Другие люди разочаровывают.

Я видел её. Это было быстро, всего лишь мгновение, но я узнал бы эти темные глаза где угодно.

Все во мне требовало последовать за ней, выследить её и пробраться в ее комнату, как я это сделал той ночью. Но что-то подсказывает мне, что я не должен. Пока не стоит.

Поэтому вместо этого я пошел к её кузену.

Ксандер с нами с вечера бала в честь помолвки. И за прошедшее время он был выставлен на всеобщее обозрение, подвержен жестокому обращению, избиениям, открытые раны заражены и причиняют, уверен, неизмеримую боль. Я представляю, что скоро начнется сепсис, который съест его изнутри.

Я выплескиваю на его лицо ведро воды, чтобы привести его в чувство. Он оглядывается, но я уже привязал его к деревянной бревну на заднем дворе таверны. Я привязал веревкой обе его ноги, а также его хорошую руку.

Он дергается, но быстро понимает, что никуда не сможет уйти. Даже если бы он мог двигаться, он слишком слаб, чтобы убежать.

— Доброе утро, Александр, — улыбаюсь я.

— Я уже рассказал Вам, — бормочет он, его язык высовывается из пересохшего рта, чтобы облизнуть потрескавшиеся и кровоточащие губы. Он кашляет, прежде чем продолжить. — Все… что знаю.

Я качаю головой.

— Ну же, Ксандер. Мы оба знаем, что это неправда. Ты ничего мне не сказал.

— Просто убейте меня, — шепчет он. — Пожалуйста.

Я ставлю пустое ведро у своих ног и перехожу к галлону керосина, стоящему в конце стола.

— Ты считаешь, что покаялся?

Он кивает.

— И каковы были твои преступления?

Он поджимает губы, отворачивая лицо. Все, что он делает, происходит в замедленном темпе, как будто у него не хватает сил, чтобы приложить должное количество энергии.

Я подхожу к нему, смотрю на его избитое и окровавленное лицо.

— Вот что я тебе скажу. Сначала я буду честен с тобой. Так будет больше шансов, — выдохнув, я разминаю шею. — Честно говоря… ты сегодня умрешь. Фух, как хорошо, что я это сказал. Теперь твоя очередь.

Его глаза вспыхивают, но он молчит.

— Ну ладненько.

Я поднимаю галлон над его торсом, наклоняю бутылку, пока керосин не выливается на его кожу, покрывая его плоть и стекая в дерево по бокам. Он вздрагивает, когда горючее попадает на него.

— Это не для меня, ты знаешь, — говорю я, двигаясь по его телу, пока не охватываю жидкостью каждый его сантиметр. — Это твой шанс исповедаться и надеяться, что Бог помилует твою душу.

Он насмехается, но это переходит в кашель, звук хриплый и влажный, как будто болезнь уже заполонила его легкие.

— Вы не священник.

Я наклоняюсь ближе.

— Но я могу быть твоим спасителем.

— Вы собираетесь убить и ее? — спрашивает он.

У меня в груди все сжимается. Есть только одна она, о которой, как я предполагаю, он говорит, и она не та, кому я намерен причинять вред.

— Боюсь, тебе нужно быть более конкретным.

— Мою кузину.

Я сжимаю челюсть, и он не упускает этого движения, легкая ухмылка пробивается сквозь его усталость.

— Вы плохо это скрываете, знаете? Ваше больное увлечение ею, — он снова кашляет. — Вам повезло, что Ваш брат — полный имбецил.

Раздражение проникает в меня.

— Не говори о ней при мне, — выплюнул я.

Он смеется.

— Я привёз её сюда, чтобы убить Вас, глупец.

Что-то темное поселяется в моей груди от его слов, хотя я не сомневаюсь, что он говорит правду. Я всегда знал, что под ее внешностью что-то скрывается; гнусные поступки с невинным лицом. Это объясняет кинжалы на ее бедре, огонь в ее дыхании и глаза, которые смотрят сквозь приоткрытые двери и беззвездные ночи.

Но до прошлой ночи, я уверен, она не знала, что я — король мятежников.

Интересно, от этого она больше или меньше хочет меня убить?

Мой член твердеет при мысли о её гневе.

