— Спасибо, — я смущённо улыбнулась. — Завтра попробую, как оно… хочешь, тебе его отдам?

Это планировалось почти как шутка, но Арден вдруг сказал серьёзно:

— Хочу.

Утром в среду крошистая метель сменилась пышными, как юбки лунных, крупными снежными хлопьями. Они медленно планировали сверху вних по неровным траекториям и налипали на оконные стёкла морской пеной.

— Пишут, что уже рассчитан маршрут для Долгой ночи, — с набитым ртом сказал Арден, читающий газету из-за плеча мастера Дюме. — От Настоящего озера через серые овраги, над хребтом и вдоль побережья. И зенит в этом году делают в Огице, ты знала?

— Ну это было понятно, — я пожала плечами, намазала ломоть хлеба маслом и, вздохнув, вложила его в раскрытую ладонь Ардена. — Должны были выбрать какой-то город на востоке, а их тут не слишком много, и Огиц — крупнейший.

— Да, только здесь же храм новый, без верхнего окна. И теперь им приходится резать крышу! Тут даже фотки есть.

Мастер Дюме кашлянул, закатил глаза, но сдался: развернул свою газету на весь стол, поверх тарелок, чтобы всем было видно.

В «Утреннем Огице» новость о маршруте Долгой ночи занимала весь первый разворот: большая карта, несколько фотографий «реконструкции городского храма», объявление к соискательницам в рамочке с вензелями и позапрошлогоднее пафосное интервью со Вторым Волчьим Советником, сопровождённое аккуратным портретом. Храм на фото был облеплен вперемешку лесами и снегом: работы шли полным ходом.

— Могли бы сделать в Ласточкином гнезде, — проворчал Арден, — там нормальный храм, и ничего не надо было бы резать.

— Да ладно, там же всё равно пустотелый купол, просто сделают в нём окошко. Тебе жалко, что ли? А Гнездо совсем крошечное, там всех не разместить. А в Огице праздник, наверное, сделают.

— Ага, фестиваль, — уныло подтвердил Арден, выкапывая из-под газеты тарелку. — Это когда три дня подряд город гудит, как улей, днём и ночью, полицейских не хватает, всех гоняют по патрулированиям, а потом пачка заявлений — тут украли, там обидели, здесь потеряли…

Я засмеялась.

— Так ты не из-за храма бурчишь, а потому что работать не хочешь!

— Я бы на тебя посмотрел… у меня такая работа, что лучше бы её вообще никогда не было!

— А не надо было ловить лису, — дразнилась я, — схватил бы себе какого-нибудь барсука, да и всё.

— Я думал вообще, это волк… кто же откажется от волка?

— Я бы предпочла барсука!

Мастер Дюме рывком выдернул газеты из-под зазвеневшей тарелки. Сложил её пополам, развернул, встряхнул и поставил вертикально, полностью скрывшись за листами.

— Не мешай человеку завтракать, — важно велела я Ардену. — Как не стыдно!..

И мы оба рассмеялись.

Мастер Дюме зашелестел газетными листами, я под шумок стащила у Ардена бутерброд, а он мстительно плюхнул мне в чашку сразу два лимонных кружка. Это было хорошее, мирное, светлое утро, — а потом задребезжал дверной звонок.

— Кесса Аранера? — чопорно спросил гость, хотя открывший дверь Арден, конечно, совершенно не был похож на человека, которого зовут Кессой.

Мастер Дюме встал в коридоре, сложив руки на навершии своего посоха. Я выглядывала у него из-за плеча.

— Кто спрашивает? — с чужими Арден разговаривал недружелюбно: жёстким, незнакомым тоном.

— Городская почтовая служба, — мужчина поправил заснеженный значок, приколотый к воротнику серо-зелёной шинели. — У меня посылка для Кессы Аранера. Будете принимать?

— Давайте.

— Могу вручить Кессе Аранера, либо по доверенности. У вас есть доверенность?

Арден обернулся ко мне, и я вышла к почтальону. От него несло холодом. Я достала из сумки документы, вписала номер свидетельства в бланк и расписалась в получении; всё это время посыльный стоял, как унылый столб, и следил глазами за секундной стрелкой. Наконец, он оторвал мне корешок бланка с печатью, вышел из квартиры и сразу же зашёл обратно — с большой фанерной коробкой, обклеенной цветными почтовыми знаками.

