Ему пришлось сделать шаг, потом второй, и Эль оказался в просторном зале. Это напоминало большую столовую, но не такую как в их доме. Здесь столы стояли рядком, яркие лампы слепили глаза, а за окном пейзаж был совершенно безрадостным. Он видел унылые, погибающие деревья и на половину высохший газон, за которым давно никто не ухаживал. За столами сидели дети, очень много ребятишек разного возраста. Они жевали резиновую овсянку и запивали все чаем. Михаэлю становилось нехорошо – и от обстоятельств, и от разливающегося по помещению запаха.

Он нервно облизал губы, уже пересохшие от ужаса, и оглядел еще раз все пространство. Так, словно в первый раз его видел.

– Чего встал? Проходи уже! – воскликнула женщина за его спиной.

Эль развернулся и тут же встретился с мерзкой теткой взглядом. Его резко затошнило. Он зажал рот ладонью, едва успев выбежать из столовой. Михаэль интуитивно несся по коридору, чувствуя, как тошнота все сильнее и сильнее подкатывает к горлу.

Запутавшись в узких коридорах, Михаэль остановился, переводя дыхание. Едва дыша, он двинулся туда, откуда чувствовался свежий воздух. Он не прогадал: дверь на улицу была открыта, и Эль тут же перешагнул через порог.

Воздух стал его спасением. Михаэля душили в этом помещении и стены, и мерзкий затхлый запах. Легкий ветер приятно ласкал лицо, и Эль на секунду прикрыл глаза, наслаждаясь. Острая тошнота отступила, но неприятное, давящее внутри ощущение все равно оставалось. Вокруг не было ни одного человека для того, чтобы спросить, где он находится. Эль поднял голову и увидел табличку на стене. На ней большими белыми буквами на красном фоне было написано: «Детский дом №56».

– Не может быть. – ахнул Михаэль, сделав шаг назад от таблички.

В голове билась одна мысль: бежать прочь. Нестись, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого места.

– Проснись!

Возглас матери заставил его проснуться. Михаэль распахнул глаза, судорожно сжимая в руке одеяло. Его дыхание было мелким и рваным. Все тело обдало жаром, и Михаэлю потребовалось несколько минут для того, чтобы прийти в себя. Он дома. В полнейшей безопасности. Все, что происходило, оказалось сном. Просто дурным кошмаром. Серые стены, обшарпанные столы в просторной столовой, мерзкая тетка, сжимающая его ухо – просто сон.

После страха на него волнами накатывало облегчение. Эль выпустил из крепко сжатых пальцев одеяло и несколько секунд пристально глядел на мать. Она склонилась над ним, мягко погладила его по щеке и улыбнулась. Мать была теплой и искренней, что Михаэль не смог сдержать ответную слабую улыбку. В глазах у нее застыла тревога – Эль это заметил сразу, поэтому подтянулся на постели и крепко обнял женщину. Мать – это его спасительный остров, на котором Эль чувствовал себя в безопасности. Он прижался к маме и ощутил, как в ее груди бьется сердце. Громко. Это успокаивало и дарило Михаэлю ощущение настоящего. Он еще не до конца отошел от гадкого сна.

– Посиди со мной. – едва слышно попросил Эль.

Мама лишь кивнула и удобнее устроилась на кровати. Она была готова бесконечно держать его за руку. Мать помнила, как чуть не потеряла его однажды, и теперь желание защищать своего ребенка преследовало ее постоянно. Сын был для нее всем, и Михаэль тонул в этой кроткой, трепетной привязанности.

Он снова закрыл глаза, но сон не шел. Михаэлю было страшно, что этот кошмар повторится. Дети, которым снится что-то другое, обычно долго не могут уснуть. Михаэлю восемнадцать, но его все еще знобило от пережитых ужасных ощущений.

Этот сон словно возвращал его в далекое прошлое. Он рассказывал Элю о той жизни, которую он никогда не проживал, но всем нутром чувствовал. От реалистичности этого кошмара у него внутри все сжималось. Руки все еще легко подрагивали, и сам он сильнее закутался в одеяло.

– Не оставляй меня никогда. – прошептал он, внезапно приоткрыв глаза и сжав руку матери.

Он изо всех сил пытался уснуть, но не получалось.

