По грязи мы шли босиком. Иногда ноги увязали почти по колено, но Лафат вытягивал зазевавшуюся беглянку, какое-то время тянул за руку за собой, чтобы задать темп, при котором грязь работает как Ньютоновская жидкость. Он точно хорошо знал все, что связано с длительными переходами, и еще через неделю дороги, когда все подсохло, как и наши желудки, велел оставаться в лесу и ждать его.

Через день, когда мы начали уже думать, что он нас бросил, он вернулся с тремя неизвестными мне птицами и мешком, из которого капала кровь. Крита и Дашала моментально вскипятили воду, ощипали что-то среднее между голубем и уткой, вычистили внутренности и поставили варить в двух котелках. Я безотрывно смотрела на лежащий у дерева мешок с подсыхающей по кругу кровью.

— Что там, Лафат? – я не хотела думать, что он принес нам чью-то голову, но мысли были именно такие.

— Это печень мертвой кошки, - спокойно сказал он и продолжил дальше подкладывать в костер ветки.

— Зачем она? Где ты ее взял?

— Не я убил ее. Кто-то ранил, она далеко ушла и умерла. Стрела была в ноге. Есть ее нельзя.

— А зачем нам ее печень?

— Утром она запахнет, и я продам ее рыбакам. За нее дадут хорошо. Дадут деньги и сушеную рыбу.

— Зачем им эта печень? – удивленно спросила я, все еще косясь на кровавый мешок. Судя по очертаниям и размеру содержимого мешка, либо кошка была алкоголиком, либо это очень большая кошка!

— На нее придет столько рыбы, что они несколько дней будут просто погружать сети в воду и вытаскивать. Печень кошки пахнет сильнее всего. Рыба придет даже от Большой воды, - голос Лафата звучал уверенно, и мне от этого было спокойно.

Птицу мы разорвали и бросили обратно в бульон. Так есть его было приятнее. Очень жирное варево быстро вернуло к жизни и желудок, и разленившийся, думающий только о пище мозг. К вечеру голова стала светлой, появилось настроение и даже уверенность, что все получится.

У нас было перо Хирговой птицы и печень какой-то суперкошки. И если следующим звеном наших находок станет говорящий кузнечик, я решу, что попала не на другую планету, а в дурацкую сказку, и так уже должна селянке за ночёвку. Лишь бы не пришлось просить муки у мельника, чтобы отдать ее кузнецу за подкову, как это было в играх, которые нравились сыну.

Я вдруг поняла, что начала смиряться, начала принимать эту жизнь. Вот уже и прошлая жизнь кажется чем-то нереальным, будто сном. Длинным, красочным сном, от которого просыпаются либо в слезах, либо от хохота. Мирило с этим миром то, что если бы моя прежняя жизнь и правда была сном, то просыпалась бы я в холодном поту. Так что, все не так уж и плохо.

Солнце после трехдневных ливней еще не успело прогреть землю, но утренняя сырость и туманы не давали спать долго. И всё же просыпались мы отдохнувшими, потому что температура ночами была ниже привычной.

Лафат ушел рано утром, а вернулся после обеда. Птицу, что осталась с прошлого дня мы доели утром, как он велел, иначе все испортилось бы еще до вечера. Весь день мы собирали травы для чая в дорогу, купались и слушали рассказы друг друга о прошлой жизни.

— Я был в Барете. На рынке взял все, что понадобится в дорогу по Большой пустоши, - объявил Лафат, кинув два полных мешка перед нами и принялся жадно пить из котелка отвар, который уже остыл.

Я вынула из его котомок несколько легких покрывал, тряпичные мешочки с сухой рыбой и мясом, какими-то ягодами и крупой.

— Все это можно есть сухим. Когда я найду ридганов, которым нужен проводник в Гордеро, мы купим лошадей, несущих воду, теплые одеяла и другой еды, - Лафат взял из мешочка несколько лепестков сухой провизии, закинул в рот и прилег, закрыв глаза.

Вечером мы вышли в сторону границы Виелии и Большой пустоши. Иногда они называли ее пустыней, но я понимала одно – место, которое «коротким путем» можно пройти за пять наших месяцев, даже в моем времени не назвали бы лучше.

