Казалось бы, ничего необычного в этом фото не было, но эта ситуация по какой-то причине засела в голове Девина и погружала его в странное неописуемое состояние.

Смотря на фото, он переносился на восемь лет назад. Он подумал: «Восемь лет. Надо же. Быстро время летит… Стоп. Какие восемь лет? Асцелию отдали мне два года назад. Тогда как я мог возить её в больницу восемь лет назад?». Он посмотрел в галерею — фото птицы было сделано раньше, чем то, на котором был его прошлый робот-помощник сразу после ремонта. Покрашенный и натертый до блеска он выглядел словно с завода, но эта фотография была сделана задолго до того, как в жизни Девина появилась Асцелия.

Хоть на фото и не было дат, как и, собственно, практически нигде в мире, он отчетливо помнил, что ремонт робота он проводил единожды и было это до его вынужденного отцовства.

— Я помню это место. Мы там были.

— Кто это говорит, черт возьми? — Девин вздрогнул.

И тишина. Снова послышалось?

Он ещё какое-то время лежал, вслушиваясь в тишину, не получая ответа. В полном одиночестве. Так он проживал каждый день своей жизни до того, как ступил на борт этого судна. Одинокий и никому не нужный, он и сам-то не сильно нуждался в ком-либо. Родителей он не помнил, любимого человека у него никогда не было. Он всегда был сам. И всегда его это устраивало. Но не сейчас. Почему же сейчас он чувствовал пустоту и то самое невиданное ранее одиночество начало грызть его? Пустота и тишина в его собственной квартире никогда не мешала ему, но беззвучие, что так яростно стучалось в двери из пустого коридора, его угнетало.

«То есть вот так, я проснулся, и они сразу ушли? Вот настолько быстро это произошло. Как же так…»

Не было слышно криков и ссор, даже простой шум ботинок не мозолил уши. Под такое пугающее затишье он и заснул. И проспал до завтрашнего дня.

На утро Девин проснулся и обнаружил, что к его правой руке подключена капельница. И что примечательно, он наконец-то чувствовал своё тело. Даже мог двигаться. Он хотел было уже вынуть иглу капельницы, как сверху издался короткий звук, похожий на звоночек. Через секунду возле него уже маячил робот, а через две Девин был освобожден от капельницы. Левитирующий робот, корпус которого был выполнен в форме цилиндра с тонкой рукой на пружинах, издал длинный писк и улетел прочь.

Девин быстро скинул с себя одеяло и вскочил с кровати. Зря. Тут же у него закружилась голова, а в глазах всё потемнело. Уперевшись на кровать, он перевёл дыхание и снова приподнялся. Он пришел в себя и подошел к окну. Снаружи виднелись остатки их временного палаточного лагеря. Раньше здесь жил Фонс и все, кто ушел с ним. Так они привыкали к новым условиям, что теперь станут для них обычной жизнью. Сейчас же лагерь пустовал. Почти все вещи забрали, даже ткани, из которых состояли жилые шатры. Территория вокруг была вытоптана, а на запад раскинулась широкая дорога из сотен следов и мусора.

Он долго ходил по кораблю, сначала с тоской, а потом и с некоторым воодушевлением, ведь теперь он может занять практически любую комнату, даже на двоих, где они с Кэтрин смогут жить.

«Кэтрин. Что-то меня далеко понесло. Жить с кем-то вместе. Готов ли я к такому? А она? Хочет ли она быть со мной? Много вопросов, а я не знаю ни одного ответа. Я с ней поговорю. Пусть уж так. Я узнаю всё как есть», — он остановился посреди длинного коридора.

Слишком много мыслей терзали его разум. Это было нетипично и вдохновляюще. Смерть человечества стала смертью самого Девина. И только умерев он смог стать живым человеком. В нём начали просыпаться чувства и эмоции, голова наконец начала выполнять свои обязанность — генерировать мысли. Он стал проводить время внутри себя. Не просто бездумно шастаться по округе, а думать и размышлять. Вот, что случившееся изменило в нём. Кровожадный демон пропаганды не смог заглушить в человеке его истинное существо. Душу, если будет угодно. Может, он действительно сможет оставить себя прошлого в прошлом, и двинуться дальше?

