– Я хочу заглянуть в котлован, – сказала Бобби, прервав ход его мыслей.

– Ну пошли. Посмотришь, как быстро уходит вода. Ты будешь в восторге.

Они вошли в тень корабля.

8 августа, понедельник.

На Хейвен вновь обрушилась жара.

Наступил понедельник. Утром, в четверть восьмого, термометр за кухонным окном Ньюта Беррингера показывал семьдесят девять градусов по Фаренгейту. Ньют Беррингер не мог его видеть, поскольку находился не на кухне. Он стоял перед зеркалом в ванной в пижамных штанах, неловко обмазываясь тональным кремом своей ныне покойной жены. Пот струился по лицу, и крем собирался в комочки. В былые времена Ньют считал косметику невинным женским капризом. Теперь же, попытавшись использовать ее по прямому назначению – не столько подчеркнуть хорошее, сколько скрыть плохое (а в его случае как минимум пугающее), – он обнаружил, что макияж – искусство сродни парикмахерскому. На поверку все оказалось сложнее, чем можно было представить.

Скрыть он пытался один пренеприятный факт. За последнюю неделю кожа у него на щеках и на лбу стала очень бледной. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что без визитов в сарай Бобби Андерсон тут не обошлось. Воспоминаний об этих визитах у него не оставалось. В сарае он испытывал страх, но куда сильнее страха было сопутствовавшее ему ликование, и все три раза, что он там бывал, он чувствовал себя десятифутовым великаном и готов был разом покрыть целый взвод чемпионок по боям без правил прямо на ринге. Беррингер прекрасно понимал, что его неестественная бледность связана с этими посещениями, хотя поначалу и пытался списать жуткие перемены на слабый загар. До того скорбного зимнего дня, когда грузовик с хлебом занесло на обледеневшей дороге и он вырвал из жизни его законную супругу Элеонор, та, бывало подтрунивала над муженьком – мол, едва солнечный луч коснется его кожи в первых числах мая, он становится загорелым как индеец.

Так он и тешил себя иллюзиями до поры до времени. Однако в минувшую пятницу все стало совсем уж очевидным. На щеках сквозь кожу просвечивали вены, артерии и капилляры – точь-в-точь как у медицинской куклы, которую он подарил своему племяннику Майклу на позапрошлое Рождество. Куклу звали «Удивительный человек-невидимка». Эта ситуация чертовски действовала на нервы. Мало того, что он видел себя насквозь, когда он прижимал пальцы к щекам, под ними не прощупывались твердые кости. Скулы словно бы растворялись.

Нельзя же в таком виде показываться на улице, думал он.

В субботу, стоя перед зеркалом, Ньют внезапно понял, что серая тень, которая проступает сквозь кожу щеки, не что иное, как его собственный язык. Не помня себя от ужаса, он помчался к Дику Эллисону.

Отворивший дверь Дик выглядел совершенно нормальным, и Ньют на миг ужаснулся, решив, что несчастье постигло лишь его одного. У него чуть колени не подломились от облегчения, когда в голове отчетливо прозвучала мысль Дика: «Ну ты даешь, старина, нельзя же в таком виде разгуливать, ты всех распугаешь. Заходи скорее, я сейчас Хейз позвоню».

(Конечно, в телефоне давно отпала надобность, но человеку трудно расстаться со старыми привычками.)

На кухне Дика, в свете яркой флуоресцентной лампы Ньют наконец понял, что Дик пользуется гримом. Тот признался, что грамотно накладывать крем его научила Хейзел. Да, это произошло со всеми, кто бывал в сарае Бобби, – со всеми за исключением Эдли, который впервые попал в сарай всего две недели назад.

Что ж теперь с нами будет, Дик? – озабоченно спросил Ньют. Зеркало в прихожей Дика притягивало его как магнит. Ньют подошел, уставился на свое отражение: сквозь мертвенно-бледные губы просвечивал язык, на лбу виднелась сетка мелких пульсирующих капилляров. Он нажал кончиками пальцев на костистый выступ чуть выше бровей, и на синюшной коже остались едва различимые отпечатки с петлями и завитками – так бывает, когда коснешься рукой затвердевающего воска. Его чуть не стошнило.

Не знаю, ответил Дик. Он успел позвонить Хейзел и разговаривал с ней одновременно. Какая разница? Рано или поздно это случится со всеми, как и все остальное… Ну ты меня понял.

