– Я готова на любую работу!

– Мы могли бы вам предложить позицию уборщицы, но, боюсь, вы не справитесь даже с этим, – указала на руку.

Яня вздрогнула и закрыла лицо ладонью, затем поднялась с места другая – смятённая и уставшая.

– А я бы и не согласилась на эту работу. Как и не стала бы работать в столь почтенном возрасте жирным цербером, – рассердилась вдруг Яня. – И кстати…

Девушка медленно прошла к выходу, каждый шаг раздавался, словно раскаты грома. Левой рукой согнула правую в локте и, сжав пальцы на ручке, открыла дверь.

Дворники не были русскими. Не хотели быть русскими. Они так усердно махали мётлами, будто желали победить невидимого врага. Янита аккуратно ступала по проторённой дорожке, изображала то ли лазутчика, то ли шпиона, что в сущности означало одно и то же и не меняло правил игры. Левое плечо тянулось к шее, силясь согреть продрогшее тело.

Квартирное тепло обдало жаром. Бросив на пол пальто, а на родителей невидящий взгляд, Яня юркнула в комнату. Когда заиграла музыка, она закружилась в искрящихся потоках настоящего мира. Охровые, нефритовые и одновременно чёрно-синие стены приветливо рассыпались драгоценными камнями, пёстрыми тканями, причудливыми веерами. В счастливом дурмане Яня вынула из шкафа большой мешок с травами, в комнате запахло лугом.

– Как поиски работы? – спросила появившаяся в дверях мать.

Девушка скривилась:

– Не очень.

– Не удивлена, – мать прищурилась, в голосе слышалось разочарование, – моя подружка пристроит тебя экономистом.

Янита внимательно смотрела на неё, будто пытаясь разобрать значение слов:

– Я ничего не понимаю в цифрах.

– Ты же как-то окончила институт, всё получится!

Не было смысла объяснять матери, что жизнь её посвящена другому, и то было неотвратимо и навсегда. Однако чуяла, что отпущенный ей на сегодня запас счастья истрачен, поэтому незаметно вышла из квартиры и прямо у подъезда сиганула в кучу листьев. Дворники не оторвались от работы, не потому, что были нерусскими, а потому что было холодно и темнело.

Первый удар пришёлся по зрению: последние осенние лучи подкрашивали жёлтым лиловую ткань гроба. Второй удар – по обонянию: смешивались в единую композицию запах формалина, гнили и воска. Космический холод подкрадывался, силился проникнуть в эту реальность. Янита знала, что виновата, поскольку в их неказистых судьбах совсем не принимала участия, наблюдала, как за сценами на экране, лишь ища проявление света пригодного для картины. В какой момент их торжественное шествие за руки навеки оборвалось, и она не расстроилась, а предпочла просто семенить рядом? В какой день она отравилась ядом этих бесконечных исканий?

– Какая глупая традиция сразу не закапывать покойника, – визгливо произнесла она вслух. – Тебе нравится, папа, такое внимание?

– Может и нравится, – ответил воздух под кулоном на груди.

Яня потрясла головой, достала из кармана пузырёк и выпила таблетку обезболивающего, далеко не первую за сегодняшний день. Приходили люди, плакали, причитали. Большинство из них знакомые, но лиц было не разобрать, они множились и расплывались, совершенно ненужные, непроницаемые. Янита сидела смирно, но ни с того ни с сего мать потащила её в комнату.

– Ты можешь проявить хоть каплю эмоций? Ты всё-таки отца потеряла! – мать зло глядела на слишком спокойную дочь.

Янита выпадала из реальности и даже если бы захотела, не смогла бы разобрать, что от неё хочет мать. Сконфузилась страшно, но тут же посмеялась над собственной неловкостью. Мать в недоумении открыла рот и наотмашь ударила дочь по лицу.

– Придёт горе на смену твоему смеху, – делая паузу между словами, произнесла мать.

– Мам, не надо, – лицо девушки печально вытянулось.

Возможно, если бы в то мгновение мать с дочерью знали, что это их последняя встреча, и после похорон их отношения окончательно расстроятся и охладеют, то они не были бы так жестоки друг к другу. Но на деле мать вытолкнула дочь из квартиры, а Яня так и не объяснила своё поведение.

