Тут и стало ясно: это упал стеллаж, втиснутый в центре зала в декоративных целях. Что-то разбилось, смешалось, и теперь в кафе пахло сумбурно и странно.

Какой-то треск – и с пола вместе с еще одним фрагментом стеллажа встал помятый, всклокоченный Арден.

Я запоздало заволновалась, но он не выглядел пострадавшим. На светлой рубашке – фиолетовое пятно, по виду – от чего-то вроде варенья; Арден весь, с ног до головы, был усыпан каким-то белесым порошком.

Я выбралась из-за стола, подошла ближе и поскорее зажала нос ладонью: запах был просто невероятный, к сожалению – в плохом смысле.

– Что это? – мрачно спросил Арден у бармена, явно опасаясь шевелиться. Порошок клубился пыльными тучами.

– Преимущественно мука, – дипломатично сказал тот.

Гости расползались по углам. Официантка принесла распылитель с водой и принялась брызгать вокруг, чтобы хоть как-то прибить эту гадость к полу. Арден оглушительно чихнул.

– Мука так не воняет.

– И еще специи, – согласился бармен. – Разные, для десертов. Корица, ваниль, имбирь, цитрусовая цедра тертая, высушенная мята, мускатный орех, гвоздика, черный перец…

– Перец?!

Женщина с кухни подняла мятую банку и бросила гневно:

– Да, мы добавляем его в пряники! И чего вы вообще ожидали, когда полезли в шкаф?!

– Я?! Полез?! Я выходил из сортира, когда эта херня рухнула мне на голову!

И он снова расчихался.

Тут наконец откуда-то из служебных помещений вышла женщина в ярко-зеленой юбке и с таким властным лицом, что сразу стало понятно: начальство.

Тогда все угомонились. Ардену помогли стряхнуть с себя остатки пыли и отмыть лицо; потом они долго разговаривали с хозяйкой и в итоге, видимо, решили обойтись без полиции. Все это время Арден пронзительно, скорбно чихал.

– Извини, – сказал он мне, освободившись. – Провожать тебя, наверное, не стоит, а то ты тоже вся пропахнешь этой дрянью. Увидимся на занятиях.

– Может, тебе к врачу? – неуверенно предложила я. Арден снова чихнул, а потом закашлялся; на его скуле наливался цветом здоровенный синяк. – Мало ли что…

– Фигня, – мрачно и сипло припечатал он. – Ничего такого, что не смывалось бы душем.

Из кафе мы вышли вместе. Он все-таки проводил меня до трамвая, хотя я и отказывалась; помахал мне рукой – и пошел в другую сторону, неловко прихрамывая.

В понедельник у нас был пустой день, а во вторник Арден на занятиях не появился.

Девочки успели перемыть ему все кости и вытащить из меня подробности, о которых я сама не помнила. Ливи, услышав про «ну, кажется, целоваться мне не очень нравится» дразнила меня синим чулком и занудой, а Ардена заочно записала в импотенты. В пересказе звучит не слишком красиво, но в моменте было очень смешно, возможно, потому что все это перемежалось страстными рекомендациями никогда не спать с мужчинами: ведь от этого бывают дети, а дети потом делают из тебя дойную корову и иногда путают ее с коровой мясной. У Марека настал неприятный период, когда резались одновременно зубы и родовой дар, и от этого Ливи сделалась несчастна и совершенно невыносима.

Трис, старшая сестра для четырех девчонок, была не так категорична. Она даже с единственным наследником Бишигов управлялась легко, и Ливи всерьез уговаривала ее съехаться. Правда, не усматривая проблемы в детях, Трис бурчала на другое: всем мужикам только одно и надо, и мы-то, девчонки, влюбляемся – а он встретит свою истинную и упорхнет в далекие дали, забыв попрощаться.

Я не стала ей напоминать: вообще-то это как раз она встретила на Охоте безусого юнца и сразу же рассталась с обаятельным беркутом, с которым встречалась до того почти три года.

«Я не хочу портить ему жизнь обреченными отношениями, – сказала тогда Трис. – Так для всех будет лучше».

Ливи назвала ее дурой, но Трис не прислушалась: у колдунов не бывает парности, колдуны отрицают судьбу, а оттого свободны в своем выборе.

«Да я, блин, вольна как птица! Как целый сучий альбатрос!» – веселилась тогда Ливи.