Через пару дней Лафат остановился как всегда неожиданно и велел оставаться здесь. Собирать травы. Мы собирали их каждую остановку, потому что, иначе, в дороге, нам пришлось бы пить просто кипяченую воду. Он ушел рано утром, а нам оставалось ждать. По тому, как он оделся, используя аж два покрывала, одним из которых замотался сам, а вторым накрыл голову, я поняла, что отправная точка уже рядом, и это его переодевание рассчитано на ридганов. Выбирая проводника, они должны видеть не обычного мужика в штанах и рубахе, а аутентичного пустынного жителя.

Вернулся он ночью. Я не спала, боясь, что наша близость к городу может сыграть плохую шутку: три женщины и девчонка – лакомый кусок для желающих подзаработать. В рабство больше не хотелось от слова «совсем».

— Три ридгана согласились выйти караваном. Через день мы выходим. Завтра я заберу часть платы и куплю четыре лошади. Делайте все, как я сказал, - он знал, что я не сплю и присел сразу возле меня. - Все должны надеть накидки. Палию я представлю, как ридгана, который сопровождает сестер в Гордеро. На голове она будет носить ташкан, как и все мужчины в караване. Ваши лица видеть не должны. Крита похожа на местных ридганд, а ты, Мали и Дашала – не похожи.

— Дашалу можно представить твоей дочерью, Лафат, - не подумав, «брякнула» я.

— Нет, балайки не выезжают из дома.

— Я постригу ее, и ты скажешь, что она – твой сын. Девочке будет тяжело все это время сидеть под покрывалом, - мне хотелось, чтобы хоть она не испытывала тяжести дороги в полной мере, как придется нам.

— Я согласна, Мали, остриги меня. Я буду вести себя как сын Лафата, который учится у него ремеслу, - тонкий голосок девочки за моей спиной вызвал улыбку.

— Тогда, ты должна будешь молчать и слушать меня. Иногда я буду грубо ругать тебя. Это нехорошо для девушки, - пытаясь уйти от этого разговора, ответил Лафат.

— Я готова молчать, Лафат. Так нам всем будет легче, правда. Иначе, три женщины в покрывалах – три вопроса о них. Пусть их будет двое, - малышка, несмотря на свой рост, имела достаточно умную голову.

— Хорошо, тогда разбирайтесь с волосами сейчас. Утром ты идешь со мной, - Лафат завернулся в покрывало и моментально заснул.

Я тоже заснула, потому что знала, как чутко спит этот великан. Завтрашний день нес много нового, и кроме молитв мы ничем не могли помочь Лафату.

Гордеро все описывали как Мекку, которая принимает не всех, но если ты там понадобишься хоть десятку людей, жизнь может оказаться сказкой. Из Гордеро не увозят людей в рабство, если у тебя есть занятие. Город дает множество шансов. Я вспомнила Ленинград, который после деревни казался мне чем-то необыкновенным, волшебным. Я запомнила одно – возможность дается единожды, и если ты не используешь ее, можешь и вовсе забыть о ней. Я готова была рвать и метать, чтобы получить место под местным солнцем, но если проблемы не закончатся и в этом прекрасном месте, я обещала себе не сдаваться.

Вечером следующего дня Лафат с Дашалой вернулись, и он велел собираться. Планы были непростыми: час дороги до места сбора, знакомство с транспортом, перекус наскоро и встреча с людьми, чьи караваны должен был вести Лафат. Сердце мое билось от страха. Боялась я больше того, что нас поймают прямо на границе, а не этих мифических кошек размером с льва.

Вещи, что принес Лафат, были чем-то совершенно удивительным: широкие, но легкие штаны, рубахи с длинными рукавами, покрывала, к которым были приспособлены завязки, из очень легкой ткани, которую нужно будет наматывать на голову, если мы попадем в песчаную бурю. Вот это «если», я уверена, за пол года повторится не раз. Уж если это пустыня, то буря там – единственное развлечение, и съедим мы этого песка немало.

Когда совсем стемнело, мы подошли к дому, где, скорее всего, останавливались путники, что-то вроде местной гостиницы. И здесь я поняла, почему Лафат называл лошадей “несущими воду”. Никакие это были не лошади. У обычной коновязи длиной метров в сто стоял ряд верблюдов. Да уж, эти точно несут воду. Отчего мне даже не пришло это на ум? Часть верблюдов лежала чуть поодаль, но рядом с ними, прямо на земле сидели мужчины. Скорее всего, погонщики.