Звуки доносились до меня смутно, как через вату.

— Кесса! Ты там сдохла что ли?!

Меня тряхнуло, да так, что зубы больно стукнулись друг о друга. Я кое-как разлепила глаза; вокруг было белым-бело, туманно, сонно, холодно; я обняла себя руками, уткнулась носом в голые колени, отогреваясь дыханием.

Я посижу так совсем немного. Совсем чуть-чуть…

Место, где я сидела, снова затрясло, как будто шкатулку со мной швырнули вниз по лестнице. Хвататься не за что, и я, неуклюже взмахнув руками, упала, больно ударившись копчиком.

Пол был такой холодный, что жёг кожу.

— Слушай, подруга, это нихера не смешно! Ты грибов что ли объелась?!

Голова раскалывалась, во рту поселился металлический привкус. Я потрогала пальцами нос и с удивлением обнаружила на них густую, как гуашь, грязно-чёрную кровь, смешанную со снегом.

Снег? Откуда на моём лице снег?

Я смотрела на свои пальцы, моргая, а снег всё падал и падал, и снежинки, вальсируя, медленно опускались на мою ладонь. Я проследила за ними жестом, — и поняла, что снег идёт у меня из глаз.

Почему-то это совсем меня не удивило. Снег из глаз — право слово, совершенно обычное дело.

Бывают же из глаз искры, не правда ли.

— Кесса? Кесса, посмотри на меня!

Да хватит же так орать! Хочешь общаться, — так не сиди в тумане, тупица!

Так я хотела ответить, но получился только сдавленный хрип.

Кажется, со мной действительно что-то не так. Я простыла? Заболела? Но это же не повод, действительно, припереться в мой туман, как к себе домой, и здесь верещать! Я ведь не одета!

Но как же здесь, Полуночь, холодно!

Я стиснула стучащие зубы и кое-как поднялась на ноги. Вокруг, куда ни глянь — морозный туман; снег катился по моим щекам, протапливал дорожки по коже, мешался с кровью. Кровь лилась из носа липким потоком и была почему-то не красной, а буро-чёрной с прозеленью.

С чего я вообще взяла, что кровь должна быть красной? Может быть, мне это приснилось?

Нет, нет. Мне снилось что-то хорошее. Там было тепло; там пахло домом и можжевельником…

— Да Кесса же!

Я сощурилась, огляделась, — но так и не нашла крикливую гостью.

— Ты кто?

Слова вылетели из моего рта двумя тёмнокрылыми птицами. Они кружили над головой и оглушительно чирикали, и от них недовольно отстранялся уютный туман.

И тут я, наконец, вспомнила: прогулка. Трис. Ласка.

Видимо, у меня проблемы с контролем. Такое иногда случается с молодыми двоедушниками, именно поэтому первые обороты советуют проходить под присмотром наставника, лучше — со зверем того же вида. Первые месяцы после Охоты мы с лаской были, наоборот, практически командой мечты; видимо, подростковые проблемы решили догнать меня сейчас.

Я нахмурилась, с трудом выуживая из памяти упражнения, которым меня учили в детстве. Что-то там про дыхание… нет, это не очень сейчас актуально. Расфокусировать зрение? Мысленно вставить свои руки в звериные лапы? Как же там это делается?

Всё это далось мне с большим напряжением, и всё же я кое-как вытянулась ниточкой к звериным когтям — и поняла, что бессмысленно молочу лапами по воздуху.

Распахнула глаза. Там, за туманом, были снег, разлапистые ёлки и перепуганное лицо Трис.

— Кесса? Кесса! Моргни, если ты меня слышишь.

Это было непросто: в ласке обнаружилось много-много непривычных, сложно устроенных мышц. Я протянула руки к её глазам и с усилием притянула друг к другу веки.

— Офигеть конечно тебя перекосило, — пробормотала Трис и ощутимо расслабилась. — Так, дорогая, смотри, я тебя выпускаю, и я припёрла тебе шмотки. Чтоб ты знала, ты вообще меня не заслуживаешь!

Мир несколько раз перевернулся: судя по всему, Трис заковала ласку в какие-то чары, а теперь отпустила. С заклинаниями у неё всегда было не очень, поэтому стоит обрадоваться, что мне не оторвало лапы.

Плюх! Это мягкая тушка стекла-сползла на снег. Ласка удивлённо повела носом — и обернулась ко мне.

