Раньше она была красива, но именно в эти моменты у меня перехватывает дыхание.

Ухмыляясь, она подходит ко мне, ее цветочный аромат вдыхается в мои ноздри, когда она наклоняется и берет косяк из моего рта, подносит его к своим губам и вдыхает, ее взгляд задерживается на мне.

Мои пальцы напрягаются от желания притянуть ее к себе.

— Итак… — она выпрямляется, оглядываясь по сторонам. — Это что-то новенькое.

Я вздергиваю бровь.

— Разве?

Она вздыхает, поджав губы, глядя на меня.

— Я решила, что Вы не способны вести настоящий разговор. Вы только и делаете, что задаёте вопрос за вопросом.

Мои ноги вытягиваются, пока не окружают её, заключая в клетку.

— Вы так думаете? — спрашиваю я, мои руки тянутся к ее бедрам.

Ее глаза расширяются, когда я хватаю ее и тяну вперед, пока ее голени не упираются в скамейку, а мои сапоги не касаются ее лодыжек.

— Вы забыли свое место, — задыхается она.

— Нет, — подняв руку, я вырываю гашиш у нее изо рта, позволяя кончикам пальцев коснуться ее надутых губ. — Я просто вычислил Ваше.

Ее дыхание сбивается.

— Однажды Вы попросили меня открыть Вам секрет, — продолжаю я. — Вы все еще хотите его получить?

Она двигается, садится рядом со мной, наклоняет голову, наблюдая за мной любопытным взглядом.

— Тут явно есть какой-то подвох.

Усмехаясь, я прислоняюсь спиной к скамейке.

Из леса доносится треск, и ее глаза устремляются к звуку, прежде чем она начинает мотать головой из стороны в сторону.

— Я должна идти, — говорит она.

Я машу рукой в сторону двери.

— Так идите.

Она не двигается, хотя ее глаза сканируют периметр.

— Ma petite menteuse, мы оба знаем, что риск возбуждает Вас, — я придвигаюсь ближе к ней на скамейке. — Не так ли?

Она выдыхает.

— Перестаньте это делать.

— Что делать?

— Это, — огрызается она. — Вы выводите меня из себя. Я не знаю, зачем я вообще сюда пришла. Я лучше выпью галлон отбеливателя, чем всю оставшуюся ночь буду слушать, как Вы на всё отвечаете вопросом.

Мои губы подрагивают в уголках.

— Тогда спросите меня уже о чём-то, Маленькая Лань.

— Прекрати называть меня ласковыми прозвищами, — ворчит она. — Это неуместно.

Я ухмыляюсь, затягиваясь косяком.

— Ладно.

Она наклоняет свою верхнюю часть тела ближе, и мой живот переворачивается, мой взгляд падает на ее грудь, и я задаюсь вопросом, как выглядят ее соски. Каковы они на ощупь. Умирают ли они от желания быть поцелованными, так же, как и я отчаянно мечтаю попробовать их на вкус.

Её рука перемещается с коленей, поднимаясь вверх, пока она не проводит кончиками пальцев по краю моего лица.

Мои нервы шипят от ее прикосновения.

— Откуда у Вас шрам?

Вопрос выводит меня из оцепенения так быстро, как молния, и я выпрямляюсь, теряясь в воспоминаниях.

— Что это? — голос Майкла ползет по моей шее, как паук.

Я застываю на своем месте у камина, мои пальцы крепко сжимают уголь, пока я работаю над последними штрихами моей последней работы. На ней изображены мы с отцом, его рука обнимает мои плечи, когда мы стоим на краю утёса. Сместившись, я сутулюсь, поворачивая тело, пока размазываю границы одного из деревьев, стараясь не замечать присутствия брата.

Бумага режет кожу, когда книга вырывается из моих рук. Гнев бьется в моей груди, и я стискиваю зубы, раздувая ноздри.

— Отдай, — шепчу я.

Он смотрит вниз на рисунок, его брови превращаются в острые углы, когда он сужает взгляд, после, он поднимает глаза, в них плавает такая сильная ненависть, что она обвивается вокруг моей шеи, как петля.

— Как мило, — насмехается он, его костяшки пальцев побелели в месте, где он схватился за край рисунка.

Мой желудок вздрагивает.

— Отдай обратно, Майкл,

Он качает головой в сторону.

