От этих слов стало как будто легче дышать. Но потом Тони вспомнил, как Нэнси выговаривал его имя. Это тоже по работе? Нэнси тем временем налил в ладонь жидкого мыла и начал растирать пену по его спине.

– Это было… все по работе? – заставил себя уточнить Тони. Руки Нэнси скользили по его телу, словно в масле: вдоль взлета плеч, между лопаток, вниз по спине. Он присел на край ванной, заглянув в лицо Тони.

– Конечно, милый, – снова эта улыбка, – как же иначе?

В третий раз за день Тони поразился изменчивости собственной души. Выходит, весь этот молчаливый диалог, их мысленный контакт, их невесомый, неосязаемый секс вчера – все это было надуманно, не по-настоящему, «по работе»?

– Ты не мог бы выйти? – спросил, опустив голову, Тони, – я закончу и приду.

Он смыл с себя пену, а вместе с ней бурю своих эмоций, которые еще теплились в его теле. Обожженные лепестки цветов, брошенные прямо в зев разгоряченного костра, торопливо сворачивались, обращаясь в пепел. Нэнси ходил по этому пеплу босиком, не обращая внимания на жар. Ему было все равно.

– Давай вернемся к прошлому разговору, – сказал Тони, управившись с яичницей и выпив газировку. Нэнси уверил его, что АйрнБрю в сочетании с жареными яйцами и сыром – лучшее лечение от похмелья. По крайней мере, в Великобритании, – ты так и не рассказал мне всей истории. А у меня сегодня, между прочим, последний день командировки.

– Последний? – Нэнси встрепенулся и отвлекся от изучения своего маникюра, – как это? Почему?

Тони пожал плечами, отодвигая от себя пустую тарелку. Рецепт оказался рабочим. По крайней мере, он стал себя ощущать гораздо более легким. Вернулась прежняя напористость.

– Я же не книгу пишу. Для газеты особо много времени не нужно.

Нэнси выглядел растерянным. Тони почувствовал какое-то жадное чувство злорадного удовлетворения тем, что вызвал у него такие эмоции.

– Но… – начал было Нэнси. Затем мгновенно собрался и нацепил на себя прежнюю маску, – сладкий, уговор такой: я тебе исповедь, а ты мне Сан-Франциско.

– Да, но никакой внятной истории я не услышал вчера, – Тони взял в руки камеру, – если бы ты рассказал вчера, сегодня мы были бы уже на полпути отсюда. Теперь уже слишком поздно для длинных историй. Скажи мне пару слов о том, как тебе живется – и я поехал. У меня есть еще пара часов до выселения.

Он блефовал. Но сегодня захотелось общаться с Нэнси именно так: жестко, категорично, не подчиняясь его правилам игры. Тони не сомневался, что ему продлят командировку еще на несколько дней. Но Нэнси об этом знать не стоило. Тот сидел, все еще выжидающе глядя в его лицо, пытаясь найти тень шутки. Так ничего не разглядев, он встал.

– Что ж, твое дело, – бросил он, направляясь к двери, – поговори с другими девчонками. Я тебе кое-кого могу посоветовать, – его тон истерично подпрыгнул, – например, Джина работает учительницей в соседнем городке. Но когда не хватает денег, чтобы оплатить сыну учебу в частной школе в Карсон-Сити, она приезжает к маме Доре, чтобы подзаработать. Леди Ди, представляешь ли, уже за сорок, а она все еще на панели. У нее династическая профессия: ее бабка была проституткой, ее мать была проституткой, теперь и она пошла по семейным стопам. Кто же еще? Триш, которая печет лучший морковный пирог в округе Спаркс. У нее нет одной ноги, на второй протез. Ты и не представляешь, как много желающих трахнуть женщину с протезом вместо ноги!

Тони сидел вполоборота, слушая этот неожиданный залп нервной злости. Нэнси заставил себя замолчать, театрально запахнулся в шелковый халат, схватился за дверную ручку и вышел в коридор. Но не успел в номере затихнуть грохот от его ухода, как он вернулся. Стуча каблуками, подошел к столу, где сидел Тони, рванул оттуда поднос с грязной тарелкой и стаканом, и затем снова вышел.

– Боже мой… – вздохнул Тони, слушая его удаляющиеся шаги, – что со мной вообще происходит?

