– Просто мне кажется, что я могла бы стать полезной миру искусства, – она постеснялась сказать «людям, тебе». – Разве это не стоит усилий?

– Не обманывайся! У тебя только эгоистичные мечты. Ты послушай себя: выставка, на которой ключевая картина явит публике накопленные за жизнь эмоции и образы, – он театрально растягивал каждое слово.

За его спиной серые обои в тусклом свете лампы казались фиолетовыми, от теней они точно колыхались, волновались кружевом узоров.

– Яня, – примирительно выдохнул Богдан, взяв её за руку, – в тебе не дар, а повышенная чувствительность. Прошу, услышь меня, наконец!

Он прижал её голову к груди и коснулся волос. Янита открылась и услышала неуловимый для него звук, отдалённо напоминающий скрип деревянных половиц, так звучали её волосы под его пальцами.

– Сегодня я отправила в ту галерею в Москве, про которую я тебе рассказывала, свою картину, – поспешно выговорила она и замерла в ожидании приговора. Чувство счастья, радужные переливы в эту секунду покинули её.

– Теперь ты уже и в Москву собралась?! – Богдан отстранился. – Мы же дальние города даже не рассматривали! Ладно, обсудим это позже.

В этот день перед сном ей вспомнилось то роковое падение с лестницы: она вглядывалась в каменное лицо Давида, когда поднялась мелкая вибрация. Это вибрация становилась неукротимее, сильнее, отчего волосы на голове в секунду наэлектризовывались. Янита не спеша протянула руку, чтобы коснуться скульптуры, но Давид надул щёки и сложил губы трубочкой. От ужаса девочка попятилась назад, забыв, что позади неё лестница. На секунду она зависла в воздухе, пытаясь удержать баланс, но Давид, в конце концов, выдохнул.

– Закрывай дверь, закрывай! – радостно кричал Яните отец, вбегая в квартиру и придерживая руками автомат.

– Что это?

– Отнял. Тупицы юные совсем не шарят, кто перед ними, – ухмыляясь, поставил автомат в угол и скинул китель. На лице красовался фингал.

– Ты о ком? Ты отдашь его?

– Дай пудру глаз замазать, – проговорил отец, разглядывая себя в зеркале.

Девушка пошла к шкафу, достала косметичку.

– У нас не будет проблем? – спросила она таким тоном, словно это она была родителем.

 Яня уловила в глазах отца озорной огонёк, так отражалась невозмутимая уверенность в собственной правоте. В нём не было злости, только ребячество, поэтому она невольно улыбнулась.

В эту же секунду раздался дверной звонок.

– Прыгай в окно! – смеясь, произнёс счастливый отец.

– Но я только начала рисовать.

– Иди! – настойчиво повторил он.

Яня замешкала, тогда отец подтолкнул её к двери в комнату. Обречённо вздохнула и, не взглянув на рисунок, где залитые солнцем поля искали своё продолжение, взяла сумку и открыла окно. Хоть они и жили на первом этаже, прыгать было страшно. Раздался ещё один звонок, и Яня выпрыгнула.

– Чёрт, – сказала она, взглянув на свои сине-розовые носки. Она достала телефон и, помедлив, набрала номер однокурсницы, что жила возле института. – Привет. Ты в общаге? Не одолжишь кроссовки?

Ступая по израненному лужами асфальту в одних носках, Яня ругала себя за то, что была так мягка с отцом. Но в автобусе раздражение прошло, поскольку дома, гаражи, баннеры с рекламой подрагивали в серебристой дымке тумана. Незамеченным для неё осталось лишь то, что пассажиры с любопытством разглядывали её ноги.

*

Переводя взгляд с грязных голубых кроссовок на полинялое здание института, Янита чуяла, что сегодня ей не хватит терпения, чтобы усидеть на парах. Она надела наушники и скользнула по влажной траве. Девушка ускорялась, загребала мусор ногами, пыталась поднять его выше, закрутить и запаять в воздухе, словно это были элементы единой урбанистичной картины. Она долго блуждала с колотящимся от радости сердцем, разглядывая лоснящийся металл кодовых дверей и матовое покрытие огромных фонарей.

На бугристой, наслоённой краской стене был нарисован непропорциональный человек с высокими плечами. Быть может, не плечами, а крыльями? Янита осторожно провела рукой по распухшему от уплотнения бетону, напоминающему настоящий грунтованный-перегрунтованный холст. К слову, на холсте ей удалось писать лишь однажды, ещё в художественной школе. Тихо приблизилась и поцеловала ноги ангелу, точно ожидая увидеть в нём что-то ещё.

