Богдана тревожило, что Янита вновь бесцельно шаталась по городу. Он надеялся, что переезд сделает её более ответственной, но пока он один старался на благо их будущей семьи. Ещё в Димитровграде он смог договориться с руководством оператора сотовой связи, в компании которой работал, чтобы его перевели в главный офис. А с дальними родственниками, чтобы они сдали им двухкомнатную квартиру недалеко от станции метро «Медведково». Яня так откровенно радовалась, что у каждого из них будет отдельная комната, что в результате Богдан обиделся и не разговаривал с ней весь вечер. На следующий день они решили сделать из свободной комнаты мастерскую. Комната была темновата для мастерской, но какое это имело значение, когда у Яниты появилась рабочая комната. Собственная мастерская художницы Яниты Беловой!

Они убрали из мастерской ковры, и пока Богдан объяснял, что перед рисованием нужно стелить на пол пищевую плёнку, Янита фантазировала о новой коллекции красок, которую без стыда и боязни сможет варить на кухне. Маленькую кровать поставили в дальний угол, рабочий стол придвинули к окну, шкаф вынесли в соседнюю комнату. Янита принесла сюда ещё пару стульев, которые она собиралась использовать до тех пор, пока не разживётся мольбертом.

О, покупка мольберта! И пусть она пока не представляла, как наловчится рисовать на нём больной рукой, это не мешало страстно мечтать о нём. И не только о мольберте, о холстах, кистях, этюднике. Магазины в Москве разжигали аппетит. В Димитровграде она часто приобретала кисти или разбавители на заказ. А здесь перед самым носом было целое царство, она хотела забрать всё: палитры, угли, мелки. Но что было важнее – в этих дивных магазинах продавались разные виды масел для красок: льняные, конопляные, маковые, ореховые, сафлоровые.

Яня не любила разговаривать, но это правило не распространялось на продавцов в художественных магазинах. Им она задавала бесчисленное количество вопросов, но чаще всего ей односложно отвечали: «попробуйте сами». Загорелась, купила на последние деньги маковое масло, скипидар, смолу, чтобы вечером из привезённой с собой в Москву травы сварить краску. Надо бы было купить про запас и холст, но его было невозможно незаметно пронести в квартиру. Остальные обновки она смогла притащить, пряча за пазухой.

Богдан же, в свою очередь, лишь делал вид, что не замечал ужимок Яниты. Для него семейная жизнь стала тренировкой терпения. Пока Янита держала в руках кисть, он держал молоток, пока она варила краски, он варил суп. В неотступном раздражении он всё реже говорил в ответ, что тоже её любит.

*

Все дни напролёт Янита рисовала, не могла насытиться свободой, которая теперь стала доступна. Порой она просыпалась в тревоге, не веря, что уехала из Димитровграда, что этот простор с ней навсегда. Всякий раз, когда кисть окуналась в краску, казалось, что через мгновение мир изменится, станет добрее, искреннее, желаннее. Краска, словно волшебная пыльца, оживит изображение, и оно, медленно растекаясь сначала по комнате, затем по улице и городу, захватит в мягкие переливы весь свет.

Янита отложила кисть и всмотрелась в акриловую свежесть рисунка: услышала жужжание комаров, почувствовала запах лесных ягод и трепет ветерка над крышами. Всё было на месте. Вскочила с табурета и покружилась в ровных звуках тихого сельского дня, в действительности, в раздающемся с улицы гуле машин.

– Хорошо, – произнесла она вслух и, схватив влажный от красок лист, устремилась на кухню.

– …а я ему и говорю, что денег из кассы мы не брали, – Богдан увлечённо что-то рассказывал новому другу Максу. Друг кивал, разливая по рюмкам самогон.

– Будешь с нами? – спросил донельзя худой кухонный бармен, приметив девушку.

– Вы лучше на это посмотрите! – сказала Яня, положив рисунок на стол.

– Красиво, – через секунду произнёс Богдан, хватаясь за рюмку и опрокидывая её в рот. – Но ты на квартиру в этом месяце не давала денег.

Макс, последовав его примеру, выпил.

– Деньги скоро будут, – восторженно проговорила Яня, намекая на рисунок.

– Ты талантливая, – сказал друг, одной рукой подцепляя кусок колбасы ногтями, другой хватаясь за рисунок.

