Потом начались головные боли, причем сильнее досталось Томми. В универсаме «Сирз» они приобрели полдюжины аккумуляторов «Оллстейт», а чуть позже – больше сотни мелких батареек всех модификаций в «Дерри-тру-вэлью», куда как раз поступила новая партия. На тот момент оба понимали, что надо возвращаться, и как можно скорее. У Томми начались галлюцинации. Проезжая по Вентворт-стрит, он вдруг увидел, как из водопроводного люка высунулась голова клоуна с блестящими серебряными долларами вместо глаз. Клоун скалился в улыбке, крепко сжимая в белом кулаке связку воздушных шаров.

Милях в восьми от Дерри, когда они мчались в сторону Хейвена по шоссе номер 9, у Тонни потекла кровь из прямой кишки.

Он вырулил на обочину и, сгорая от стыда, попросил у Эстер чистую прокладку. Она спросила зачем, и он кое-как объяснил, не поднимая взгляд от смущения. Она выделила ему пачку прокладок, и тот скрылся в кустах. Возвращался он неверной пьяной походкой, вытянув вперед руку, словно шел на ощупь.

– Садись за руль, ты поведешь, – буркнул он. – У меня что-то с глазами.

Когда они подъезжали к черте города, переднее сиденье было сплошь измазано кровью, а Томми лежал без сознания. У Эстер уже потемнело в глазах, она едва различала дорогу. И хотя она знала, что сейчас четыре часа и день в самом разгаре, доктор Уорвик вышел к ней словно из багрового грозового заката. Она понимала, что он открывает дверь, щупает ее руки и пытается утешить. Все хорошо, милая. Вы добрались, вы теперь дома, отпусти руль. Покоясь в заботливых объятиях Хейзел Маккриди, она дала более-менее связный отчет о событиях дня и лишилась сознания задолго до того, как они оказались дома у доктора, хотя тот выжимал из старой колымаги неслыханные шестьдесят пять миль в час и встречный ветер трепал его седые волосы.

Эдли Маккин прошептал: А что с девочкой?

Кровяное давление снижается, проговорил Уорвик. Кровотечение остановлено. Она молодая и крепкая, кровь с молоком. Знавал я ее родителей, да и деда с бабкой. Эта выкарабкается. Он мрачно оглядел собравшихся. В свете ламп их перемазанные кремом лица казались жуткими физиономиями загорелых клоунов. Старик смерил их проницательным взглядом водянистых глаз.

Правда, не думаю, что к ней когда-нибудь вернется зрение.

Наступила гробовая тишина. Прервала ее Бобби:

Это неправда.

Док Уорвик повернул голову и взглянул на нее.

Она прозреет, продолжила Бобби. Когда завершится «обращение», мы все будем видеть единым глазом.

Уорвик встретился с ней взглядом, а потом опустил глаза. Да, пожалуй. Но все равно очень жаль девочку.

Бобби не стала спорить. Досталось бедняжке. С Томми судьба обошлась и того хуже. Что будет с их близкими – страшно подумать. Надо бы их проведать. Кто-нибудь составит мне компанию?

Она взглянула на всех поочередно, но каждый отводил глаза, старательно заглушая мысли непроницаемым гулом.

Я поняла, сказала Бобби. Наверное, справлюсь сама.

Неожиданно голос подал Эдли Маккин. Бобби, если хочешь, я пойду с тобой.

Бобби встретила предложение благодарной, хоть и немного усталой улыбкой, и стиснула его плечо. Спасибо, Эд. Уже второй раз спасаешь мою шкуру.

Они вышли, остальные посмотрели им вслед. Когда во дворе затарахтел мотор, все дружно перевели взгляды туда, где на кушетке без сознания лежала Эстер Бруклин. Девочка была подключена к замысловатой системе жизнеобеспечения, среди частей которой угадывались два радиоприемника, диск проигрывателя для пластинок, какое-то приспособление автоматической настройки на каналы из новенького телевизора «Сони», принадлежавшего доктору, – и много-много батареек…

10 августа, среда.