Он дошел к выходу на улицу. Открыв дверь, он почувствовал на себе сухой теплый воздух. Здесь никого не было. Пустые шатры да мусор. День назад здесь кипела жизнь, горел страх и жажда нового. А сейчас тут пусто. Он немного прошелся по округе и замер перед протоптанной дорогой. Туда ушел его народ. А он отправится на небеса. Но с кем? Тоже со своим народом или с дьяволом? А может быть с богом? Точно не сам. Этого достаточно. Никакого больше одиночества.

Дорога завораживала его. Длинная, уходящая в горизонт — настоящий отпечаток истории, который будет уничтожен слабейшим порывом ветра. Сзади послышался хруст земли и песка. Он обернулся и увидел Кэтрин, которая жестом попросила его ничего не говорить и позвала за собой. Несколько минут они шли в тишине, на расстоянии друг от друга. Сегодня это расстояние меж ними либо сократится, либо станет ещё больше. Всё будет зависеть от неё.

Кэтрин привела его на детскую площадку. На то, что от неё осталось. Недалеко виднелись некогда жилые дома в пригороде. На небольшом холмике стояло две качели. Убедившись, что эта конструкция не рассыпится, они оба сели на седушки. И качались они долго. Кэтрин рассказывала о своей работе, о Клиффе. Рассказала, что Клавис всё это время лежал выключенный в кладовке. Она без умолку говорила и говорила. Видно, на работе ей было не с кем поделиться мыслями. Она увлеклась своими рассказами, да так, что уже начало темнеть. За их спинами горел красный закат, и Девин взял дело в свои руки. Либо сейчас, либо никогда!

— Кэтрин! — она замолчала, — ты мне нравишься. По-настоящему нравишься. Я не знаю, что это за чувство внутри меня, но я знаю, что хочу быть рядом с тобой!

Она смотрела на Девина, не отводя взгляд от его глаз. Её зрачки расширились, а лицо порозовело. Её губы сложились в улыбку, которую она пыталась сдержать, и глаза опустились вниз.

— Ты мне тоже нравишься, — после этих слов она снова посмотрела в его глаза. — Очень нравишься.

Они оба засмеялись и смотрели друг на друга горящими глазами, полными радости и счастья. Между ними оставалась небольшая свойственная влюбленным стеснительность. Кэтрин начала интересоваться Девином, его прошлым, его мыслями. Стала задавать вопросы — о любимом цвете, о том, где он вырос, о рутине, о планах из прошлой жизни. Практически ни на один из этих вопросов он не смог дать точный ответ, потому что сам не знал ответы на эти вопросы. Даже про любимый цвет ничего не смог сказать. Но ей это было не важно, ей хотелось просто разговаривать с ним обо всём на свете.

Так, Кэтрин рассказала, что родилась она в большом промышленном городе. Она часто бывала дома сама, потому что родители много работали. Где — неизвестно. Обычно дети не знали, где и кем работают их родители. Больше того, люди иногда не знали профессию своей второй половинки, потому что распространяться об этом было не принято. Как гласил один из слоганов Доктрины — «Каждому своё место». По факту он означал то, что за человека выбирали его будущее место работы, и поэтому, чтобы люди, а в частности дети, не строили строили себе мечты, им запрещалось знать о каких-либо деятельностях.

После краткого рассказа о себе повисла пауза. И Девин спросил:

— А для чего тебе жизнь?

— Жизнь? Чтобы работать, наверное. Не знаю. Разве это так важно? Скоро мы будем каждый день проживать в радость. Я жду этого. А ты?

— Я тоже жду. Наверное.

Вечер близился ко сну, и над ними повисла ночь. Пришло время расходиться по комнатам. Девин провел Кэтрин к её жилищу.

— Может, зайдешь завтра? Можем поужинать вместе.

— Давай, я не против.

— Стой. Извини. Завтра какой день? Нет, нет. С завтрашнего утра я работаю в несколько смен. Не знаю, через сколько дней я буду дома. Обычно я ночую на диване в двигательном отсеке.

— Жаль. Ну тогда в следующий раз. Я вот думаю, может мне тоже как-то помочь Клиффу?

— Попробуй. Найди его, как будет время. Думаю, он сможет что-нибудь придумать.

Кэтрин открыла дверь в комнату и повернулась к Девину. Она быстро обняла его и, помахав рукой, зашла к себе. Он остался в коридоре. Ему ответили взаимностью. Ему не разбили сердце. Наверное, самое время радоваться. День подошел к концу.