Можно же будет начать все сначала, внезапно подумала Алария и даже засмеялась от облегчения, которое пришло с этой шальной, дерзкой мыслью.

Можно все исправить. Вместо Энакина, вместо ее с ним детей у нее будет Эния, его маленькая копия. Она будет смотреть на Аларию его, Энакина, синим глазами и любить ее, любить просто так. Девочка совсем мала; она еще позабудет и свою мать, и Вейдера, она будет считать своею матерью ее, Аларию.

Рука Аларии легла на светлые кудряшки Энии, под иссеченной, изодранной ладонью крепенькое тельце ребенка было теплым и прикосновения ее неуклюжих теплых детских ладошек — ласковыми. Захотелось выть в голос, орать от страха и накатившего вдруг понимания, зачем она здесь, и что сейчас будет, и женщина спрятала свое лицо в светлых волосах девочки, скрывая свой ужас и отчаяние. Алария притянула ребенка к себе, наслаждаясь сладким детским запахом, и обняла малышку, испытывая давно позабытое удовольствие от этой нехитрый ласки.

И тепло.

Тепло, усыпляющее безумие, возвращающее блаженный покой, расслабляющее сведенные до судороги, напряженные до каменной твердости мышцы.

Лютое желание тут же вцепиться пальцами в светлые кудряшки девочки и едва ли не зубами перекусить, перегрызть ее нежное горлышко куда-то вдруг испарилось, и Алария, растерянно поглаживая девочку по кругленькой головенке, почти уговаривала себя — ну же! Сейчас! Сделай это!

— Ударилась? — серьезно спросила Эния, пальчиком трогая рассеченный лоб Аларии.

Детские светлые глаза смотрели прямо и даже сурово, так странно по-взрослому, и Алария, мигнув, уронила пару слез с ресниц, так внезапно наполнивших глаза.

— Да, — прошептала она, улыбаясь совершенно счастливо и сумасшедше. — Ничего, пройдет!

— Не реви, — строго сказала Эния, грозя Аларии пухленьким пальчиком. — Тебе говорили не носиться и смотреть под ноги!

В интонациях детского трогательного голоска проскользнуло что-то металлическое, твердое, и Алария снова рассмеялась, глядя, как девочка копирует отца, осознанно или нет. Даже этот жест пальцем, это размеренное покачивание — даже в этом был он, Энакин. Вейдер. Теперь Дарт Вейдер.

Вот зачем ей нужна Эния.

"Эния — это Энакин, Эния — это Энакин", — твердила про себя, как заведенная, Алария, прислушиваясь к частому пульсу в своих висках, и почти верила этому горячечному бреду, этим вертевшимся в ее разуме без конца словам.

Убить Энию — этого хотел Пробус, это была его идея, его смысл жизни, его месть. А она, Алария, — женщина поняла это вдруг, только что, и осознала с изумлением, — она ведь не Пробус. Она даже не его часть. Она отдельное существо, и у нее в сердце рождаются совсем другие чувства. Свои.

Когда она сказала, что ее не трогает обретенное Вейдером счастье, она лгала. Это Пробус ей так сказал, и она поверила. А самой Аларии было невыносимо даже смотреть на то, как он живет после нее… без нее.

Энакин разлюбил свой Душистый Лотос, свою Падмэ. Волшебная сказка кончилась, прошла бесследно, а быль так и не началась. Какая-то другая женщина теперь была дорога ему, и с ней он делил свою жизнь.

Острее всего Алария ощущала стыд, ее уязвленное самолюбие нашептывало ей всегда — ты не можешь ничего исправить, ты не можешь заставить его полюбить тебя вновь, ты потеряла свою ценность, ты ничто, всего лишь красивая игрушка. А красоты так мало, чтобы полюбить и принять; красота — это ничто, она непрочна и недолговечна.

А если взять Энию… ее можно заставить себя любить, она еще ребенок… и тогда гложущие ее стыд и ревность утихнут. И будет хорошо.

Можно ведь не убивать ее, правда?

А если убить…

Глаза Аларии мгновенно высохли, словно налившее их раскаленное золото было горячо, на самом деле горячо, и адская злоба снова затопила ее разум, смывая нежные образы и радужные картинки, нарисованные мечтами.

Если убить ее, будет доволен Пробус.

И будет долгожданное пробуждение. А Дарт Вейдер… он будет страдать! Возможно, даже оттолкнет свою Еву. Да и она — сможет ли она с ним жить после того, как он не уберег их дочь?! Убить! Разрушить все, запятнать его чистенькое, уютненькое счастье кровью!