В отличие от матери, Яните нравилось, когда отец был пьян. Она понимала, какой вред здоровью наносит привычка, тем не менее различала, что в эти моменты отец был свободен: вырывался из заточения, предавался фантазиям, не бросался в безысходную волну. Янита много рассуждала после, а был ли у него другой путь, могла ли жизнь сложиться иначе, и каждый раз обречённо заключала, что мир слишком отзывчив к людям, чтобы не вручить все ключи от заветного сундука с счастьем.

Возле дверей здания, где раньше располагался торговый центр, толпились люди.

– Что здесь? – спросила Яня у школьниц.

– На втором этаже открывается галерея, – деловито произнесла то ли их мать, то ли учительница. – Это первая галерея в городе!

– Не может быть?! – завороженно проговорила Яня.

– Ты хоть знаешь, кто приехал на открытие? Хотя откуда тебе знать, – женщина оглядела Яню, значительно взглянув на кроссовки.

– Кто приехал на открытие, – передразнила женщину Янита.

– Бестолочь! К нам в город приехал сам Виталий Пресин. А нам и показать нечего, кроме необразованной молодёжи. Девочки, отойдите от неё!

– Отойдите от неё, – вновь передразнила Яня и залилась смехом.

Ровно в тот момент, когда Янита решилась дотронуться до манящего синевой банта рядом стоящей девочки, толпа продвинулась вперёд. Количество света в белоснежном пространстве ошеломляло. Яня остановилась, отшатнулась, точно произошло столкновение с чем-то нереальным, неземным, невообразимым.

– Проходите быстрее! – сказала работница галереи и подтолкнула Яниту вперёд.

Она сделала несколько шагов и снова замерла. В зале, в который бы вместилось три, а то и четыре квартиры Беловых, на каждой стене висели огромные полотна. Яня едва дышала, не в силах отвести взгляда от калейдоскопа чужих переживаний.

Возле картины с чёрным небом стоял мужчина, которому едва было за тридцать. Он улыбался и, оглядывая толпу, взметал густые смоляные брови над чуть раскосыми карими глазами.

– Рад, что вас так много. Ну что, я, пожалуй, начну. Для Лоренцо Буджардини с самого начала было очевидно, что «Чёрное небо» – не совсем его творение. Художник полагал, что это произведение послано высшими силами, чтобы постичь свет. Буджардини должен был, нет, обязан воспроизвести послание Всевышнего. В первую очередь для других, для тех, кто не слышал неземной голос. Но он и сам упорно вглядывался в тайну созданного им чёрного пространства. И что же в итоге он постигает? Что перед ним нечто такое, что не имеет конца или начала, оно само и есть начало и конец. Нуль форм.

– Не живопись, а рассуждения какие-то, – закапризничала Яня.

В действительности же, её поведение было связано не с концепцией Лоренцо, а с тем, что от картины исходили странные упругие потоки, которые без её согласия норовили вобраться внутрь. Ничего подобного она раньше не чувствовала.

– Вы совершенно правы! В метафизике Лоренцо ощущает себя и последним, и первым философом.

– Почему тогда он не пошёл в философию? Зачем ломать наше сознание, оставил бы нам классических трёх богатырей или грачей, – пошутила Яня и тут же осеклась. – Без начала и конца, конечно же.

Сказав это, она увидела, что на противоположной стороне зала забормотала противная училка из очереди. Школьницы же смеялись.

– Он не мог отказаться от своего предназначения, – продолжил Виталий. – Вселенная наградила его истинными знаниями, и, тем самым, именно он был призван положить конец прежним заблуждениям, продвинуть искусство вперёд. Живописный супрематизм стал для Буджардини одним из путей, что вёл к пониманию жизни, – Пресин на мгновение задумался, Яните вдруг показалось, что он смотрит прямо на неё изучающим, ироничным взглядом. Может быть, ожидал, что она снова сморозит какую-нибудь глупость? – А жизнь, в свою очередь, раскрывала себя в беспредметных картинах, как безграничное возбуждение, оно одно и являлось высшей реальностью. С помощью разума понять тонкие материи невозможно, только в слиянии и проникновении наступает момент пробуждения, исчезает иллюзорность действительности. И Буджардини не только смог сам познать это, он учит остальных увидеть мир под другим углом, увидеть мир настоящим.