– Нет, тебе нельзя, – машет рукой Мэриан и вновь стремительно направляется к выходу, – иди поиграй в… во что там сейчас дети играют?
– Я уже не ребёнок. И игры у меня не детские, – чуть повышенным тоном говорит Ларри в отдаляющуюся спину брата.
Мэриан останавливается, слегка оборачивается, нахмуривая брови, и будто с ноткой презрения во взгляде осматривает Ларри снизу доверху, словно оценивая.
– Эм-м… Ну, хорошо, – отворачивается, дёрнув плечами, и, открыв входную дверь, исчезает за ней.
– Как-нибудь мы с тобой ещё сыграем в недетские игры, вот увидишь, – сам себе бурчит Ларри.
* * *
Опаздывая на обед, Ларри присаживается на перила лестницы в холле пансиона и скользит по ним вниз, слегка прикусив нижнюю губу от восторга. Ему нравится большая скорость, и он мечтает, что, когда вырастет, обязательно купит себе машину и будет гонять по пустынным полям за городом. Ну, а до тех пор остаётся довольствоваться только велосипедами и перилами. Вот он спрыгивает на одном лестничном пролёте, снова скользит вниз, опять спрыгивает, и так пока не оказывается на первом этаже. Разношёрстная по возрасту, внешности и росту ребятня уже выходит из огромной полупустой столовой, откуда доносится лязгающий звук приборов о тарелки и согревающий аромат обеда, но трое его друзей послушно ждут Ларри за дальним круглым столиком у витражного окна.
Однажды они играли в игру «Волчья стая»[1], и как-то так вышло, что Ларри выпала роль Вожака. Суть игры заключалась в том, что вожаку придумывали «добычу» – некое задание, которое он должен был выполнить, и если не выполнял, то становился омегой[2] – низшим по статусу волком в стае, – и делал неделю всё, что ему прикажут. А если выполнял, то остальная стая подчинялась вожаку тот же срок. Ларри несколько раз подряд становился Вожаком и ни разу не проигрывал: не в его правилах, всегда предпочитает идти до конца. С тех пор прошло уже много времени – пару лет точно, – а ребята будто по привычке остаются его преданной стаей. Ларри не особо нравится это подчинение, можно сказать, беспрекословное, поэтому он никогда не даёт им какие-то из ряда вон выходящие приказы, но тем не менее услугой «принеси-подай» пользуется регулярно.
– Привет, чего не едите? – спрашивает Ларри ребят, в глазах которых он видит то радость, то укор. Смотря на кого посмотреть.
– Тебя ждём, – отвечает Томас, медленно и демонстративно закатывая рукава пиджака. Томас – это тот, что с укором во взгляде, поблёскивающем из-под выбившихся из короткого хвостика непослушных чёрных волос. Подумаешь, Ларри опоздал на полчаса из-за того, что старательно упаковывал подарок Мэриану, который должен прилететь завтра, и теперь ребятам осталось десять минут на поесть. Но ведь он никого не заставляет его ждать. По крайней мере, так преданно.
– Да остыло же уже всё, налетайте, – говорит Ларри, потирая руки, и замечает, что ребята не притрагиваются к еде до тех пор, пока он не надкусывает хрустящую куриную ножку. Как только он начинает смачно жевать, сквозь урчание животов доносится чавканье остальных мальчишек. – Ну вы и странные, – бубнит Ларри с набитым ртом.
– Это, – отвечает курносый Шон, – дело чефти. – Он сидит напротив и периодически дёргает головой, чтобы белобрысая чёлка не измазалась в курином жиру, пока тот ест.
– Да я уже давно не Вожак… – с ноткой раздражения говорит Ларри, откладывая обглоданные косточки в сторону и вытирая пальцы о салфетку. «Вот заладили». Взяв полбулки хлеба из корзинки, надавливает на мякоть большими пальцами, разламывая его, и отдает больший кусок третьему другу, сидящему справа от него, – Ховарту.