— Эния! Ты куда убежала?

Алария не помнила, как встала, выпрямившись во весь рост, и как ее руки отпустили малышку. Ее лицо, до того приветливо улыбающееся ребенку, исказилось так, что Эния напугалась и заревела, громко и обиженно, скорее от досады, что ее так подло обманула незнакомка, притворяясь хорошей.

— Какая удача… — прошептала Алария, и по губам ее скользнула адская усмешка.

В высокой траве, среди качающихся цветов, стояла сама императрица.

Ева смотрела на (соперницу?) Аларию, истерзанную, грязную, люто ухмыляющуюся, рядом с которой заливался плачем ее, Евы, ребенок, и светлые глаза императрицы были словно ледяные.

— Здравствуй, — приторным голоском протянула Алария, ступая вперед и нарочно отрезая Еве путь к ревущей девчонке.

Императрица, одетая, по обыкновению, в черное с серебром платье, стояла неподвижно, словно ферзь на шахматной доске. На ее щеках пунцовыми пятнами расцветал румянец, но и одного взгляда на ее замершее тело было достаточно, чтобы понять, почувствовать ее напряжение. Одно неправильное движение — и она кинется, выхватит дочь, закроет собой… Не так быстро, дорогая, не так быстро!

— Очень, очень давно хотела с тобой познакомиться, — пропела сладким голосом Алария, ступая вперед.

— Эния обязательно должна присутствовать при этом разговоре? — произнесла Ева.

Она очень хотела быть хладнокровной и не терять лица, но ее голос предательски дрогнул, и Алария тихо и страшно расхохоталась, наслаждаясь проскользнувшим в нем ужасом.

— Обязательно, — прошептала она горячо и одержимо, поблескивая ненормальными глазами. На ее лице выписалось мрачное торжество, и Алария, все глубже погружаясь в безумие и теряя собственное "я" в потоке хлынувшей в ее разум мерзости, теряя всяческий человеческий облик, который был просто маской, натянутой на чудовище, погрозила Еве пальцем.

— Не пытайся меня запутать, — бормотала Алария, все так же сверкая глазами. Ее желто-красные зрачки расширились, она таращила глаза так, будто некая непонятная сила выдавливала их наружу из черепа. — Не пытайся меня запутать… Я здесь для того, чтобы отомстить. То, что вы обе здесь — удача, большая удача!

— Эния, беги! — пронзительно выкрикнула Ева, набросившись на Аларию.

От толчка Алария не устояла, упала, и Ева перехватила ее руку, выпустившую алое раскаленное жало, с гудением оставившее несколько черных полос на коре старого дерева.

— Беги, Эния!

Яростно сжав руку Аларии за запястье, чуть выше браслета наручников, Ева несколько раз ударила ею о красивый декоративный камешек, разбивая в кровь сжимающие оружие пальцы. Алария завопила от боли, вцепляясь свободной в одежду Евы, но та продолжала безжалостно разбивать ее руку, стараясь обезоружить ситх-леди.

Напуганный этой возней, дракой и яростными выкриками ребенок громко рыдал, не решаясь оставить мать одну с этим рыкающим животным. Сайбер, еще пару раз с гудением разрезав воздух, вылетел из руки Аларии, потерявшись в траве, и Ева, отброшенная мощным толчком Силы, отлетела на мощеную красивой плиткой дорожку, тяжело дыша.

— Ты что, подумала, что сможешь меня остановить?!

Алария налетела на нее и, ухватив за льняную косу, пачкая кровью волосы императрицы, заставила подняться, но не на ноги, нет. Сжимая светлые пряди в кулаке, она оттянула, откинула голову Евы назад, и женщина, вскрикнув яростно и болезненно, упала на колени. Ухватываясь за руку мучающей ее Аларии, с наслаждением наблюдающей за унижением императрицы, ловя каждый вскрик, каждую гримасу боли, Ева постаралась высвободится, но тщетно.

Все мысли о том, что можно обойтись без убийств, из головы Аларии испарились, выкипели на разгоревшейся ярости. Пришла лютая жестокость, желание крови и чужих страданий, захотелось разбить, изуродовать строгий возвышенный образ, захотелось истаскать, истрепать, извозить черное бархатное платье в грязи, чтобы оно стало таким же серым, как ее собственное, захотелось лишить Еву ее чистой кожи и светлых аккуратных волос, захотелось отведать чужого стыда и отчаяния.