— Хорошего дня, — деревянно сказал почтальон и сам закрыл дверь.

Коробка стояла на полу: кубический ящик примерно по колено высотой, зачем-то перевязанный бечёвкой с двумя жёлтыми бирками. На верхней крышке был вручную написан адрес, рядом синий штамп о приёмке за вчерашний день и наклейки — синяя «Осторожно! Хрупкое!» и красная «Не переворачивать». К одной из боковых стенок была примотана скотчем листовка с крупным заголовком «Безопасный груз»; ниже шёл полурекламный текст о современных поверительных артефактах, которыми оборудован городской почтамт № 7.

Отправитель не был указан.

— Ты давала кому-то адрес?

Я помотала головой.

— Только девочки, но зачем бы им это?

И подумала с невольным ужасом: может быть, это Ливи сочла, что мне срочно нужно эротическое бельё?.. хотя нет, оно поместилось бы в небольшой пакет, а из такого ящика можно при желании нарядить всех первокурсниц.

— Не тайная квартира, а проходной двор, — недовольно сказал Арден. — Пахнет эта штука… как-то странно.

Он потянулся было идти за инструментами, но мастер Дюме успел раньше, — достал с антресолей плоскогубцы и молоток, гвоздодёра, видимо, не было. Посылка оказалась довольно лёгкой, и минут десять мы толкались вокруг неё так и эдак, пытаясь максимально аккуратно её открыть.

Наконец, Арден снял верхнюю крышку, а следом за ней и боковую — и отшатнулся.

Из темноты ящика на нас смотрели остекленевшие, покрывшиеся мутной плёнкой глаза.

Это была голова, отрубленная голова животного. Она лежала на пластиковом пакете со льдом и россыпью октаэдров охлаждающих артефактов. Дно и стенки ящика выстлали светлым полотенцем, — оно багрилось от тёмной крови и сгустков.

Мохнатая морда, покрытая недлинной прямой шерстью, белой с лёгкой рыжиной. От широко расставленных миндалевидных глаз к носу — тёмные волосы; длинные стоячие уши придают зверю удивлённый вид. Короткие тонкие рога загнуты назад, на левом завязан кокетливый розовый бантик.

— Голова козы, — мрачно сказал Арден. — Очень оригинально.

— Это не коза. Не просто коза. — Мои расширенные глаза щипало сухостью. — Это серна. Это… серна.

Я присела на пол рядом с коробкой, — будто колени подломились. Неловко погладила пальцами мёртвый кожаный нос. Пасть оказалась грубо, неаккуратно зашита, толстыми шерстяными нитками. Положили ли в неё монету, как человеку?

Надеюсь, нет.

Записки в ящике не было. Зато вокруг головы лежали мешочки-саше, наполненные лавандой, а полотенце было пропитано ядрёным, химозным запахом кондиционера для белья.

Он мешался с запахом крови, становясь частью уродливой, тошнотворной какофонии; он вгрызался в нос хищным зверем, полз по горлу, и желудок отзывался тошнотой и горячей, горькой волной в пищеводе.

Я стиснула зубы и сглотнула.

Глаза застекленели, задымились. В морде — никакого выражения: чьи-то руки безжалостно измяли её, когда сшивали пасть. Сруб ровный-ровный, мясницкий, и из-под шерсти выглядывает сероватое, бледное мясо с белой полосой подкожного жира.

Так… хладнокровно. Наверное, она даже… не успела ничего понять.

В прихожей ужасно душно. Запах густым тяжёлым клубом опустился в лёгкие, и в них уже не помещался воздух. Артефакты в пакете ещё горели словами, и холод от них проникал в моё тело, сгущал кровь, вонзался иглой в бешено колотящееся сердце.

Они же разные бывают, серны. И совсем светлые, и тёмно-серые, и кудрявые. Но он взял именно такую, с рыжиной, с длинными ресницами, с хитрыми мёртвами глазами. И заморозил её, заморозил.

А Аре не стали зашивать рот. Её хоронили, не открывая лица. Она лежала ледяная, скрученная, изуродованная судорогами…

Меня скрутило спазмом, и горлу стало совсем больно, зато тело смогло сделать короткий жадный вдох.

— Кесса, — мягко позвал Арден. — Кесса, посмотри на меня. Повернись ко мне.

Я попыталась, но не смогла. Я стала тяжёлая и непослушная, а мёртвые пустые глаза гипнотизировали и приковывали к себе.