Карета была подана, как и обещал Шоаран, рано утром. Я старательно причесалась, надела новое платье, которое настойчиво предложила купить Валия, а заплатить за него, как только появится возможность. Брать деньги из тех, что остались после оплаты аренды из данных мне Светланой, я не торопилась, потому что нужно было купить ножницы для каждой ученицы, собрать наборы камней для завивки, да и по мелочам для класса нужно было еще много всего.
Использовать одну из комнат для служанок как ванную я решила в первый же день, когда пришлось ночевать в школе. Мы с моей новой помощницей во всех делах, прыткой Мидели, убрали две кровати, оставив одну как место, где можно присесть, разложить чистую одежду, да и полежать, если придется. Затащили внутрь самое большое корыто, которое, скорее всего, принадлежало хозяйке дома.
Я, тщательно вымытая, свежая и с заплетенными на голове двумя объемными косами, о чем позаботилась Палия, вышла к карете. Я впервые чувствовала себя красивой. Нет. Не только здесь, а вообще. Я ехала как местная госпожа, как ридганда. На карету смотрели редкие прохожие, но я старательно пряталась и смотрела в небольшое окошко на рассвет, только-только зарождающийся в небе. Ехали мы небыстро. Полозья то и дело притормаживали по проталинам на каменной дороге. Видимо, рано еще было менять их на колеса. Скорее всего, могли вернуться снегопады, как это бывало у нас в марте.
Чем ближе был Храм, тем сильнее билось сердце. Теперь страх перед этим строением стал несущественным по сравнению с тем, что мне придется снова быть рядом с Шоараном.
Я увидела его сразу, как только громоздкие двери этого Божьего дома попали в поле зрения. Он стоял прямо возле порога. Вчерашний плащ, непокрытая голова и внимательный взгляд на подъезжающую карету. Знал ли он, что я решилась? Думаю, да, потому что, вернее всего, возница должен был подождать дольше, если я не выйду.
Он сделал шаг к карете так быстро, что возница даже не успел сойти с козел.
— Я рад, что вы решились, боргана, - он не улыбался, а его глаза медленно скользили по моему лицу, отчего мне стало не по себе.
— Храм – главная в Синцерии пристань Богов. Видимо, просто пришло время. Вы угадали, что я готова, - я улыбалась, скорее нервной, неуверенной улыбкой.
— Или же вы так сильно хотите, чтобы я пропал из вашей жизни, - теперь улыбнулся и Шоаран.
Высокий свод внутри Храма поразил меня своим великолепием, показалось на секунду, что я снова дома. И где-то в Греции мне повезло попасть в одно из древних строений, которое люди до сих пор изучают, но так и не понимают, как предки могли такое построить без машин и современных технологий.
— Каждое крыло Храма принадлежит одному из Богов. Женщины предпочитают говорить с Эриной, а мужчины просят силы и мужества у Герстера…
— Но, насколько я знаю, первый Бог здесь Даркан Вершитель. Я думала, что мужчины любят самых главных Богов Пантеона.
— Даркан, - Шоаран вдруг чуть склонил голову в одну из сторон Храма, - покровитель канафаров, но он следит за теми, кто погиб. Его вотчина – смерть. Пока мы живы, стараемся обращать на него свой взор как можно реже. Но в боях многие вспоминают его имя, чтобы он презрел за воинами, не оставил их в огне, - слова Шоарана были настолько поэтичны и ладны, что я заслушалась было, пожалев, что пресекала наши встречи. Он мог бы много рассказать мне о местных нравах, истории.
В какой-то момент я поняла, что представляю нас сидящими рядом, он говорил что-то, а я внимательно слушала его рассказ. Видимо, теперь я постоянно буду представлять нас беседующими в библиотеке, как вчера.
Зря я отказалась от бутерброда с сыром и мясом, который так старалась втолкнуть в меня Мидели. Слабость навалилась как-то совершенно неожиданно. И страх за то, что мой диабет вернулся, полностью завладел мной.
«Здесь я не смогу жить с диабетом. Даже Светин Мираз мне вряд ли поможет», - было моей последней мыслью, перед тем как тепло, покой и умиротворение окутали мою душу. Я посчитала, что умерла, но видела Шоарана, все еще что-то рассказывающего, людей, которых называли жрецами храма. Откуда я это знала?