— Это меня нисколько не удивляет, — смеюсь я. — Будь честен, Ксандер. Кто подговорил ее на это?

Потянувшись в карман, я достаю спички Люцифера, выбираю одну и поднимаю над его головой. — Скажи мне быстро, или я зажгу этот огонь и сожгу каждый дюйм твоей кожи. А потом потушу его, и мы сможем играть в эту игру снова и снова, пока пламя не сожрет твои мышцы и нервы, — я смотрю на спичечный коробок. — Я слышал, что это самый ужасный способ умереть.

Он сжимает губы, и я усмехаюсь, поднося спичку к огню.

— Ты такой зануда.

— Мой отец! — кричит он, его голос звучит хрипло и болезненно. — Она должна была избавить мир от тебя и твоего жалкого подобия брата, чтобы род Беатро наконец занял свое законное место.

Моя голова откидывается назад от смеха.

— Ты никогда бы не стал следующим в очереди на трон.

— У нас есть поддержка Тайного совета, — хрипит он, его взгляд переходит на спичку в моей руке. Вот это меня удивляет, мои брови поднимаются к линии волос.

— Значит, государственный переворот? — я прищёлкиваю языком. — Я впечатлен.

Вздохнув, я подношу спичку к коробку, звук ее удара о бок словно музыка для моих ушей.

— Еще одно признание, Ксандер, — я наклоняюсь, жар пламени посылает по моим венам волнение. — Это ты влил яд в горло моего отца?

Он сглатывает, осознание его дальнейшей судьбы оседает в его глазах.

— Нет. Это был Ваш брат, — говорит он.

Я не удивлена, но предательство все равно жжет.

— Мы с Вашей мамой просто подтолкнули его в нужном направлении.

Кивнув, я поднимаю над ним руку.

— Да помилует Господь твою душу, Александр. Ибо я этого никогда не сделаю.

Керосин быстро загорается, когда я бросаю спичку, его кожа вспыхивает и начинает полыхать. Я отхожу назад, закрываю глаза и наслаждаюсь мучительными криками, ярость бурлит, как ураган, в центре моего нутра.

44. Сара Б.

Мои лезвия остры.

Я не меняла одежду со вчерашнего вечера, когда мой мир перевернулся с ног на голову.

Вместо этого я сидела перед камином, перебирая в уме всё, что я знаю наверняка. И единственный вывод, к которому я пришла, — это то, что я устала от игры в ожидание. Ждать указаний от других людей, которым я не уверена, что могу доверять. Я больше не хочу играть идеальную роль, желая стать королевой. Я просто хочу, чтобы они умерли.

Это единственное, что пульсирует в моих внутренностях, изливаясь из того места, где должен быть бьющийся орган; я наполовину уверена, что моя извращенная потребность в мести — единственная причина, по которой оно все еще бьется.

Можно ли умереть от разбитого сердца?

Меня не волнует политика и сохранение целостности короны — все эти вещи, как говорил мне дядя, были необходимы, чтобы страна не разошлась по швам после падения династии Фаасов. Но я всю ночь прокручивала в уме его слова, и что-то не сходится.

Если бы я не была уже разбита на тысячу кусочков, возможно, я бы почувствовала стыд за то, как легко мной манипулировали. А так я чувствую лишь пустоту, которая приходит после разочарования.

Густой туман стелется по деревьям и покрывает холодную землю, капли росы образуются на травинках, когда я выхожу из главного замка и иду через двор к собору.

Я уверен, что сегодня будет мой последний день на этой земле. У меня нет иллюзий, что он закончится чем-то иным, кроме смерти. Я приму её с распростертыми объятиями, если только расправлюсь с теми, кто причинил мне зло.

Несмотря на это, я хочу помолиться.

Не об отпущение грехов — в моей душе нет раскаяния. Но о ясности. Цели.

Мои пальцы обхватывают прохладные металлические ручки на входе в церковь, я открываю двери и вхожу в просторное помещение, мой взгляд останавливается на одинокой фигуре, стоящей перед алтарем, его руки в карманах, его татуировки выставлены напоказ, когда он смотрит на скульптуру Иисуса на кресте.

Слезы наворачиваются на глаза, грудь сдавливает так сильно, что кажется, будто она разорвется пополам. Я сглатываю их, отказываясь давать им упасть.