По телу пробежали мурашки, Пресин говорил то, о чём Яня думала и сама, но не могла выразить словами. Однако она не доверяла Буджардини, поскольку с его картин исходило не тепло, а скорее мгла, поэтому было совершенно неясно, зачем художник выстелил и одолел этот путь из красок. Яните вдруг причудилось, что и её картины неживые. Она заторопилась покинуть галерею, чтобы поскорее убедиться в неподдельности собственных образов.

Яня уже повернулась уйти, но тут приметила крошечное сияние, какой-то обрывок, даже не приметила, а предугадала присутствие света. Того самого света, что может наполнять изнутри. Она осмотрелась по сторонам, но предчувствие словно играло с нею, ускользало ровно в тот момент, как только она была готова коснуться его. Яня выбралась из человеческой гущи и огляделась в зале, наконец, что-то мелькнуло слева. Она поспешила туда. Паника внутри неё нарастала. Кто-то окликнул. Она не остановилась, опасаясь, что свет снова ускользнёт, поэтому она вцепилась в него тем властным, что жило в груди и с давних пор управляло ей. Девушка завернула за перегородку и увидела картину без подписи.

Розовое море теснилось в рамках, казалось, дай ему волю, оно выплеснется через край, обрушится и растворит пол и стены галереи. Донеслась пропитанная солью и сумерками прохлада, проявились отблески на кварцевом песке. Из уверенных мазков, что переливались, словно тонкий шёлк, показались пропахшие лимоном, камнями и сушёной рыбой пейзажи. И Яня нырнула, чтобы стать морем, небом, солнцем – всем.

– Тебе кто разрешил сюда заходить?! – возмутилась женщина, видимо, следившая за порядком в галерее. – Уходи немедленно, чтобы духу твоего здесь не было!

Опомнившись, Яня пошла прочь. На полпути вернулась.

– Кто художник? – спросила она у смотрительницы, которая теперь укрывала холст тканью.

– Неизвестен, – нехотя ответила та.

Яня выбежала из галереи, на улице было пустынно. Она рыдала, зажимала рот рукой, чтобы не закричать от восторга. Медленно передвигая ноги, пошла вперёд, ощущая, как едва появившийся свет растекался и обволакивал. В висках стучало. Ей был вручен подарок, который она должна была разглядеть, и она распознала, не пропустила. Теперь для того чтобы раствориться в мире, Янита должна превратиться в похожую картину, именно её она и должна создать. И тогда не будет Яниты, не будет картины, а будет лишь тишина и свет. Боль пронзила тело, и девушка опустилась на корточки.

Она приняла свечение, осознала его важность, почуяла в нём необходимость. Жизнь пройдёт зря, если она не сможет постичь его. Нет, это была не просто жадность, это и было её смыслом.

Не плечо сегодня болело, это душа металась в счастливом волнении.

На следующий день Янита снова пришла в галерею, к картине с розовым морем её не пустили. Она прошлась по залу вдоль неразличимых, скучных проявлений картин, ища лазурь вчерашнего торжества.

– Как вам? – спросила вчерашняя смотрительница.

– Безвкусно, – отозвалась Яня.

Смотрительница ахнула и всплеснула руками.

– Знаете что, не всем дано рассмотреть красоту вещей!

Яня не обратила на её слова внимания, с грустью вспоминая вчерашние импульсы, в них присутствовала неземная, недостижимая сила, неисчерпаемая доброта. Непонятное возбуждение, о котором говорил Пресин, возникло тогда и в Яните. Получается, что другие люди знали такие тайны, о которых она и не подозревала, ей нужно было многому учиться, чтобы суметь изобразить настоящее. Она снова пришла к мысли, что здесь – в этом городе желаемое не найти.

Яня замолчала на несколько дней, вставала рано утром и до самого вечера гуляла по парку, пытаясь унять умильную дрожь, что вызвало розовое море. Часто прогуливала занятия, чувствуя, что они отводят её от главного, точно желают отделить от изобилия жизни. Никогда она не проводила столько времени наедине с собой. Машинально вбирала в себя желатиновые дороги, янтарные дома, из ниоткуда бравшийся запах бани. Тропинки тоже таили в себе находки: разноцветные стёклышки и камни, причудливой формы листья и жёлуди. Казалось, она ни о чём не думала, но мысль неустанно пробивала себе дорогу.