Но это, конечно, ничего не изменило.

И вот теперь Трис снова канючила: ты понюхала? понюхала? может быть, он хоть чуточку тебе понравился?

А я закатывала глаза и отбрыкивалась.

Бенера взирала на этот цирк со своей извечной одухотворенной улыбкой и молчала. Зато она сделала-таки сияющую призму.

– Она усилит твой свет, – обещала лунная. – Она напомнит тебе, кто ты такая.

Призма излучала мягкое сиреневое сияние и ставилась в изголовье кровати, чтобы светить на меня-настоящую, меня-без-публичного-лица, меня-не-умеющую-лгать-даже-себе, – иными словами, на меня-во-сне, но такого понятия у лунных почему-то предусмотрено не было.

Я поспала с ней два дня, но не почувствовала никаких изменений. Да и какая, по правде, разница, кем быть, если мы выбираем дорогу, а значит, и то, где окажемся?

– Не парься, – беспечно сказала Ливи в среду, заметив, как я обшариваю взглядом полупустую аудиторию, – от пары синяков еще никто не умирал.

Но я, конечно, все равно волновалась.

Арден все-таки пришел, – ко второму семинару, пропустив «Материалы». Был он помят, несвеж и мрачен.

– Привет, – робко сказала я, вглядываясь в его лицо.

Нападение стеллажа не прошло бесследно: синяк на скуле переливался от желтого к фиолетовому, на лбу образовалась небольшая шишка, на носу – тонкие свежие царапины.

Арден смерил меня колючим, недружелюбным взглядом, прошел мимо и сел в дальнем ряду.

– Я что-то пропустила? – удивленно спросила Ливи.

– И я, видимо, тоже.

Я помрачнела.

Не то чтобы я так уж хотела каких-то любовей. Не то чтобы я увидела его и растеклась розовой лужицей или чмокнула разок и потеряла голову. В этом и прелесть не-парных отношений у двоедушников: вы всегда знаете, что это временно и никуда не идет, и просто проводите вместе тот отрезок времени, который удастся украсть у судьбы, – ко взаимному удовольствию.

Иногда, конечно, это приводит к тем еще драмам. Я даже видела однажды, как волк жил на две семьи, «истинную» и «по любви», – но на то он и волк, что волкам кое-что можно, что не полагается всем остальным.

Ерунда это все. Передумал – ну и ладно. Не больно-то и хотелось.

– Кесса, – строгим голосом сказала Ливи.

– М-м?

– Рот, – так же строго сказала Ливи.

И для наглядности ткнула себя пальцем в лицо.

– Что – рот?

– Он у тебя есть, – ласково, как дурочке, объяснила дорогая подруга, – чтобы через него разговаривать.

– Еще чего не хватало, – пробурчала я.

Тут пришел преподаватель, и, к моей большой моей радости, разговор увял сам собой.

Скажет тоже: разговаривать. Нет, я совсем не против разговоров, речь вообще грандиозное изобретение человечества, и дело не только в словах. Где бы мы были все, если бы не коммуникация? Наверное, так и бегали по лесам, пушистые и тупые.

Но одно дело – договориться о чем-нибудь там полезном и совсем другое – прийти к мальчику после не слишком удачного свидания и сказать: чего это ты со мной теперь не здороваешься?

Может, я у него со шкафом ассоциируюсь. А что? Гипотеза не хуже прочих.

В общем, я мялась и сомневалась, но после занятия, когда все стали потихоньку собираться и расходиться, не выдержала.

– Как ты себя чувствуешь?

Встала в проходе и напустила на себя независимый вид. А что ладошки потеют, это никому не видно.

– Жить буду, – мрачно сказал Арден. – Нюх пока не вернулся, если ты об этом.

– Да нет. – Я растерялась. – Я в целом. А что с нюхом?..

Арден разглядывал меня внимательно, будто пытался найти в моем лице следы то ли коварства и злодеяний, то ли раскаяния. Я не находила в себе ни того ни другого, а Арден смотрел так колюче зло, что мне захотелось извиниться и поскорее уйти.

Я сцепила руки и больно вдавила ногти в ладонь. Ливи, может, иногда та еще сучка, но здесь она права: мы люди, и мы умеем разговаривать. Я достаточно в своей жизни бегала от разговоров, так, может, стоит прервать этот порочный круг – хоть бы и в мелочах?