Посидев немного, он пересел на кровать, поднял трубку телефона. Набрал номер редакции. Командировку продлили еще на четыре дня, как он и ожидал. Даже уговаривать не пришлось. Затем спустился вниз, на ресепшн. Оплатил остаток своего пребывания здесь: он сейчас не знал, сколько времени займет восстановление упущенного по глупости контакта с Нэнси, поэтому пришлось потратить лишнего.

– Мама Дора, я на точку, – услышал он, когда пересчитывал остаток денег в бумажнике, – что-то не сидится в этой духоте. Еще и лезут всякие.

Последнее было адресовано явно Тони. Он обернулся, чтобы увидеть, как Нэнси гордо проходит мимо, даже не глядя в его сторону.

– Смотри не обгори! – кинула ему вслед хозяйка.

– Я солнцезащитным кремом намазалась, – Нэнси надел темные очки и вышел на крыльцо. Сегодня на нем были чрезвычайно короткие джинсовые шорты, полосатая майка и ковбойские красные сапоги под стать аналогичной шляпе. Чтобы как-то укрыть себя от солнца, сверху он накинул цветастое парео. В общем, был во всеоружии: такое обилие цветов посреди пустыни можно было увидеть издалека с самой высокой фуры.

Как только он вышел на крыльцо, местный знойный воздух с лихвой закидал его песком и жаром. Нэнси остановился, уперев руки в бока. Посмотрел направо, затем налево. Прикурил, отвернувшись от ветра. Затем продолжил свой променад до точки. Волны парео взмывали выше его головы, подбрасываемые порывами горячего воздуха с трассы.

Днем возле кафе было много посетителей. Нэнси насчитал как минимум три мини-вэна, два мотоцикла, еще четыре автомобиля. Встал в тень с правой стороны от высокого крыльца. Начал изучать входящих и выходящих на предмет того, кому можно себя предложить. Пока что желающих особо не находилось: в основном, были семейные пары с галдящими детьми, одинокие водители, в которых убежденная гетеросексуальность чуть ли из ушей не лилась, два байкера. Байкеры поначалу Нэнси заинтересовали. Посмотрев на них и докурив сигарету, Нэнси вышел под солнце.

– Эй, Лейси6, как жизнь? – завидев его, спросил один, надевая на нижнюю часть лица черный платок.

Нэнси подошел к ним. Достал сигарету.

– Не найдется ли огонька, мальчики?

Байкеры рассмеялись. Но затем тот, кто был в платке, щелкнул зажигалкой.

– Откуда такая красивая? – спросил он. Нэнси затянулся.

– Из самых райских гущей, родной.

– «Из райских гущей», ты слышал, Дэйв? – хохотнул второй байкер, – че надо?

– Думала, может быть, вы, мальчики, хотите повеселиться, – Нэнси выдохнул в окружающий жар облако сигаретного дыма.

– Дэйв, да этот гомогей на тебя запал, по ходу. Я же тебе говорил, что ты красавчик.

– Заткнись, Чарли, – Дэйв оседлал байк, – вали отсюда, пока рыло не начистили. Усек?

– Да ладно, Дэйв, кинь ему палку, может отстанет. Разве не видишь, как ему неймется?

Их мотоциклы взревели, обдав Нэнси очередным облаком пыли и грязи. Он закашлялся, уползая обратно в свою тень, отряхивая одежду и парео. Очередной незадавшийся день. Что за морока?.. Вряд ли удастся выцепить здесь кого-то днем. Его клиенты тоже похожи на вампиров – их темные страсти пробуждаются, как правило, после заката солнца.

Прошел час. Тень от крыльца стремительно укорачивалась. Нэнси сидел на корточках, выводя причудливые узоры в песке пальцем. В детстве дети с ним не играли. Они знали, что его мать цыганка, и что обучила его жуткому цыганскому колдовству. И если первое было правдой, то второе, к сожалению или к радости, было далеко от реальности. Но когда детвора опасно окружала его, вооруженная палками и камнями, он кидался на землю и начинал выводить такие узоры, звезды, ломанные линии, чертить стрелы и сердца. Бормотал что-то на тарабарском, улыбался и скалил зубы. Как правило, этого хватало, чтобы даже самые отъявленные хулиганы отстали. Жаль, что, когда им всем исполнилось по четырнадцать, такие фокусы перестали играть на руку. Четырнадцать – возраст неверия.

От нечего делать Нэнси снова закурил. Услышал звук подъехавшей машины. Выглянул. Закатил глаза, цыкнув языком, увидев машину Тони. Вернулся в свою тень, чувствуя при этом, как разливается в груди приятное, теплое чувство.