пуля не разлучит нас, — Генрих улыбнулся и пожал руку Джека, который и вовсе усмехнулся над последними словами.

— Ты меня в гомосеки не записывай, Генри. Я б если таким был — детей бы не настругал шесть штук, — улыбаясь, сказал чернокожий.

— Не записываю, не записываю, — улыбаясь, проговорил Генрих, а после пошел к лифту.

Почему-то на этом этаже никогда не было никакой активности. Только единичные люди проходили туда-сюда, но не более. Вот в конце коридора стоял Борман и с кем-то разговаривал. Лицо его было, как обычно, красным, а сам он напоминал свинью на бойне, в которой поселился страх, но она не совсем понимала того, куда попала.

— Дая тебе говорю, кретин. Убьют тебя там, — говорил грубый голос толстяка куда-то в никуда.

— С кем Вы разговариваете, господин Борман? — спросил только вышедший из лифта крепкий мужчина в темно-синем закрытом мундире с железным щитом с молнией на правом плече, а также с погонами, на которых красовались четыре серебряных полоски, пересеченных красной линией, в правой руке он держал армейскую бейсболку с тем же щитком, что и на плече.

— А? Ни с кем. Сам с собой.

— А кого там убьют? Не Фирса ли случаем?

— Нет, сержант. Меня убьют.

— Ха-ха… Честно? Я бы Вас прямо сейчас завалил за какие-то секреты, но Вы больно дороги Роберто Романо на данный момент, — толстяк во время слов этого человекадаже побелел. Судя по всему, это и был тот самый сержант, который работал вместе с Романо в цехах.

Крепкого телосложения, рослый и опасный, вот что можно было сказать об этом мужчине в мундире. На лице его под правым глазом красовался довольно глубокий ожог. Возможно, его пометил какой-то рогариец, ибо, если присмотреться, внутри рубца виднелись непонятные символы, которые чаще всего гравировались на гранях энергокопий рогар. Его лицо было довольно грубо обтесанным и во многом изуродованным множественными шрамами, которые, впрочем, были характерны для шок-пеха. Он остановился перед Генрихом и улыбнулся во все зубы.

— Здравствуйте, Генри. Мне тут интересная информация поступила. Я хочу поблагодарить Вас за тот шикарный НПК, который встроен в мой костюм. Правда отличная вещь, и дизайн соответствует нашему делу. А вот шоковая вставка была лишней, пришлось демонтировать, но… Это сугубо моя придирка. Некоторые парни с удовольствием ей пользуются, — в этот момент бугай с бритой головой согнул левую руку в локте, подняв ладонь вверх, а после дважды ударил предплечьем правой руки по своей ладони. — Так-то интересное решение, однако, приходится проводить новые кабели внутри шок-костюма, чтобы в идеале этим получалось пользоваться. Хотя, предплечьем бить не всегда оправдано. В потасовке лучше уж кастетом бахнуть, а лучше прижать его к зоне паха и жахнуть зарядом, так чтоб яички обуглились, — после этих слов бугай начал смеяться своим хриплым басом. — В общем, удачи, Генри. Скоро увидимся вновь. Думаю, нам есть о чем с тобой поговорить.

Генрих отреагировал на этот монологлишь покачиванием головы, а далее пошел к лифту. Впрочем, шокпех не сильно отреагировал на это. Ему было плевать, ибо сейчас должна была произойти встреча с давним знакомым, а значит, можно было бы даже дрябнуть немного коньяка, причем бесплатно.