Моё кульминация сейчас – это выдох, головная боль, страх, захватывающая книга и валяющийся на полу человек, корчащийся в экстазе. Мостиков на самом деле нет и никогда не существовало. Мостики придуманы для того, чтобы незнакомые друг другу люди были поняты. Но должна ли я упрощать задачу? В первую очередь для себя. Да, на начальном этапе плавное течение окажет добрую услугу, но ничто не сравнится с ощущением находки, когда ты расчленил сплав из эмоций.

Нельзя нарушать движение планет, даже если вокруг них космос. Опасно даже пробовать это.

Не для тебя!

Если ты дошёл до этой мысли, то уже ничего не боишься. Страшно оказаться неправым. Ведь чтобы на такое решиться, ты должен быть убеждён в существовании и верности той самой одинаковости, против которой всегда выступал, которую разрушал и высмеивал. Что правда? Та идея, которой ты стал одержим сейчас или ощущение последних лет? Вот тебе и вопросик, задачка, которые ты так презираешь. Ведь появившееся сомнение только в очередной раз доказывает, что ты не таинство, что ты не можешь оказаться прав. Ты всего лишь то, что люди обозвали «самкой». Аналог марионетки. В итоге заговоришься до того, что не сможешь объяснить даже простейшие вещи. Как будто механизмы в мозгу вышли из пазов и обратились лабиринтом, а ты в этом лабиринте маленький человечек, который тащит за собой буйвола.

Эти обозначенные мостики продолжают ритм. Не будь их, ты не смог бы представить, что следует за трам–пам. Но. Как только у тебя не получится разгадать, что дальше, именно в это мгновение осознаешь, какое множество элементов имеет право на существование. Привычки и ожидания сужают восприятие, делают мир примитивным. Да, все человеческие существа это любят, но вера в то, что общество оцивилизовывается, позволяет видеть приятные сны. С водоворотами и водопадами. Парам-пам.

Жизнь больше похожа на коллаж, поэтому отбрось все свои представления и фантазии о цельном романе. Вот девочка, вот дом, вот картина в руках.

Хотя сравнение с коллажем мне больше не нравится. Лучше пустить свет через витражи.

Так бы вам сказала любая в курятнике.

С тех пор как Янита впервые сварила краску из марены, прошло восемь лет. Любимая бабушка уже умерла, но внучка и теперь верила, что краски, приготовленные вручную, оживляли картину, вели со зрителем нескончаемый диалог. Некогда выученные рецепты, словно молитва, хранились не в памяти, они залегли намного глубже, упрочились в самом существе.

Димитровград в те годы был удобрен и покрыт копотью. Нещадное солнце тянуло из жителей последние силы. Подобно собственной обожжённой коже, люди черствели и уплотнялись изнутри. Примиряли только расстояния: сто шагов под палящими лучами, чтобы оказаться в безопасном, надёжном месте – в убежище. Удобно и не хлопотно. К несчастью, не было углов, где хотелось бы задержаться: пыльные растрескавшиеся дороги, заваленные хламом квартиры, выжженные леса. Люди маялись от безденежья и тоски, не ждали ничего хорошего в будущем.

Янита не поддавалась общему унынию, поскольку пребывала в собственном мире особой восприимчивости и красок. Дар богаче, острее ощущать красоту крепчал в ней с рождения, но объяснить, что он из себя представлял, не получалось, не хватало слов. Ребёнком она верила, что все люди обладают такой же способностью, но вера быстро запнулась, потому что найти соратников так и не вышло. Лишь в книгах удалось обнаружить отсылки к её особенности, которая, как она узнала позже, называлась «Синдромом Стендаля».

Ровно перед тем, как раздался истошный крик матери, и Яня вбежала на кухню, она бережно складывала в рюкзак свои сокровища: завёрнутые в чистую тряпочку ножницы, складной ножик, намытые и высушенные полиэтиленовые пакеты, блокноты, уголь, карандаши, рисунки.