– Спасибо, Ларри, – Ховарт тихо благодарит его, беря кусок хлеба своими тонкими пальцами. Он выглядит слишком болезненно после Мора. А говорят, здоровье всех выживших укрепляется! Ну как же, вот пример ходячего трупа. Порой Ларри кажется, что лучше бы тот помер, чем вот так вот жить: его руки постоянно трясутся; волосы жидкие-жидкие; костлявые пальцы ледяные; под глазами – тёмные, будто воздухом вздутые мешки; худой, страшно смотреть; одежда висит на нём, даже учитывая, что носит самый маленький размер. Ларри давно уже вырос из прошлогодней формы, а этот до сих пор носит ту, что в первом классе надевал. Кожа да кости, одним словом. Дышит куда-то в область пупка Ларри, когда рядом идут.
Хотя, надо признаться, Ларри сам удивляется, насколько вырос за последний год. Вот-вот ему исполнится одиннадцать, а он уже метр семьдесят! Нет, он слышал, что это у них семейное – быстро расти, – но то говорила его сестра, которой верить порой было себе дороже. Но тут, чертовка, не соврала.
– Смотри, вон Таня снова сюда оглядывается, будто сова. Ща голову свою свернёт, ха-ха, – хихикает Шон, глядя то на Ларри, то воровато на девочку за столом поодаль от них, сидящую с парочкой подруг и периодически поглядывающую в их сторону с мягкой улыбкой на лице.
– Пусть пялится, – без интереса отвечает Ларри, накалывая на вилку кусок варёного картофеля.
– Правильно, я слышал, что надо им показать, будто ты не заинтересован, и они начнут за тобой бегать толпами! – поддерживает его Шон, усмехаясь и кусая помидор.
– То-то Ларри у нас всем своим видом старается себя так отрешённо вести, – произносит Томас.
Ларри не очень нравится, что тот словно видит его насквозь, но найти, что ответить, не может, поэтому просто в три глотка осушает стакан с компотом и после дожёвывает попавшиеся ягоды, глядя исподлобья на Томаса и пытаясь его прожечь глазами. Но ничего не получается, а вот во снах получается.
– Самый отрешённый вид у меня, но что-то на меня они не заглядываются, – иронично встревает в разговор Ховарт и натягивает болезненную улыбку, которая, кажется, прямо сейчас покроет трещинами его сухое лицо. Ларри мысленно благодарит мелкого за его уместные слова.
Девочки стали обращать внимание на Ларри, ведь он теперь либо как они, либо выше в таком же возрасте. Но они ему не интересны, а их прикосновения да липкие взгляды только раздражают. Ребята обычно только и делают, что присвистывают, когда к Ларри подходит очередная хохотушка, мол, спросить про домашнее задание. Мальчишки вечно говорят о том, как же Ларри повезло, что он первее всех найдёт себе подружку. Да если бы девчонки не околачивались рядом и не проявляли столько настырного внимания, то его друзья до сих пор бы на деревянных палках-лошадях по коридорам пансиона гоняли. А теперь им это, видите ли, игрой детской кажется. Ну это сам Ларри и сказал, так как чувствовал, что детство постепенно ускользает, и он начинает понимать какие-то странные, неведомые до этого вещи, а тонуть в неизвестности не хочется, тем более одному. Страшно.
Хочется потянуть кого-то за собой, и как тут не ухватиться за тех, кто всегда рядом? В итоге мальчики постоянно обсуждают девчонок, те, не скрывая, громко обсуждают их, а Ларри только поддакивает и прислушивается к обеим сторонам.
Когда он смотрит, как общаются Шон, Томас и Ховарт с девчонками с потока, он не понимает, что между ними происходит? Это будто какой-то невидимый обмен электричеством через воздух посредством улыбок, взглядов, шуток. Если раньше их девочки раздражали, как и сейчас они всё ещё раздражают Ларри, то теперь ребята активно ими интересуются, постоянно обсуждают, какая красивее и с какой бы они потанцевали медляк на очередном праздничном вечере. Ларри всё это кажется скукой смертной.
Его больше интересует то, почему друзья до сих пор себя ведут как в стае. Неужели и правда уважают? За что? За то, что тогда исполнял их дурацкие пожелания на очередной неделе? Ну да, он забрался в учительский кабинет и своровал журнал с оценками. До сих пор лежит где-то зарытый в земле. Что, кстати, тоже являлось заданием – спрятать его. Ларри вообще хотел сжечь, но это привлекло бы много излишнего внимания. В итоге под покровом ночи он смог выбраться из здания и закопать журнал под дубом, пока на Ларри не накинулась охранная шавка и не погрызла ногу. Долго ещё прихрамывал, теперь только шрамы остались.