Однозначно, он прекрасно все понял. Первые перемены, думал Ньют, рассматривая свое отражение в то жаркое утро понедельника, были куда страшнее. Дело лишь в том, что о таком не принято говорить вслух.

Впрочем, и с этим он уже смирился, что лишний раз доказывало: человек привыкает ко всему. Дай только время.

Он стоял возле зеркала и вполуха слушал по радио диджея, который рассказывал о том, что в их сторону движется горячий южный фронт, – значит, как минимум три дня, а может, с неделю будет душно и жарко. Температура подскочит до девяноста градусов по Фаренгейту. Поругавшись на погоду – в такие дни у него обострялся геморрой, все начинало гореть и чесаться, – Ньют продолжил накладывать пудру «Макс Фактор», которой некогда пользовалась Элеонор. Старательно замазывал прозрачные щеки, нос, шею и лоб. Он закончил проклинать погоду и, не прерывая монолога, переключился на косметику. Ньюту и в голову не приходило, что злополучная крем-пудра, которая упрямо скатывалась в комочки и никак не хотела ложиться ровным слоем, попала в ящичек трюмо задолго до смерти Элеонор в феврале восемьдесят четвертого.

Он тешил себя надеждой, что однажды научится накладывать на себя эту гадость, а там и вовсе отпадет необходимость в гриме. Человек привыкает ко всему. И словно бы в подтверждение этой мысли из штанины его пижамы высунулось щупальце. Белесое на кончике, оно постепенно розовело, окрашиваясь насыщенным багрянцем и утолщаясь к основанию. Ньют Беррингер рассеянно вернул щупальце на место и принялся размазывать по исчезающему лицу крем-пудру своей покойной жены.

9 августа, вторник.

Пожилой доктор Уорвик накрыл простыней тело Томми Жаклина. Простыня вздулась и осела, обозначив выдающийся профиль покойного. Внешностью мальчик пошел в отца, и, невзирая на крупный нос, он был хорош собой.

Да, еще предстоит сообщить отцу, с грустью подумала Бобби Андерсон, и, как всегда, ей отдуваться. По сути, такие вещи давно не должны были ее волновать, а она все переживает: из-за того, что мальчик умер, и из-за того, что придется убрать Гарда, когда они подберутся к люку корабля.

Оставалось уповать на то, что в нужный момент все пройдет.

Пара визитов в сарай – и как рукой снимет.

Она машинально отряхнула рубашку и чихнула.

Гостиная доктора Уорвика была наспех переделана в приемный покой, и если не считать этого звука да напряженного сопения Эстер Бруклин, лежавшей на другой кушетке, в помещении царила потрясенная тишина.

Кайл: Он что, правда умер?

Нет, отрезал доктор Уорвик – я так, для смеха его простыней накрыл. В конце-то концов! Я уже в четыре знал, что он умирает. Поэтому и собрал вас здесь.

– Вы же вроде бы теперь у нас отцы города. – Его взгляд выцепил среди присутствующих Хейзел и Бобби. – Извиняюсь. И матери тоже.

Бобби безрадостно усмехнулась. Скоро в Хейвене не будет разделения на мужчин и женщин. Ни отцов, ни матерей. Так сказать, очередная веха на Великом пути к «обращению».

Она перевела взгляд с Кайла на Дика, с Ньют на Хейзел и поняла, что остальные подавлены в не меньшей степени. Слава богу, в этом она не одинока. Томми и Эстер, конечно, вернулись, и даже с опережением графика. Как только Томми всерьез занедужил, а случилось это через три часа после того, как они выехали из зоны Хейвен-Троя, он давил на газ изо всех сил.

Паренек-то – настоящий герой, вздохнула Бобби. Жаль, единственной наградой для него станет клочок земли в родимой стороне.

Она перевела взгляд на Эстер. Лицо ее напоминало восковую маску. Девочка тяжело и хрипло дышала, не открывая глаз. Наверное, им стоило бы вернуться сразу, как только подступила головная боль и стали кровоточить десны, но такой вариант даже не обсуждался. И ладно бы дело ограничилось лишь деснами. У Эстер не прекращалась менструация с самого начала «обращения» (в отличие от зрелых женщин, девушки «текли» беспрерывно). В Трое подростки остановились у первого же магазина – понадобилось срочно прикупить прокладки размером побольше. Теперь из нее лило, как из рога изобилия. Они обзавелись тремя автомобильными аккумуляторами и не новым, но добротным аккумулятором для грузовика в магазине запчастей на границе городов Ньюпорт и Дерри. На тот момент четыре прокладки «макси» вымокли насквозь.