Реклама

Молодой врач тянется к аптечной полке, в его заострённой позе читается:

– Ты думаешь, что таблетками ты облегчаешь себе жизнь. Как бы не так. Твой кайф сегодня будет казаться уродством завтра. Но и завтра – тоже обман, иллюзия исчезнет уже через неделю. Но как ты сможешь не употреблять целую неделю? Нет, нам не узнать правды. Наверное, нужно иметь какой-нибудь крюк или якорь, чтобы суметь вернуться, либо не принадлежать миру изначально. Выбираю второе. Уверен, что и ты тоже не захотел бы возвращаться и становиться взрослым. Что в этом захватывающего? Вставай на работу, пей витамины. Потому что спасение всё равно съесть.

*

Солнце слепило, Яня прилегла на облезлую лавочку у подъезда. Окружение выглядело заурядным и необычным одновременно, оно плыло и покачивалось, пришлось вцепиться в деревянные перекладины, чтобы не упасть. Густой запах мокрой травы вызывал тошноту, казалось, им пропиталась даже одежда. Обволоченная липким потом девушка почувствовала, что над ней кто-то навис, открыла глаза. Это был Богдан. Яня протянула к нему руку, он легко поднял её. Припали всем телом, обнимались шеями, животами, ногами, тоска отпускала, больше не выдавливала глаза. Богдан достал из кармана блокнот. Яня печально улыбнулась.

Голоса с «мстили», «избивали» слышались из-под земли, но вышли из подъезда. Яните уже не было обидно или тяжко, внутри стало тихо, пусто и совсем-совсем безразлично. Безразлично шествие с фотографией, безразличны причитания, слёзы свои и чужие – безразличны, объятия навязчивые и отталкивающие – безразличны, исковерканные лица тех, кто пришёл поддержать – тоже туда. И особенно безразлично, что внутри ничего не осталось, не осталось ни эмоций, ни органов, ни цветов.

– Кидай землю! – последнее, что Яня ясно слышала и помнила.

После этого перед глазами стояла только крышка гроба, к которой она падала-падала-летела. По-видимому, так она пыталась опередить жизнь, которая рушилась намного стремительнее, чем она могла себе представить.

– Может, тебе это даже нравится? А может, потом понравится? – спросил воздух голосом отца.

Был ли тот голос сном, проявлением её особенности или чем-то третьим – новым, Янита не знала, лишь предчувствовала, что с этого момента ей больше никогда не быть прежней.

*

Вся дальнейшая жизнь казалась Яните неправдоподобной. Она разговаривала, ела, ходила на работу, но не жила, поскольку у неё совсем не было сил рисовать. Богдан уговорил её переехать к себе, но спокойнее от этого не стало. Чудилось, будто её кто-то разыграл. Что отец вот-вот явится и позовёт её гонять «шпану». Мир, в котором и так не было места травам и картинам, теперь суживался, затягивал, готовый задушить. Она отказывалась в него верить.

Что мне делать? – в очередной раз спрашивала она у себя, сидя в душном офисном кабинете. Ею овладевало мрачное отчаяние, одиночество предвещающее бездну.

В смутном сознании укреплялась мысль, что она торгует абразивами всю жизнь и умрёт здесь же, за этим офисным столом. Работа была ей ненавистна, ничего не радовало. Она смотрела в пустоту экрана, и мысли напрочь улетучивались. Она видела вокруг себя предметы, осознавала происходящее, но не могла поверить, что это и есть настоящая жизнь.

Достала блокнот. Белоснежное пустое пространство оставалось белым и пустым. Она наклонилась ниже, и тогда листок превратился в широкую деревенскую дорогу, на которой, если прищуриться, можно было разглядеть играющих в снежки детей.

Взгляд блуждал по поверхности стола, пока не наткнулся на подставку с канцелярскими принадлежностями. Девушка потянулась за ножом, внимательно изучила маленький кусок пластмассы с металлом, силясь что-то разобрать. С характерным хрустом потянула за кнопку, обнажилось потемневшее лезвие.

Посмотрела на листок – никаких ощущений, мир такой же далёкий.