С тех пор как они с Бобби соединились на душистой лесной подстилке, Джиму Гарденеру более-менее удавалось держать в узде свою тягу к спиртному. Это стоило кое-каких усилий. И, несмотря на усталость и смятение, необходимость играть на два фронта и не отпускавшее его чувство, что Хейвен катится к чертям, Гард понимал, что делает это в первую очередь ради собственного блага – слишком навязчивы стали головные боли, слишком часто кровь хлестала из носа. Он понимал, что отчасти в этом повинен корабль, ведь первые звоночки прозвучали сразу после того, как он, по настоянию Бобби, коснулся ее находки. Он поддался тогда ее уговорам и тронул выступающую из-под земли глыбу. Притом нельзя отрицать, что и выпивка делала свое черное дело. В беспамятство он больше не проваливался, а вот кровотечения продолжались. В иные дни – по три и четыре раза кряду. Гарденер всегда был склонен к повышенному давлению, и врачи не раз предупреждали, что если он и дальше будет предаваться возлияниям, то очень легко перейдет ту зыбкую черту, за которой его здоровье окажется под угрозой.

И пока Бобби не чихнула, он довольно неплохо справлялся с пагубной привычкой.

Гард услышал этот до боли знакомый звук, и его захлестнуло воспоминаниями, а вместе с ними в голове вспыхнула чудовищная мысль, взорвалась, как бомба.

Он направился в кухню и заглянул в корзину для грязного белья. Его интересовало платье, в котором Бобби была накануне, – та ни о чем не подозревала: она спала без задних ног и чихала во сне.

Накануне вечером Бобби куда-то собралась и ушла без объяснений. Она была встревожена и расстроена, как показалось Гарденеру. И хотя они оба весь день трудились не покладая рук, ее ужин остался нетронутым. Стоял знойный душный вечер. На закате она приняла душ, переоделась в чистое и укатила прочь. Возвратилась в районе полуночи – и прямиком в сарай. Гарденер, выглянув из окна, увидел яркий свет, когда она заходила внутрь. Бобби пришла домой на заре, хотя и в этом Гард не был уверен.

Весь день она была угрюма, говорила только по необходимости, отвечала односложно. Неловкие попытки вывести ее из ступора не возымели успеха. Ужинать она не стала, предложение перекинуться на террасе в крибидж, как в старые добрые времена, безмолвно отвергла.

Ее печальные и влажные глаза выглядывали из-под корки нелепого грима. Едва это промелькнуло в мыслях Гарденера, Бобби вытащила из пачки «Клинекса» горсть салфеток и пару раз отрывисто чихнула.

– Простыла, наверное. Все, я спать. Прости, что не поддержала веселья, но я совсем без сил.

– Я понял, – ответил Гард.

Какое-то смутное беспокойство, неясное воспоминание, вгрызалось в душу и не отпускало. Он стоял с платьем в руках, легким ситцевым платьем без рукавов. В былые дни его постирали бы, вывесили во дворе сушиться, а после ужина – погладили и аккуратно убрали в шкаф задолго до отхода ко сну. Но то было раньше. Теперь наступили иные дни, и одежду стирали лишь в случае крайней нужды – ведь есть куда более важные занятия, правда?

И словно в подтверждение этой мысли Бобби дважды чихнула во сне.

– О нет, пожалуйста, только не это, – проронил Гард и бросил платье в корзину, не желая больше к нему прикасаться. Захлопнулась крышка, и он замер на месте, прислушиваясь, не проснется ли Бобби.

Она взяла машину и поехала исполнять какую-то неприятную для себя повинность – что-то, что ее тяготило, причем мероприятие достаточно формальное, раз ей пришлось так нарядиться. Вернулась поздно и направилась в сарай, даже одежду не сменила. Сразу туда, будто это было жизненно необходимо. Зачем?

Мнимая простуда и то, что Гард обнаружил на платье, навели его на неприятные мысли.

Она ходила в сарай за утешением.

Бобби давно жила одна, и рядом было лишь одно существо, способное дать ей капельку тепла. И кто это? Неужели Гард? Да не смешите. Он сам появлялся лишь в тех случаях, когда на душе скребли кошки.

Напиться в стельку. Впервые за время пребывания здесь ему так страстно захотелось приложиться к рюмке.

И не думай. Он уже развернулся, собираясь покинуть опасную кухонную зону, где Бобби хранила свои алкогольные запасы, как вдруг что-то с клацаньем брякнулось на дощатый пол.

Гард наклонился, поднял предмет, рассмотрел его и задумчиво подбросил на ладони. Разумеется, это был зуб. Второй по счету резец. Сунул палец в рот, нащупал свежую дырку. На пальце остался кровяной мазок. Гард встал в дверях кухни и прислушался. Из спальни доносился раскатистый храп. Похоже, у нее начисто забиты пазухи.