– Я хочу уехать в другой город, – сказала она родителям, когда вернулась домой с одной из таких прогулок.

– Куда ты поедешь со своей рукой?! – возмутилась мать. – Успокойся, твой дом здесь.

В будущем Янита сильно удивилась бы, если бы кто-то назвал её калекой, после всего случившегося она воспринимала отсылку к своему дефекту не больше, чем странный вид заигрываний. Но до этого было ещё далеко, а в настоящем она больше доверяла другим, чем себе.

– Вы не понимаете! – сказала она. Яня не хотела протестовать, лишь объяснить, почему её решение так важно.

– Ты привыкнешь, – перебила мать. – Тем более переехать в другой город нелегко, нужны деньги, а откуда они у нас? Мы тебе лекарства-то замучились покупать! Соберись, хватит мечтать, ты уже взрослая! Мир сложный, никто тебе в нём не поможет.

Яня взглянула на отца, чтобы услышать, что скажет он, самый важный человек в её жизни. Но он, казалось, даже не слышал их беседу, бесполезно высматривая фальшивые огни в телеэкране.

Она должна была одержать победу, поэтому она побежала в комнату, схватила первый попавшийся рисунок и принесла его к родителям на кухню.

– Посмотрите на него! – требовательного произнесла Яня.

Мать, не взглянув на картину, строго произнесла:

– Этому не место на моей кухне.

И только тогда Яня впервые осознала, что не только мать, они все – люди, которых она знала, боялись красоты. Ведь за красивым было что-то такое, чего они не могли ни понять, ни сосчитать, ни измерить привычными ценностями.

*

По ночам боль сверлила, мучительно и бесстрастно нарастала слой за слоем. Яня подолгу смотрела с постели в окно и обречённо просила реальность вытерпеть это. Каждую ночь она ждала, что духи заговорят с ней, скажут, как быть, убедят, что она не одна, что без происходящего нельзя отыскать свой путь.

– Сделай так, чтобы мне хватило сил нарисовать её, а моим родителям – вынести меня, – держалась за кулон, словно надеясь, что бабушка замолвит за неё словечко.

Звёзды за окном были радостью. Прищурившись, можно разглядеть их ореол, не холодный свет, а тонкие фиолетовые добрые лучики.

В комнату заглянула мать.

– Хорошо, что ещё не спишь.

Ссутулившись, она протянула дочери вскрытое письмо. Это был ответ из московской галереи Михаила Узина «УЕТ».

– Не хотела тебе показывать, но раз сегодня зашёл такой разговор…

Мать повременила, разожгла реакцию дочери. Когда же сначала щёки, а затем и подбородок Яни покрылись красными пятнами, пошла к двери.

В письме было сказано:

«Спасибо за проявленный интерес к нашей галерее, но мы не выставляем детское творчество».

Сердце стучало, мир пошёл ходуном. Янита навзничь упала на кровать, содрогаясь от озноба. Пролежала так час, другой… Когда же дрожь унялась, взъерошенная, она прокралась в прихожую, встала на стул и открыла антресоль. Холщовая сумка была на месте. Девушка откинула край сумки и нежно взяла гранату в руки. Увесистая, но умещалась в ладони. Яня провела гранатой по щеке, ощутила холод, коснулась языком чеки.

Включился свет.

– Ты что делаешь? – тихо спросила мать у неё за спиной.

Повисло молчание. Яня расширилась и начала улетать в глубину мира. Каждая горизонталь походила на отяжелённые от воды тучи. Они засасывали, растворяли, поэтому нельзя было останавливаться, нужно было прыгать с одной массы на другую. С одной на другую. Яня представляла, как краска из древесной сажи вырисовывает кожу разгневанной матери и озадаченной дочери, как густо ложится тень на края рисунка, пока не осознала, что стул под ней раскачался. Через мгновение грохнулась…

Невозможно было уклониться от низко летающих искр, от хоровода оранжевой, голубоватой обжигающей пыли. Ударами хлыста кожу разрывало на одинаковые лоскутки, точно возьмись и сшей из них одеяло. Это возникшее, словно из портала сияние, затмевало все другие ощущения, оно было таким невесомым, всеобъемлющим, немыслимым. Яните немедленно захотелось, чтобы оно вобрало её в себя всю без остатка, будто именно там и крылось спасение.