Ноги вдруг стали ватными, но, осмотревшись, я поняла, что стою я достаточно уверенно. В голове зашумело.
«Лена, ты слышишь меня?» - голос был похож на голос моей бабушки, и от этого к горлу подкатил ком. Если бы не ощущение какого-то безграничного счастья, я, скорее всего, разревелась бы навзрыд.
Рот не открывался, но, похоже, этот голос прекрасно слышал мои мысли. Я внутренне кричала: «Да, бабуля, да, слышу. Где ты, как тебя увидеть?».
«Я не твоя бабушка, просто, ты слышишь тот голос, что тебе приятен. Это поможет тебе легче смириться с тем, что я сейчас скажу тебе».
— Кто ты? – я слышала себя, но понимала, что мои губы сомкнуты, на моем лице блуждает улыбка, а глаза устремлены на Шоарана, который что-то все еще рассказывает. Мне и хотелось, и одновременно нет, чтобы он понял, что со мной что-то не так.
— Я Эрина. Всего я сказать не могу, но пока ты узнаешь то, что должна знать сейчас. Я ждала тебя и могла бы говорить с тобой везде, но твое сердце было закрыто на тысячу замков, и мой голос не мог проникнуть к нему.
— Эрина? Это богиня?
— Можно сказать и так. Малисат была ближе к ней, нежели ты. Да-да, она глубоко верила в то, что Эрина защищает ее.
— Но ты убила ее и поместила меня в это тело.
— Не совсем так, милая, не совсем, - снова эта бабушкина привычка говорить мягко и повторять ключевые слова. – Я не могла защитить ее от ее же желания умереть, вместо того, чтобы бороться. Она была слишком свободна. Даже больше, чем ты, живущая в своем горе, в своих обязанностях.
— Но нас? Зачем ты убила нас? Всех тех людей, которые ехали со мной? Это ли не грех? Это ли не зло?
— И вас я не убила, Лена. Это стечение обстоятельств.
— Для богини ты слишком уж по земному изъясняешься, - я была рада, что мое состояние хоть чуточку нормализовалось, вернулась уверенность, силы и внутри перестало все дрожать. Я очень испугалась, что вернулся мой диабет.
— Боги – это те, кого придумывают люди, чтобы свалить на них все свои ошибки. Я обещаю, ты узнаешь обо мне, да и о Даркане намного больше, но позже. Для этого тебе нужно быть свободной.
— Я свободна, Эрина. Я больше не рабыня, и сделаю все, чтобы не стать ею, - пообещала я, скорее, не голосу, а себе.
— Я не о твоем теле, а о твоей душе. Ты изменилась, но это еще не все. Твоя свобода в том, чтобы делать не что хочешь, а что нужно. Когда ты научишься делать то, что нужно твоему сердцу, ты станешь открыта для меня.
— Я не понимаю ничего, из того, что ты говоришь. При всей твоей современности, ну, я имею в виду многословие, умение размышлять, как люди в моей прошлой жизни, ты говоришь со мной, как некий дух из старинных сказок, - я даже хмыкнула и услышала такой любимый, такой теплый и родной бабулин смех. Я, наверно, готова была рассказывать анекдоты, лишь бы она смеялась и смеялась. На секунду мне даже показалось, что запахло ее платком, ее чаем с душицей, дымком из печи в мороз, когда идешь по улице.
— Все, что ты сейчас видишь – твоя свобода, Лена. Эти радости и есть свобода. Все, что заставляет сердце биться, и есть свобода. Малисат жила только этим. Она делала то, что хочет, говорила то, что подсказывало сердце.
— Это не всегда правильно, - ответила я.
— Мы говорим о добрых побуждениях, Лена. Когда ты из-за своих страхов отпускаешь поводья своей жизни, их берет тело Малисат, привыкшее к действию, но ты подхватываешь ее, ты меняешься.
— Я становлюсь Малисат?
— Нет, ты становишься собой.
— Неужели, все это произошло только для того, чтобы я изменилась?
— Наш с тобой разговор – да. Ты не услышишь меня за пределами Храма потому что твои страхи живы. А здесь сильный сигнал.
— Что ты несешь? Сигнал? Здесь большинство людей за пределами Гордеро, да что там, если посмотреть, и в Гордеро, спят на соломе, греются огнем и лечатся молитвами тебе.