Зрение раздвоилось. Я смотрела её глазами — и в её глаза.

— Ну, давай, — прохрипела я. — Ты же знаешь, что там я главная.

«Тоже мне, разглавнилась,» — могла бы сказать ласка.

Но вместо этого она тихонько тявкнула и прыгнула в меня.

На какое-то мгновение наши тела соприкоснулись, — а потом меня болезненно-резко выдернуло на снег.

Несколько мгновений я сидела на снегу, держась за раскалывающуюся голову, и мысленно пересчитывала свои ноги. В сознании почему-то всё никак не укладывалось, что их две, — при этом я не смогла бы сказать, сколько их должно быть.

— Выглядишь просто кошмарно, — заявила Трис и кинула в меня что-то мягкое. Оно ударилось в лицо и упало мне на колени. — Одевайся, дура, жопу застудишь.

Трусы. Это были трусы. Обычные такие, светленькие, в цветочек. Вроде — мои?

— Ооох, — простонала я.

Жопе реально было холодно. Жопа сидела в сугробе и была, кажется, глубоко этим шокирована.

Я кое-как, стуча зубами и с силой опираясь на Трис, отряхнулась от снега, натянула на себя одежду и сунула артефакт в карман; влажная подмороженная кожа отзывалась на прикосновения болью. На ноги подруга пожертвовала мне вторую пару носков, и в сапоги они влезли с трудом, зато дополнительный платок пришёлся очень кстати.

В лесу уже густели кисельные сумерки. Мы сидели — Трис на аккуратно отряхнутом бревне, я прямо в сугробе, — на крошечной, свободной от леса проплешине. Почти ровный круг, совсем небольшой, с почерневшим пнём в центре. Видимо, здесь в дерево ударила молния.

Снег был утоптан сапогами Трис; среди её следов — множество мелких цепочек, оставленных крошечными лапками. Вокруг пня широким кругом были разложены окровавленные тельца мышей.

Меня замутило, но я всё же заставила себя присмотреться.

Ласка не жрала мышей, нет, — либо делала это где-то в другом месте. Она перегрызала им горла, разрывала шкуры, отрывала лапы и хвосты и раскидывала коченеющие трупы жутковатым натюрмортом.

Снег был пропитан мышиной кровью.

— Что-то ты разбушевалась, мать, — нарочито легко сказала Трис, картинно цокнула и покачала головой. — Мы и нашли-то тебя с трудом, ты тут до рассвета собиралась дрыхнуть? И драться с моей галкой было вообще не обязательно!

— Извини, — прохрипела я.

— Ай, проехали.

Я тупо смотрела прямо перед собой. Во рту засел металлический привкус, терпкий и тошнотворный, и я отчаянно надеялась, что это не вкус мышиной требухи.

Кое-как умылась снегом. Кровь из носа текла обычная, красная.

— Готова? Нам бы поторопиться, чтобы успеть на поезд. И я сожрала бы чего-нибудь.

Вот что-что, а есть я точно не хотела. Мне вообще казалось, что я сделаюсь теперь убеждённой вегетарианкой. Но я всё равно кивнула.

Интересно, когда бы я очнулась, если бы не Трис?

И как бы я выбралась из леса, — по всем этим сугробам и холоду, голая и не в себе?

Это и так оказалось не слишком просто. Мы возвращались по следам: они шли ровной строчкой, словно Трис точно знала, куда ей идти. Наверное, так оно и было. Она могла сперва найти меня галкой, а потом обратиться и переодеться, чтобы вернуться ко мне человеком. Она упоминала, кажется, что ласка пыталась драться.

Когда мы вышли к посёлку, совсем стемнело. По полю носились, поднимая снежные клубы, два молодых оленя; в длинном павильоне с раздевалками горели теплом редкие окна.

— Мне всё время кажется, что за мной наблюдают, — тихо пожаловалась я. — Как будто бы взгляд жжёт спину.

— Радоваться надо, — проворчала Трис.

Но как-то было не радостно.

Вечерний поезд мы всё-таки пропустили. Сидели на перроне и ждали ночной, которым возвращалась с производства в город последняя смена; Трис купила в ларьке жирный беляш в промасленном бумажном свёртке и жевала его, урча и вытирая пальцы снегом.

Она ничего не говорила и не читала мне нотаций, как стала бы делать Ливи, и за это — и за всё остальное — я была ужасно ей благодарна.