— Так вот как это было? Когда он обращал на тебя внимание?

— Майкл, — начинаю я, вставая, мой желудок скручивается в узел. — Я не шучу. Отдай. Его. Обратно.

— Что ты собираешься делать, Маленький Лев? — поет он это прозвище, удлиняя гласные. — Отца здесь нет, чтобы спасти тебя. Он занят подготовкой к обеду, на котором я буду присутствовать рядом с ним.

Мои кулаки сжимаются, его слова пронзают меня насквозь, как нож, протыкая мое израненное, брошенное сердце.

— Почему ты вообще еще здесь? — продолжает он, подходя ближе, и на его лице появляется надменное выражение.

Я спотыкаюсь, отходя в сторону, жар пламени лижет мою спину, когда я прижимаюсь к камину.

— Ты ничего не стоишь. Пустая трата места, Тристан. Чем скорее ты это поймешь и исчезнешь, тем лучше, — он постукивает себя по подбородку. — Может, тебе стоит убежать. Пойти на охоту с гиенами в тенистые земли или умереть от голода на равнинах Кампестрии, — он пожимает плечами. — Посмотрим, любит ли тебя наш отец настолько, чтобы он выследить и вернуть домой.

Моя грудь болит, каждое оскорбление попадает в цель. Потому что правда в том, что мой отец не проводил со мной времени уже несколько месяцев. С тех пор как Майклу исполнилось пятнадцать и он начал проявлять интерес к своему титулу.

— Отец разговаривает с тобой только потому, что ты родился первым, — шиплю я. — По крайней мере, когда он уделял мне внимание, это было потому, что ему нравилось мое общество.

Лицо Майкла превращается в камень, его голос падает до смертельного шепота.

— Убеждай себя в чём хочешь, брат. Но я слышал, как он говорил, что хотел бы, чтобы ты никогда не родился.

Мое сердце замирает.

— Ты лжешь.

— Мы все этого желаем, — он снова придвигается ближе. — Ты — пятно на нашем имени, Тристан. Вот почему никого не волнует, когда ты исчезаешь на несколько дней. Мы все надеемся, что ты не вернешься, но по какой-то причине ты не понимаешь намеков и продолжаешь. Возвращаться. Назад.

Я сглатываю густой комок в горле, разрывая зрительный контакт, пытаясь заткнуть зияющую рану, которая разрывается в центре моей груди.

— Верни мне мои рисунки, Майкл, — шепчу я, мой голос срывается на его имени.

— Знаешь что? — он щелкает языком. — Почему бы тебе не пойти… и поймать их.

Он бросает этюдник в огонь.

— Нет! — я бросаюсь вперед, протягиваю руку, но пламя поднимается выше, потрескивая и пожирая бумагу, как топливо.

Внутри меня что-то щелкает, и я кручусь, вся моя сдерживаемая ярость движет моими конечностями, когда я бросаюсь на него. Я на три года младше и гораздо менее силен в физическом плане, но я все равно сбиваю его с ног, и мы оба падаем на землю.

— Я убью тебя, — рычу я, обхватывая руками его шею и сжимая ее.

Черная ярость бушует в каждой частичке меня. Зависть от того, что он получает время моего отца, смешивается с печалью от того, что он уничтожил единственные вещи, которые важны для меня. Мои наброски.

Они — это всё, что у меня было. Моя компания. Мои единственные друзья.

Он наваливается на меня, швыряет через всю комнату, и я ударяюсь спиной о деревянный пол. Застонав, я переворачиваюсь на спину, зажмурив глаза от боли в позвоночнике. И тут резкая боль прорезает бок моего лица, агония пронзает меня насквозь, заставляя кричать так, что у меня перехватывает горло.

Жидкость попадает мне в глаз, когда я пытаюсь моргнуть, из-за чего мое зрение становится красным и темным, затем стекает по щеке и просачивается сквозь губы, металлический привкус оседает на языке и заставляет меня рвать.

Голова кружится, одурманенная болью, и я провожу рукой по лицу, пальцы становятся скользкими, когда они покрываются кровью.

Надо мной нависает размытая форма Майкла, в его руке зажата кочерга для камина.

— Теперь ты даже не похож на него, — усмехается он, плюя на мое разбитое тело. — увидишь, как он будет любить тебя, когда ты всего лишь обезображенный урод.