– Дочка, ты только посмотри, что он принёс! – воскликнула мать, когда Янита появилась в проёме двери.

Яня скривилась: мать называла её дочкой, только когда собиралась сказать или сделать что-то дурное. Эти материнские повадки, умелые извороты залягут в сознании девушки навсегда, и первым позывом на нежное обращение станет желание спрятаться и защититься.

Отец курил на балконе, время от времени проводя по рыжей голове огромной ладонью. Яня подобралась к столу, на нём лежала туго набитая холщовая сумка.

– Немедленно отойди! – крикнула мать.

– Не трогай, – вяло согласился отец.

Белов был человеком покладистым, поэтому часто уступал упрямой жене. Через окно, разделяющее балкон и кухню, Яня уловила виноватый взгляд отца. Она свела брови, мгновенно протянула руку и отодвинула край сумки. Лицо вспыхнуло от изумления, а сердце застучало с такой силой, словно выскочило из тела и повисло в воздухе, возле самого уха. Янита на секунду закрыла глаза, чтобы убедиться в реальности происходящего, набрала в лёгкие воздуха и на выдохе ещё раз взглянула на сумку. Около десяти чёрных гранат так буднично тёрлись друг о друга выпученными боками, будто это были мандарины в сетке.

– Зачем они нам? – вымолвила Яня.

– Твой отец всего боится, – мать махнула полотенцем, которое не выпускала из рук и которым, надо думать, до этого лупила мужа.

– Чего боится? Что происходит?

Пока мать раздумывала над ответом, Белов втиснулся на кухню и рывком взял сумку со стола. Мать от испуга взвизгнула. Отец, не мешкая, поднял сумку над головой и поставил её на антресоль в прихожей.

– Пусть пока побудет здесь, – заключил он.

Янита отошла на несколько шагов, как отходят от мольберта, чтобы воспринять всю картину целиком, и принялась наносить на невидимый холст мазки. Отец был красив – высокий, широкий, с греческим профилем – он крепко обнял пухлую жену, которая неустанно колотила его по спине. Белова была человеком азартным, не любила проигрывать, в любом конфликте последнее слово должно было оставаться за ней. И несмотря на то, что отец якшался с уголовниками, именно она в их семье властвовала, деспотично отстаивая мещанское мировоззрение. Отец же стал жертвой её манипуляций, но этого, кроме них троих, никто не знал. Быть может, именно поэтому, что Янита знала правду о тиранических наклонностях матери, но не разделяла её убеждений, их отношениям так и удалось сложиться.

Янита провела в воздухе невидимой кистью и поспешила покинуть ставшую интимной кухню.

– Ты куда это собралась? А ну, вернись! – крикнула ей вслед мать, но девушка успела выскочить из квартиры с рюкзаком в руке.

Неудивительно, что на фоне крупных художественных фантазий, занимающих Яню целиком и полностью, домашние события проходили мимо неё. Они не то чтобы её не касались, просто неуловимо ускользали, и только иногда, словно репейники, цепляли внимание на крохотные крючки, но и тогда вызывали в ней не больше, чем лёгкое недоумение. Оттого так сильно и потрясут девушку случившиеся в недалёком будущем необратимые жуткие события.

*

Солнце только принялось, но воздух уже налипал на кожу. Богдан попытался его стряхнуть, но лишь сильнее вспотел. Передвигаясь от тени деревьев к тени зданий, он, наконец, добрался до любимого из-за глухой тиши парка. Яня сидела на траве, прислонившись к дереву, вглядывалась в камыши, что росли у кромки воды, потирала ладонью высокий лоб.

Богдан медленно подкрался.

– В какой руке? – он прятал руки за спиной.

– В левой, – весело отозвалась Яня.

– Угадала!

Он показал ей маленький блокнот, на обложке красовался раздавленный инжир. Янита приняла блокнот и залилась смехом.