– Ой, – Яню покоробило, испугалась, что на рисунке останутся жирные пятна.

– И что с того? – угрюмо пробурчал Богдан, – у тебя есть хоть один знакомый, кто разбогател на этом? – Богдан щёлкнут по листу.

Насыщенные оттенки, перетекающие от ярких тонов к полутонам, и весь рисунок в целом казался Богдану фарсом, но он не озвучивал своё мнение, боясь обидеть Яню. Он не мог даже предположить, что проблема восприятия – в его колоссальном невежестве, он был убеждён: всё дело – в Яните, в безумстве ища несуществующую краску, она не обращала внимания на собственную топорную технику. Он совершенно не разбирал, что Яня пыталась выразить с помощью цветов, форм, деталей, а через какое-то время и вовсе перестал пытаться.

– Не надо, – Яня потянулась за рисунком.

– Вот и я говорю «не надо», – Богдан выхватил у друга рисунок и отдал Яните. – Так он же от нас теперь не отстанет, – продолжил историю, больше не обращая на девушку внимания.

Яня потерянно постояла возле них и, больше ничего не сказав, ушла в комнату. Богдан же гадал, какие порывы в ней сегодня. Бывало, она увлекалась чем-то странным, что забавляло Богдана: девушка часами ходила от стены до стены с отрешённым видом. Он объяснял её поведение по-разному, но никак не мог предположить, что так она перебирала образы, собранные за день, неделю, жизнь.

*

По усыпанной бурыми листьями брусчатой дорожке Яня дошла до красно-коричневого здания, где располагалась галерея Узина «УЕТ». Прежде чем войти внутрь, она дотронулась до шершавой стены. Подушечки пальцев скользнули вниз, оставили тёплый след на едва различимом рельефе штукатурки. Набрав в грудь побольше воздуха, она вместилась внутрь. В нос тут же ударил елейный цветочный аромат.

Девушка скоро осмотрелась, лишь одну картину можно было назвать «живой» – такой, что вызывала оцепенение души. Яня приблизилась, она не любила сразу проникать в картину, сначала касалась холста взглядом, словно пробуя поверхность на ощупь, и только потом, будто перед прыжком, она собиралась и отдавалась потоку, которым щедро делился автор. По телу растекалось тепло, оно ширилось, заполняло, пока не проявлялся громыхающий восторг.

– Добрый день! Меня зовут Алексей, – представился куратор, подоспевший к странной девушке, что замерла с протянутой к картине рукой. – Вы кого-то ищете?

– Да, Михаила Узина, – произнесла Яня, часто моргая, – он попросил меня прийти.

Соврала, не раздумывая, протянула конверт, в котором когда-то Миша прислал ей отказ. Алексей, строгий полноватый парень, на вид чуть старше Яниты, взглянул на протянутое письмо, но открывать не стал. Янита оживилась:

– Чья это работа?

– Одной начинающей художницы. Мы думаем сделать для неё персональную выставку, – куратор сложил губы трубочкой, что-то соотнося в голове.

– Это вы замечательно решили! – заворожённо произнесла Яня. – Я бы очень хотела увидеть другие её работы. И как только у неё получилось изобразить удручающее повторение масок и жестов, комедии и трагедии?

– По какому вы вопросу? – более учтиво спросил куратор, видимо, окончательно для себя что-то решив.

– По поводу картины.

– Вы тоже начинающая художница?

– Да, – на мгновение оглушил восторг, её в первый раз назвали «художницей». Алексей кивнул, обозначив, насколько серьёзно относился к творцам.

– Что ж пойдёмте.

Куратор проводил Яню через весь зал к кабинету Узина, дверь была открыта. Алексей заглянул внутрь, немного согнулся, словно в поклоне, а затем сразу же выскочил за дверь, проталкивая девушку вперёд.

Михаил Узин был ярким представителем современной интеллигенции. Настоящее искусство чувствовал прекрасно, но больше внимания оказывал материальной стороне вопроса. Мнил себя непревзойдённым критиком, позволяя судить о художнике по одному произведению, говорил пафосное, высокопарное: «работы автора», не вдаваясь в подробности. Несмотря на видимые недостатки, Михаил вызывал симпатию, потому что человеком был влиятельным, а собеседником ненавязчивым.