– Что за тревоги, милый? – тихо спросила женщина. – Скоро ты вырастешь, станешь совсем взрослым и перестанешь нуждаться во мне.

Эль покачал головой, отрицая. Мама нужна ему, как воздух, и страх ее потерять перебивал все остальные.

– Я никогда не перестану в тебе нуждаться. Семья – это самое дорогое, что может быть в нашей жизни.

Михаэль точно знал, что у матери нет аргументов против. Мама погрустнела, это было заметно по ее опущенному взгляду и по исказившимся уголкам губ. Эль догадывался, в чем причина ее тревоги, но не решался озвучить ее вслух. Он уже удостоверился несколько десятков раз: свои мысли иногда стоит держать при себе. Михаэлю не хотелось делать больно своим близким резкими фразами или собственными догадками. У него в голове иногда были и такие домыслы, высказывать которые стало бы безумием.

– Ты прав. – с трудом выговорила мама. – Что тебе приснилось?

– Дурной сон. Я не помню. – соврал Михаэль. – Все картинки о нем уже улетучились у меня из головы.

– Тогда попробуй еще поспать, ладно? Можешь завтра пропустить колледж. Я вижу, что тебе не хорошо.

Эль посмотрел на нее с благодарностью. Он не был уверен, что сможет пропустить учебу, но и сил собрать себя по частям у него тоже не оставалось. Мама тонко чувствовала его эмоции. Она всегда была понимающей, и Михаэлю казалось, что он ее не заслуживает. Мать уже не нуждалась в ответе, поэтому Эль ей коротко кивнул в молчаливой благодарности.

Он поднял взгляд и обшарил взглядом книжные полки со стоящими на них шедеврами мировой литературы. Ему нужно было на что-то отвлечься.

Повисшая тишина его успокаивала. Михаэль только слышал, как секундная стрелка пытается сделать круг. По комнате раздавалось мерное, отчетливое тиканье. Эль сосредоточился на нем, чтобы прогнать из головы дурацкие мысли. Внезапно он услышал, как мама медленно начала напевать. Совсем негромко, успокаивающе. Кажется, это была колыбельная, но Михаэль не мог разобрать слов. Мама пела на другом языке.

– Что это за песня? Какая-то колыбельная?

– Ты не помнишь ее? – удивилась женщина. – Когда в детстве тебе было страшно, я всегда пела ее, и ты засыпал. Ты прав, это колыбельная.

– Да, что-то припоминаю. – вновь соврал Михаэль.

Ему не вспоминались ни слова, ни мелодия.

Он выглядел смущенным и испуганным одновременно. Женщина перестала петь, догадавшись, что это возымело только обратный эффект от желаемого. В очередной раз повисла долгожданная тишина. Михаэлю оставалось только надеяться на то, что больше она не прервется ничем. Только секунда стрелка. Только тихое тик–так.

Эль даже не заметил того, как погрузился в сон. Он не почувствовал, как мать вышла из комнаты, оставив его в одиночестве. Ему стало гораздо легче. Теплая кровать дарила ему ощущение комфорта. Мамины теплые руки и спокойные речи, такие нужные в момент парализующего страха, смогли его успокоить. Михаэль ощущал себя пятилетним ребенком. Его заставили окунуться в ту атмосферу, которой он боялся больше всего.

Эль окончательно провалился в сон, судорожно вспоминая, какой сегодня день недели, и надеясь, что не четверг. Как известно, сны с четверга на пятницу имеют свойство сбываться.

«Вечный вопрос: поймут ли меня остальные? Я все больше склоняюсь к мысли, что живу в стеклянном куполе. Они меня видят, но не слышат того, что я им кричу.

От крика мне уже закладывает уши»

Ночь была тяжелой. Эль уже не слышал, как мама вышла из его комнаты. Она легко поцеловала его в лоб, желая спокойного сна, но Михаэль не помнил и этого. Утро снова встретило его серым небом со свинцовыми тучами. Эль дотянулся до календаря, зачеркивая очередной прожитый день. Его маленькая привычка с детства. Когда маленький Михаэль ждал чего-то особенного, то всегда зачеркивал в календаре даты. Сейчас ничего не изменилось, а привычка укоренилась в нем на долгие годы. Эль перечеркнул зеленой ручкой двадцать четвертое ноября и поднялся с кровати.