– Мы оба знаем, почему ты оказалась в том месте, – произнёс воздушный голос, – что ещё оставалось делать, если ты жила в такой среде? Неудивительно, что ты искала убежище, где розовые облака, белые птицы и, может быть, шум моря. Я, кстати, так ни разу и не побывал на море. Хотя кого это волнует. Ведь я уже старый, а значит, никчёмный. Конечно, ты захотела найти другой дом, более красивый. Ведь ты видела, как легко сгинуть в этой пыльной жаре. Ты бы так же, как и я, стала чем-то замершим. Залитым брелоком. Мёртвой аквариумной рыбкой. Твоим любимым гербарием. А теперь ты можешь создать собственный мир, освятить его краской – любыми цветами. Но тебе ведь нравится только красный. Ты и есть главная краска. Делай надрез на пальце, рисуй небо, горы, радостных людей. Рисуй жёлтым, зелёным и голубым, но только кровью.

Смерть, настолько жестокая и неподготовленная, никак не вписывалась в понимание жизни. В памяти всплыли обрывки воспоминаний: закрытый гроб, кладбище и множество искрящихся тёмных тонов – страшно, но ужас граничил с чем-то другим, как будто была в нём застывшая фарфоровая красота, что приняла свою конечную форму.

Яня посмотрела по сторонам, незаметно под столом задрала юбку и провела канцелярским ножом по бедру. Капроновые колготки и кожа одинаково ровно расползлись в стороны. Боль забилась в ноге, будто что-то живое стремилось выбраться наружу. Пульсация перемещалась всё выше и выше, пока не слилась с болью в плече. По телу побежали мурашки, в голове будто что-то взорвалось, девушка затряслась, разбилась на ощущения. Всякая боль исчезла, пришли опустошённость и тоска. Яня приложила белый листок к бедру и, когда отняла его, то увидела будущий рисунок. Не пейзажи или травки, это должен быть космос.

– Ты будешь меняться не только снаружи, но и внутри, – продолжил воздух.

– Яня, что ты там пишешь, неси скорее отчёт! – не то сказала, не то тявкнула начальница.

– Мне нужно пять минут, – вымолвила Яня, пряча листок. По мере того как останавливалась кровь, девушка возвращалась в тело. Цвета исчезали, словно обрастая шершавым льдом. И только сейчас она осознала, что случилось.

В абразивном мире построили столовую. В абразивном мире кормили. Анализ и расчёты подтвердили, что рабы лучше работали, если ели. К Яне подсел продавец, в разговоре приглаживал залысину, кашлял в кулак.

– Ох, и давно не было у нас в фирме таких молодых и красивых, – бормотал он. Яня молчала, пережёвывала суп. – Слышишь?

Она нахмурилась, а затем неожиданно для себя подмигнула и пошла за добавкой.

Возвращаясь к столу, Яня споткнулась и вылила тарелку с супом на своего соседа.

– Твою мать, как можно быть такой неуклюжей! – вскричал толстяк, вскакивая с места.

– Извините, – сухо произнесла она.

Тут же зарокотал одобрительный смех коллег, весь обед подшучивали над толстяком, отбивали в воздухе ладоши. Яня не реагировала, доедала остатки супа и проверяла – ни одного приглашения на резюме. Часто дышала. Тарелка из-под супа полетела на пол.

*

Дома на грани умопомешательства Янита закончила начатый на работе рисунок. Долго сидела, не двигаясь, растерянная и озадаченная тем, как он был создан. Она не заметила, что впервые не пила обезболивающее, пока рисовала.

Как только Богдан пришёл домой, Янита показала ему своё творение. Космос на рисунке манил, тянул в несуществующие глубины, обволакивал переливающейся мерзлотой. Богдана, точно полоснуло, он замер или впал в транс, а когда очнулся, стал молчаливым и печальным. Крепкая, беспробудная тоска отражалась в его голубых глазах. Именно этими всеобъемлющим порывом насквозь была пронизана работа. Добилась, Богдан, наконец, проникся.

– Как такое возможно? – сказала Яня в пустоту, ни к кому специально не обращаясь.

Ходила сама не своя, не верилось, что кровь стала той самой волшебной краской, которую так безудержно искала. Она отмахивалась от мысли, что это проявившийся голос посоветовал применить такую основу. Яня отнесла эксперименты с материалами на расстройство разума и, спрятав подальше рисунок, постаралась больше о нём не думать.

Шли недели, она превращала новые травы в краску, накладывала слои за слоями, но картины не были так же впечатляющи и красноречивы, как рисунок, родившийся на крови. Бессознательно в голове мелькал один и тот же вопрос:

Должна ли я сделать всё ради своей цели или имеются границы, за которые нельзя выходить?

После очередной неполучившейся картины Яня раздражённо бросила кисточку и метнулась к окну.

– Чего шумишь? – спросил сквозь сон Богдан.

Девушка не отозвалась, она вглядывалась во мрак за окном. Ночь в свете фонарей казалась пугающей, появившиеся звёзды мерцали, словно чешуя на рыбе. Но Яня впервые ничего не испытала от великолепия темноты, потому что величие мысли стало сильнее: Кровь не выход, это то, до чего я дойду, если останусь здесь. Нужно научиться рисовать лучше! Намного лучше. И может быть, тогда оно не ускользнёт, не унесётся прочь, как всё остальное.

Вслух же она произнесла другое:

– Мы не властны над жизнью. Пустые, бесполезные оболочки. Единственное, что всех нас объединяет – это сон. Нескончаемый, беспробудный сон. Впервые я по-настоящему увидела картину полгода назад. Наткнулась на розовое море. И оказалось, что даже море существует в собственной ирреальной реальности. А я в человеческой пустоте. Но сейчас всё изменилось! Не знаю, как вам теперь меня найти, но с тех пор я существую в картинном покое. Пусть остальные спят, держатся за свою стабильную скуку, но меня больше нет. Пусть говорят всё что угодно, меня здесь больше нет. Где я? Ну, спроси меня, где я! Теперь я живу в мире красоты.

– Янита, что с тобой?

– Нам пора уезжать.

В то время в Москве насчитывалось более десятка частных галерей. По белоснежным залам в отутюженных костюмах прогуливались галеристы, кураторы, экскурсоводы, ненавязчиво призывали созерцателей насладиться чувственной красотой мира картин.

Янита с жадностью изучала творения авторов, проникала в работы всем существом, будто пытаясь насытиться на всю оставшуюся жизнь. Чаще попадались картины, что вызывали многозначительное молчание, реже – едва уловимый свет. Когда образы захватывали, Янита замирала, наполнялась, после некоторых картин сутками не вставала с постели. Она решительно настроилась обойти все галереи в городе, прежде чем окончательно и бесповоротно пойти в «УЕТ». Незаметно для себя часто оказывалась последним посетителем, тогда её настойчиво просили покинуть галерею, но она шла к выходу медленно, озираясь. В эти дни она совершенно убедилась, что не оставит искусство, даже если ради этого придётся перевернуть мир. Она боялась нескромности мысли, но ещё больше боялась не найти в себе заветный ключ, который вручила ей Вселенная.

Как и мечтала, она записалась в художественную студию, где вели занятия профессиональные художники, но ей хватило трёх занятий, чтобы понять, что их академизм только отвлекает от слияния с красотой мира. Она не стала рассказывать Богдану, что заблуждалась все эти годы, боялась, что он решит перебраться поближе к их провинции, а хуже этого ничего не могло быть.